Целитель

Название: Целитель
Автор: Christian W.
Бэта: Книгоманка (спасибо огромное, что согласилась мучится с моими тараканами =))
Дисклеймер: all rights reserved
Предупреждение: POV. И еще: в тексте присутствует очень большое количество размышлений, душевных терзаний и чувств и в меньшей степени события.
Рейтинг: RG-13
Жанр: Агнст, в какой-то степени это сонгфик. Сморите саундтреки.
Размер: макси, трилогия.
От автора:
1) Знаю, знаю, таких как я, даже на этом форуме, множество, но все же решила снести свой вклад в заполнении пустот того, что же происходило с братьями Холливел до, во время и после шестого сезона.
2) Крису 22 года, Уайету 24 соответственно. Действие разворачивается пока что в 2025 году. А там посмотрим =)
3) Как обычно – воспоминания выделены курсивом.
4) Напишите, не поленитесь, свое мнение, автору будет приятно, даже если это критика.

P.S. Посвящается моему музу и по совместительству отражению.
Прости, дорогая, но я опять с тобой согласилась…

Обсуждаем тут: http://www.teleseria...showtopic=22541

Сообщение отредактировал Christian W.: Понедельник, 05 сентября 2011, 18:31:45

Для тебя, Амиранда. С днем рождения!

Часть первая ...All hope is done...

«Это тактика победителя – заставить своего врага думать, что ты все делаешь правильно»
к/ф «Законопослушный гражданин»

2025
POV Wyatt

Бежать больше не было сил. Так же, как и выбора. И я бегу. В который раз за эти годы? Я знаю эту дорогу так хорошо, что могу не задумываясь рассказать, где и какая кочка. Ноги сами привычно несут меня по вымощенной каменистой дорожке вдоль ровно подстриженных кустов каких-то цветов. В груди разливается привычное чувство страха пополам с благоговением. Я уже давно забросил мысль понять, почему именно это место на меня так странно действует. Просто я иду сюда из раза в раз, стремясь почувствовать то, что я никогда и никому не показывал. И не покажу. Кроме тебя. Но ты не хочешь этого видеть. Не хочешь замечать того, как сильно я страдаю. Из-за тебя. Я так сильно пытался понять, от чего же твоя любовь ко мне сменилась таким неприкрытым и жалящим ядом отвращением. Почему я не заметил, как это произошло?! Почему я не смог предотвратить это?! Ведь я, именно я долгие и счастливые годы наблюдал за тобой, буквально растил тебя, из-за всех сил старался заменить тебе родителей и дать то, в чем ты так нуждался. И я давал. Столько, сколько мог. Нет, я не просил быть мне за это вечно благодарным и даже сейчас не прошу. Все чего я так хочу, это твоего присутствия, твоего общения, слышать твой прекрасный голос и понимать, что ты рядом, не потому что я этого хочу. Ты возле меня только потому, что ты сам этого хочешь. Но нет. Ты уже долгое время этого не хочешь. И я даже не пытаюсь понять почему. Уже поздно что-либо менять между нами.
Задумавшись, не сразу осознаю, что я пришел. Туда, откуда все началось. Снова и снова возвращаясь к этому дому, я стою и жду того, что, наконец, пойму от чего именно это полуразрушенное, но все равно такое красивое здание так привлекает меня. Может эта мысль постигнет меня сегодня? Нет, вряд ли.
Свет неуловимо меняется, и я даже не успеваю закричать, как понимаю, что опоздал. Снова. Тело медленно оседает на пол, дергаясь в последних предсмертных конвульсиях. А я просто стою, просто смотрю на то, как глаза гаснут, а белоснежная от природы кожа приобретает голубой оттенок. Я не знаю, сколько простоял вот так, глотая свой собственный крик и обжигающие слезы, но как только я делаю шаг к еще не остывшему телу, то все исчезает. Медленно и от того пугающе необратимо. Пальцы судорожно хватают холодный ночной воздух, колени предательски подгибаются, и я падаю.
- Неееее…
- … уходи, - чтобы затем с криком сесть у себя в постели.
Сон.
В который раз за последние месяцы я вот так с криком просыпаюсь в своей спальне? Холодной рукой провожу по мокрому от пота горячему лицу, понимая, что успокоиться и заснуть снова просто не смогу. Как обычно, 4.16 утра, а сна ни в одном глазу, хотя лег вчера, а точнее уже сегодня, очень поздно. Дела империи отнимают уж слишком много времени. А может это и к лучшему, на соблазн бросить все силы на твои поиски не остается времени. Как же я мечтаю о нашей с тобой встрече! Нормальной, без взаимных обид и упреков, без обвинений и неизбежного после этого мордобоя.

Сообщение отредактировал Christian W.: Вторник, 23 ноября 2010, 15:28:27

Огни самого большого города так и манили ими любоваться, но я остался к ним невосприимчив. Возможно потому, что сам создал этот город огромным трудом и любоваться на него нет никакого желания. Так всегда – то, что забирает у нас много сил, то, ради чего мы не спим по ночам, впоследствии вызывает отвращение, а не желание собой гордиться. И этот город не исключение.
Темно-зеленая плотная ткань, кажущаяся в ночной темноте почти черной, мягко шуршит, отделяя меня от зрелища за окном.
А ведь кто-то там счастлив… Кто-то может жить каждый день по расписанию, приходя домой по вечерам к своей семье, зная, что они в безопасности тихо и спокойно доживут свой век в кругу своих детей и внуков. Таких людей сотни тысяч в том скоплении огней за плотной тканью портьер. И я к ним никогда не смогу относиться…
Вдох-выдох, не надо так злиться, нужно успокоиться и взять себя в руки. Гнев и зависть еще никого не осчастливили. Даже наоборот, разрушили много отношений…
Не стоит вспоминать, не стоит.
Благословенная холодная вода скользит по телу, унося с собой не успевшее расцвести полным цветом неконтролируемое бешенство. Список дел на сегодня точно такой же, как и вчера. Все просто и понятно изо дня в день вот уже на протяжении четырех лет. Я перестал ждать каких-либо случайностей или форс-мажорных обстоятельств в виде новых восстаний. Кажется, кто-то тут хотел жить по расписанию, возвращаясь вечером домой к семье? Поздравляю, Уайет, ты уже. Вот только последнее тебе, как ни крути, не светит. Не в этом мире.
Какая-то идея, шевельнувшаяся на краю сознания, так и остается недодуманной.
Ааа, ну её! Потом еще появится. Пойду, устрою кому-нибудь веселую жизнь. Судя по всему, принцип «Почему кто-то счастлив, когда я нет» мой любимый в жизни. По крайней мере, я на это надеюсь. Уж лучше этот, чем «Убейте меня кто-нибудь, чтоб я не мучился». И вообще, лучше заниматься каторжной работой, чем иногда видеть то, от чего кровь стынет в жилах. И смерти тысяч тут совсем не причем…
… И понеслось! Если день расписан по минутам и как две капли воды похож на предыдущий, то это еще не значит, что он пройдет быстро и без сюрпризов. Начиная с того, что обрушился квартал темных в Японии и, заканчивая очередным отчетом от Бьянки, от которого в равной степени хотелось и удавиться, и придушить кого-то другого голыми руками, и напиться, и бросить все и всех и помчаться на другой конец планеты, молясь, чтобы в этот раз пронесло. Но ничего из этого делать ни в коем случае нельзя. Не потому что от этого может стать еще хуже (куда уж еще сильней!), а от того, что ничего не изменить. И в очередной раз, сцепив зубы, сжав кулаки и буквально привязав себя к креслу в аудитории, где проходила очередная нуднейшая, но от этого не менее полезная конференция, я сижу и жду того момента, когда это закончится. Когда можно будет прочитать ту стопку бумаг и справок, переданных мне от феникса полчаса назад, а сейчас сиротливо лежащей на краю стола и едва не дымясь под моим пристальным взглядом. Надо поумерить свой пыл, а то я останусь без самой необходимой для меня информации еще на неделю. И тогда уже ничего не сможет меня удержать, чтобы навестить ту, которой я доверил самое ценное в своей жизни. В своем существовании, если быть честным хотя бы с самим собой.
Многие считают, что если у тебя есть все, то ты счастлив. Многие считают, что если человеку дана власть над миром – то она всенепременно абсолютна. Ни то, ни другое неправда. Нельзя быть счастливым, если ты лишен удовольствия завоевания и адреналина охоты, невозможно оставаться довольным, если все пытаются тебя получить для того, чтобы похвастаться перед завистниками, побаловать свое самолюбие, не может человек радоваться тому, насколько жесток и расчетлив оказался его выбор и насколько грешными и низкими его помыслы. Да, человек не может этому радоваться и этого страстно желать. Но я же не человек… Как ты там меня называл? Монстром? Чудовищем, не способным никого любить? Извергом, погубившим все человечество? Отродьем, не стоившим того, чтобы появляться на свет? И ты прав был, милый, я действительно не способен больше любить, да и чувствовать человеческие чувства тоже. Больше не способен.
А моя власть абсолютна, что бы там мне не казалось. И ты это знаешь.
Лишь бы оказаться в спальне побыстрее, наедине с самим собой, подумать над тем, что я скажу тебе, когда мы увидимся. Эти мысли стали мне заменять сказку на ночь, эти мечты начали заменять мне жестокую реальность, а слова – побуждали желание жить. Хотя бы ради того, что бы сказать то, что я думаю. Чтобы увидеть в любимых изумрудных глазах подобие улыбки, а на красивом лице эмоции. Что бы увидеть в тебе хоть что-то, кроме той пустоты, в которую ты погрузился всем своим сердцем, всеми своими мыслями и чувствами. Пустота стала заменять тебе семью и друзей, одиночество – радости жизни. И все из-за меня, но не ради. Ты сделал шаг и исчез в темноте, оставив меня наедине с этим жестоким миром, который я сам создал, не желая признавать, что в итоге ты останешься прав. Ты всегда прав, но я не понимаю твои слова. Не в этот раз. И не в этом мире, наверное.

Три дня. Только пережить эти три длинных дня, наполненных раздумьями и диким, практически неконтролируемым желанием сорваться к тебе, увидеть и понять, что не стало хуже, что ты до сих пор держишься, до сих пор живешь в этом мире, мыслями витая в далеких краях. Ты пока здесь, не со мной, но у меня в руках, и я отчаянно молюсь, чтобы это, пусть и наполненное одиночеством и грустью, время продлилось дольше. Да, тебе плохо, ты не в себе, ничего не понимаешь и не разговариваешь со мной, но я, по крайней мере, знаю ЧТО с тобой, а не часами смотрю на редкие фотографии и коротенькие записи, угадывая твое состояние.
Ты теперь у меня и это уже навсегда. Я не отпущу тебе снова. Тогда ты ушел, и я понял, что совершил свою самую большую ошибку. Нельзя отпускать единственно родного тебе человека неизвестно куда, но известно почему. Ты многое мне высказал, все свои страхи и обиды, желания и мысли, сотрясаясь в истерике. И я впервые не знал, как тебя успокоить, что мне сделать, чтобы твой глаза перестали быть такого темно-зеленого, с синевой, оттенка, какими они становились всякий раз, когда ты был напуган или взволнован. Тебя трясло в припадке, а я держал тебя на руках, боясь вдохнуть и пошевелиться, хотя тебе требовалась помощь. Все, что я мог, так это молиться в своих мыслях, чтобы и этот случай закончился хорошо, чтобы беда, разгуливавшая долгие месяцы по пустым комнатам нашего дома, наконец, ушла, поняв, что здесь ей делать нечего.
Но не пронесло. Твое дыхание медленно выровнялось, глаза посветлели, и в них не было больше этой холодной синевы, делавшей твои изумрудные глаза почти черными. Худое и угловатое тело подростка в моих руках обмякло, и я смог сделать свой осторожный первый вдох, боясь потревожить твое вымученное сознание.
В ту ночь беда из нашего дома ушла вместе с тобой, или же ты предпочел остаться с ней.
Три дня. И три ночи. Всего лишь. Раньше требовались месяцы для того, чтобы раздобыть хотя бы одну твою фотографию. Ты не так уж и часто выходил на улицу, не любил контактировать с кем-то, кто жил рядом или неподалеку от тебя. Ты всю жизнь был одиночкой, никого не подпуская к себе полностью. Это не было твоей врожденной чертой, скорее наоборот, ты был очень общительным ребенком, не мог и трех минут усидеть на месте. Ты вызывал улыбку у всех, кто тебя видел. Обычный, не в меру гиперактивный ребенок, любознательный, веселый. Ровно до четырнадцати лет.
13 ноября 2017 года, в день твоего рождения, в семь часов вечера умерла мама. А через три дня ее похоронили рядом с её самой младшей и старшей сестрами в фамильном склепе. А еще через несколько дней всей нашей маленькой семье стало понятно, что вместе с матерью мы простились и с Крисом. Он больше не был тем улыбчивым и любознательным ребенком. Он вообще меньше всего напоминал ребенка. Скорее маленького, агрессивного человечка, к которому сунься – и он тебя уничтожит одним только своим взглядом. И единственной тогда связной мыслью было то, что смерть мамы хоть и была для нас чем-то сродни концу света, самое страшное и ужасное было впереди.
******
Никогда не думал, что мне в голову придет такая мысль, но Криса нельзя оставлять наедине с Лео. Да, он его отец, да, по идее, он ему ничего не сделает, вот только что-то в доме все равно не так. Хотя «не так» уже давно, больше года, с тех самых пор, как мама… ушла из жизни. До сих пор в это сложно поверить, но от сильнейшего магического рода, от четырех, если считать всех, могущественных ведьм, в живых осталась только одна, и никому не хотелось оказаться на её месте. Чувствовать и буквально видеть смерть своей семьи, своих любимых сестер, похоронить их своими руками и остаться существовать в этом мире без любимого человека, без детей, одной. Невыносимо. У меня хотя бы есть человек, которого я безумно люблю, кто позволяет мне понимать, что не зря я все еще здесь, с семьей, а не где-то там, постигающий все тонкости этого мира, своей силы, силы света в своей душе. Я остался ради тебя, Крис, и не жалею об этом. Я пропустил, возможно, единственную возможность узнать все о природе своего дара, но никогда не расскажу тебе об этом, не заставлю тебя страдать еще сильнее. Тебе и так сложно, гораздо хуже, чем мне. Я, по крайней мере, могу излить душу тебе, рыдая, и не боясь услышать смех в ответ. Не будет никогда даже и тени насмешки или презрения, я в этом уверен. У тебя же нет такого человека. И я боюсь, что тот (или та?) единственный, кому бы ты доверял и любил настолько, что бы доверить свою душу, мысли и переживания, еще не появился на свет. Да, я знаю, что ты меня любишь, ты знаешь, что я в любое время готов тебя выслушать и помочь, чем смогу, вот только мы оба знаем, что ты не любишь, и никогда не сможешь любить меня так, как люблю тебя я. Мы не говорим об этом, нет в этом необходимости. И так понятно, что в глазах твоих я не увижу и тени того обожания, того обожествления и восхищения, что ты видишь в моих глазах, когда я на тебя смотрю. Поначалу я это скрывал. Незачем тебе знать, насколько моя любовь к тебе оказалась неправильной, вот только я не учел, что уж больно проницательным ты уродился. Пару месяцев, пару десятков ненормальных взглядов с моей стороны - и ты уже интересуешься, отчаянно при этом краснея, все ли со мной в порядке. А врать тебе я не мог никогда. Меня трясло от страха, я начал заикаться, объясняя ситуацию. И ты не ушел. И мне очень-очень хочется верить, что из-за меня, а не потому что тебе не к кому идти.
Все-таки тебя нельзя оставлять наедине с Лео. Я не знаю, насколько его мозг пропитался алкоголем, который он принимает на грудь каждый день, но вот каждый раз, возвращаясь домой, я понимаю, что совершаю ошибку, уходя из дома каждое утро. Я стараюсь всеми силами сделать так, чтобы хотя бы дома Крис чувствовал себя хорошо, насколько это вообще возможно, но каждый вечер возвращаюсь к одной и той же картине: пьяный и умирающий от горя отец и мой братик, боящийся со мной иной раз даже разговаривать. Причину этого неведомого страха я отчаялся найти уже давно, у Криса спрашивать бесполезно, он не отвечает на мои вопросы почти никогда. А спросить у тети Фиби, как у психолога… Ага, с тем же успехом можно было бы спросить что-то у отца вечером, когда в его крови растворилось уже порядка 2-3 литров виски или коньяка. В такие моменты он даже не помнит, как его самого зовут, не говоря о том, сколько у него сыновей и как их имена. А уж о проблемах…
Хотя наверное именно ради того, чтобы не помнить НИЧЕГО он и пьет…
Я мимолетно заглядываю на кухню, понимая, что нового ничего не увижу. Все та же батарея бутылок, гора битой посуды и в центре этого – отец, собственной персоной. Даже не повернулся ко мне. Ааа, ладно! Не больно-то мне нужно твое внимание, алкоголик. Лучше и гораздо важнее знать, как там Крис. Что-то противное шевелится в груди, давая понять, что лучше бы мне поторопиться.
На первый взгляд, все хорошо. Малыш сидит за столом, что-то рисуя. Спокойная, мирная картина, вот только мой взгляд зацепила напряженная его спина и то, как ожесточено он выводит карандашом по листку бумаги. Медленно, боясь напугать, иду к тебе, но под ногами что-то начинает противно хрустеть. Зеркало. Разбитое. Какого?..
- Я уронил, - сиплый, наверняка от долгого молчания, голос поражает меня.
- У тебя зеркало висит в ванной, почему осколки валяются здесь? – от взрыва паники я чуть не ору во весь голос, а в голове одна мысль: «Лишь бы ничего не случилось, хоть бы все было хорошо, пожалуйста».
Ты пожимаешь плечами, мол: «Не знаю я ничего».
Сердце бьется как сумасшедшее, чувствуя беду, но умом я верю твоим словам. Если ты говоришь, что все хорошо, то у меня нет никаких оснований тебе не верить. Вот только сердце не обманешь…
******
Утро наступило так же безжалостно, как и вчера, но единственная мысль, которая пульсировала в моей голове была: «Осталось два дня, всего два дня». Не много для человека, умеющего терпеть, но безумно много минут и секунд для того, чьи мысли не двигаются с места вот уже пять дней, застряв на леденящей душу картине. Не сказать, что бы это было единственное такое вот воспоминание в моей жизни, но все, что связано с тобой, заставляет мою кровь либо застывать в ужасе, либо закипать в гневе.
Либо мерно течь и плавиться от нежности.
Все то, что ты сказал тогда, давно, три года назад – а точнее кричал – было странным. Не потому, что это было неправдой, не потому, что твои эмоции зашкаливали, хотя ты и так был на редкость темпераментным, не из-за того, что случилось после. Все было странным. Словно подстроенным, сфабрикованным. Это был театр одного актера. Я до сих пор пытаюсь разобраться, что же творилось в твоей голове. Рассматривание и анализирование картины с разных точек зрения не очень помогают. С моей, с Бьянкиной, с Фелишиной позиций все просто и понятно. Все мысли и чувства как на ладони. Но ты… Ты все спланировал, взвесил каждое слово, что бы затем сделать так, словно ты все придумываешь на ходу, словно все твои слова – чистая импровизация, возмущение и гнев в твоих криках были почти осязаемыми и не заставляли сомневаться в их подлинности. Тогда что же меня так насторожило тогда? Я всегда знал, что ты гениальный актер, но чтобы настолько…
Единственное, что я могу сказать – ты опять сбил нас с толку. Гений недоделанный…
Теперь разобраться в твоих мотивах почти невозможно. Для этого нужно найти эмпата сильнее тебя, который смог бы бережно, не причиняя вреда, «залезть» тебе в голову, вытащить необходимые сведения и также бережно «вернуть» все на свои места. Но мне все чаще кажется, что это невозможно. В последние месяцы начинаю подозревать, что ты один такой на планете. Слишком сильный в этой мыслительно-чувственной ерунде, именуемой эмпатией. Чересчур сильный. Настолько чересчур, что я всерьез подумываю о том, что ты, мой долбаный гений, что ты не только можешь за одну секунду, порывшись в чужом сознании, достать на свет Божий то, что достать кому бы то ни было другому с такими же как у тебя силами просто невозможно. Ты, по моим предположениям, еще и ясновидящий. Да-да, и это самое грустное и одновременно страшное во всей этой, не внушающей никакой надежды, ситуации.
Иметь дело с настоящим ясновидящим мне хочется сейчас меньше всего. Хотя, наверно, иметь дело с тобой непосредственно сейчас не получится. Ты слегка не в себе. И это облегчает и затрудняет все одновременно.
Разобраться, разложить все по полочкам, рассмотреть на предмет пропущенных деталей – вот, что мне хочется сделать как можно быстрее, но не получится. Без твоих объяснений, твоих мыслей и рассуждений это вроде бы простая задача ставит меня в тупик. Ничего ты мне никогда не скажешь, ничего не покажешь и не расскажешь, вытащить из тебя информацию насильно я (как и кто-то другой, посильней) не смогу, а делать больше нечего, думать не о чем, читать нечего. Тупик.
Продержаться всего два дня…
*******
Время имеет такую привычку, как замедлять свой ход, когда страстно желаешь, чтобы оно «бежало» как можно быстрей. Остался день, точнее всего одни сутки. Это пугало, волновало, бодрило и злило одновременно. Я как раненый тигр в клетке метался по комнатам особняка, пугая своим видом его обитателей. Но, даже не видя их страха воочию, я его ощущал и это меня злило. Хотя не только это. Какой-то частью своего сознания мне хотелось выплеснуть мучавшие меня чувства на кого-то, кто не дал бы мне сдачи, коротко и безжалостно заставляя меня заткнуться. Нет, я с упоением врывался в помещение, надеясь, что кто-нибудь, хоть кто-нибудь как-нибудь отреагирует. Но нет! Жестко выдрессированная прислуга не обращала на меня никакого внимания, только если я к ним обращался лично и напрямую. Не иначе, как наученные горьким опытом. Напиваться мне нельзя, завтра такой важный день, я должен быть «чист», приходя к тебе, сорвать зло не на ком, заняться нечем. НЕНАВИЖУ ЧЕТВЕРГ! Потому что в этот, в эти бесконечные четверги мне нечего делать, как фантазировать, мечтать, вспоминать, ностальгировать, роясь в своей памяти.
Мое сознание должно быть «чистым», именно поэтому я сейчас спокойно, без нервов, заставлю себя пойти в спальню, полежать перед сном, читая какую-нибудь «легкую» книгу, где нет мата и насилия («чистота» превыше всего!) и лягу спать, не забыв при этом выпить ромашковый чай с растворенными в нем двумя каплями снотворного. А то меня же ночью на приключения после кошмаров потянет!
*******
Пятничное утро встречает меня благословенным затишьем. Только с такие моменты понимаешь, как же хорошо просыпаться не от того, что тебя мучают кошмары, не потому, что действие алкоголя закончилось и организм требует либо продолжения банкета, либо заслуженного отдыха. Проснуться потому, что тело и сознание выспались, отдохнули и готовы к труду и обороне – вот оно счастье! Лениво наблюдать за тем, как смелые солнечные зайчики скачут по изумрудному шелку постели, слышать, как тихо и торопливо шуршат люди внизу, и думать, думать…
Пятница всегда, даже спустя годы, ассоциировалась с чем-то хорошим, почти праздничным. И таким желанным. Весь день освобожден, благо есть на кого свалить дела, и можно – иногда очень даже нужно – заняться своими потребностями. Сейчас она одна – потребность в информации. Причем не только на бумаге в виде сухого отчета. Сегодня мне требуется впитывать новые и не совсем знания путем рассмотрения, ощупывания желаемого объекта. Как кого? Тебя любимого. Ради тебя живу, пора бы уже привыкнуть.
До полудня почти час, необходимо позавтракать, освободить голову от лишнего, проветрится на легком утреннем ветерке в роще неподалеку, и вперед. Если бросаться в омут, то с головой, всем, целиком!
*******
Десять…
Кончики пальцев покалывает от возбуждения. Наконец-то!
Девять…
Прошла ровно неделя, а такое ощущение, что года два, не меньше.
Восемь…
Бьянка написала, что все по-прежнему, интересно, это правда?
Семь…
Конечно правда! Если бы что-то случилось, она бы мне сообщила сразу же.
Шесть…
Она же знает, насколько это для меня важно.
Пять…
Не верится, что наконец наступил этот день!
Четыре…
Скоро дойдет до того, что я буду безвылазно сидеть на кровати около часов и отсчитывать секунды.
Три…
Интересно, а почему её единственным условие при заключении нашей сделки было то, что я должен появляться у них ровно раз в неделю, не позже, не раньше?
Два…
Она что-то знает, чего не знаю я?
Один…
Да нееет, опять же, я бы обо всем знал… Или нет?..
Большие часы начали медленно и торжественно отбивать полдень басовитым голосом колоколов. Именно под них я таю в фиолетово-черных искрах.
Хороший аккомпанемент, ничего не скажешь!
*******
Звон до сих пор звучал у меня в ушах, хотя здесь его еще не было. В этом доме только-только пробило шесть утра, и солнце медленно, почти лениво, выползало из-за горизонта, оповещая о начале нового дня.
Я старался не шуметь, при этом прекрасно зная, что никто не спит. Сам не знаю, что заставило меня тихо, на цыпочках, прокрасться по лестнице наверх, хотя я никогда раньше этого не делал. Чутье? Интуиция?
Но до желаемой двери я не дошел буквально несколько шагов. Путь мне перекрыла изящная, но от этого не менее сильная девушка с длинными, светло-каштановыми волосами. Вопросительно подняв бровь, она немного раздраженно, немного сердито сложила руки на груди и по-прежнему молча ждала от меня объяснений.
На какую-то долю секунды мне захотелось её оттолкнуть, уничтожить за то, что она так жестко и жестоко лишает меня самого необходимого сейчас. И еще одну долю секунды мне пришлось повторять себе, что она здесь не для того, что бы вот так эффектно делать то, на что решались считанные единицы, но и для того, чтобы делать то, что я не могу делать. Не могу не потому что не хочу. Я очень хочу, буквально жажду! А потому, что только она способна оказывать на него никакого воздействия. Только её сознание способно не только выдерживать чудовищные перепады настроения, от бешенства до апатии, но и чутко реагировать на то, что ему нужно. И давать ему необходимое, естественно.
- Ну и что мы делаем? – спросила она, потеряв терпение.
- А то не видно. Отойди! - её ехидство напополам с раздражением действует на меня как красная тряпка на быка.
- Не ори! Я же говорила, сначала разговор, потом увидеть! Пошли вниз! – она шипела на меня как злющая кошка на чересчур любопытного пса. Наверно так это и выглядело…
Взяв меня за локоть, при этом не забыв выпустить коготки в мою кожу, она повела-потащила меня назад к лестнице, а мне лишь оставалось грустно наблюдать, как желанная дверь исчезает из виду.
Еще несколько минут, совсем немного.
Жестом приказав мне сесть в гостиной на диван, она сама отошла к окну. Эта вроде бы её привычная манера поведения сегодня для меня была окрашена в темные краски тревоги и какой-то обреченности. Сердце пропустило удар.
Не молчи! Скажи, что все хорошо!
- Кое-что случилось, - начала она медленно.
Нет-нет-нет, пожалуйста!
- … Но все обошлось, ты не переживай. Он у нас мальчик сильный, сможет разобраться со всеми своими проблемами. Не без моей помощи, конечно, но мы справимся.
- Что произошло? – мой голос, как всегда, когда я нервничаю, стал еле слышным. Моя неизменная детская привычка!
- Легкий срыв. Ничего особенного, - Бьянка тоже тихо говорила, но в только появившихся лучах солнца это выглядело жутко. И мне внезапно стало её жаль. Наблюдать за все этим… Я не смог бы точно! Да, я отчаянно жажду быть рядом с тобой каждую свободную секунду, мечтаю сам вывести тебя из воистину ужасного и непроходимо темного лабиринта твоего закрывшегося сознания. Но…
Но одно дело хотеть этого, наблюдать со стороны, не зная всех тонкостей, всего того, что она мне не рассказывает. А я ведь догадываюсь, что тут происходит. Твой «Легкий срыв» для меня и «легкий срыв» для нее – два совершенно разных понятия. Если для меня это нечто кошмарное, напоминающее вышедшую за рамки истерику, то для нее… Только по её внешнему виду я могу догадываться, какое же давление на нее произошло при этом. Что ей в очередной раз удалось пережить. Она была права – я не вынесу и половину из того, что может при этом она. Да, я могу одним взмахом уничтожить полмира, но при всем при этом моя сила и мой характер не рассчитан для такой тонкой, ювелирной работы. Сказать по правде, в Бьянке столько же эмпатических способностей, сколько и у меня, но есть одно «НО»: они любят друг друга. Только эта маленькая оговорка делает её сознание неуязвимым. Сильное и чистое, взаимное чувство позволяет её находится вблизи тебя 24 часа в сутки, не испытывая в большинстве своём никакого дискомфорта. Счастливица? Это с какой стороны посмотреть.
- А на…
- Нет, по-прежнему не реагирует. Мне жаль, - она повернулась ко мне, рассматривая мою реакцию. Она всегда одна и та же, но сегодня все какое-то неправильное и я даже не возьмусь объяснить почему.
Она, похоже, не удивлена моим закаменевшим лицом. Едва приподняв уголки губ, она кивнула в сторону лестницы.
- Как обычно, у тебя четыре часа. Ровно в десять я приду, и чтоб тебя здесь не было, - она грозно пригрозила мне пальцем и вышла на улицу.
Я на секунду закрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Как во сне, очень кошмарном и не прекращающемся сне, поднимаюсь наверх. С легким щелчком открываю дверь и с абсолютно пустой головой захожу в наполненную светом и теплом комнату.
У меня всего четыре часа.
*******
Комната, а точнее зала, была большой, теплой, зеленой. Нежные белые розы, едва-едва распустившиеся, стояли на каждой свободной горизонтальной поверхности в белых вазах. Тихо, уютно… Но только на первый взгляд.

Я боюсь. О, Месс, как же я боюсь повернуть голову посмотреть в центр комнаты. Где-то с минуту я бесцельно вожу по комнате пустым взглядом, то и дело натыкаясь то на лекарства, то на медицинские справочники, которые неугомонная Бьянка тащит сюда в огромных количествах, то на большую доску, вроде давно забытой школьной, на которой были прикреплены ровные ряды страниц, заполненные красивым почерком. Понимая, что тяну свое же драгоценное время, которое почти через четыре часа начну буквально вымаливать по минутам у упертой феникса, я приблизился к доске.
Тут было все, чем я дышу в последние три года. Все мои мысли и чувства, изложенные сухим медицинским языком, все мои слова, скрытые частыми строчками на белой бумаге, все желания, пришпиленные к черноте дерева и там затерянные… Все…
Отчеты, справки, длинный перечень препаратов, вводимых в его тело, заключения лучших психологов, методы, которые не действуют, и те, которые возможно когда-нибудь принесут пользу при должном старании лекаря, но вряд ли. Даже любовь, подкрепленная Огненной клятвой, не может исцелить все. Хотя и пытается, тратя впустую лучшие годы и душевную силу, уходящие в небытие, между пальцев под тихие прерывистые вздохи у тебя за спиной.
За спиной…
Я делаю так каждую неделю, но все равно боюсь. До белых кругов ужаса перед глазами боюсь поворачиваться. Этот страх сильней меня. Он душит, заставляя задыхаться и опускаться на колени, умоляя пройти мимо. Такой животный, на уровне подсознания, инстинкт склонять голову перед тем, кто сильней тебя… В этом проклятом мною мире было всего два явления, которые вызывали у меня подобную реакцию, и если с первым я сталкивался каждую пятницу, то второй я испытал всего однажды…
А время медленно идет дальше…
Я повернулся. Нет, ужас никуда не делся, не отступил, просто отошел на второй план, чуть-чуть дальше, переставая заслонять собой мир. Но это не милосердие с его стороны, это проклятье.
Наказание…
Ничего не изменилось с прошлой пятницы, никуда не делось, и эта стабильность была просто омерзительна. Я так мечтаю, что придя сюда в следующий раз, что-то будет не так, как обычно. Но мои мечты как всегда оказались неправильными.
Три, ровно три года назад я мечтал, что ты будешь рядом со мной лишь потому, что я тебе нужен, что ты так хочешь. И чем это обернулось? Вот этим. Теперь ты даже если захочешь, то не сможешь уйти, теперь ты понимаешь, что здесь лучше. Чем не исполнение моей мечты?
Хотя бы тем, что все извращенно, вывернуто наизнанку. О чем вы там, господин Повелитель грезили? Чтоб братишка был рядом? Так он рядом, стоит только руку протянуть, и совсем ничего, что он ходить не может. Чего вы там еще заказывали? Милый, добрый и не огрызается? Ваше желание исполнено, он теперь вообще никогда скорей всего никому слово против сказать не сможет по той простой причине, что не может говорить. Ну-с, просите, пока я в хорошем расположении духа! Чтоб нормально без страха мог в ваши, господин Лорд, глаза заглянуть? Зачем же напрягать мальчика? Сами заглядывайте в его изумрудные глаза, когда пожелаете. Что значит, он не видит? Видит-видит, просто не то, что мы с вами. Как это? Вы действительно желаете знать? Вот и я так думаю. Что еще изволите? Чего-чего? Не слышу? Ах, счастья вам. Да-да, сейчас у кого-нибудь отберу и вам на блюдечке с голубой каемочкой принесу. Ах, вы так не хотите? Ну, это дело хозяйское…
Когда белесые круги расходятся перед глазами, я вижу ЕЁ. Картину, не дающую мне покоя по ночам, от которой мои железобетонные нервы натягиваются, грозясь лопнуть каждую секунду с оглушительным грохотом, хороня надежды, желания, самообладание под грузом своей совести. Кто бы и что бы не думал, но она у меня есть. Да, извращенная, мутировавшая и действующая исключительно по определенному расписанию: с шести утра до десяти утра по Лондону каждую пятницу. Все остальные дни она хранит свое гробовое молчание…
Шаг… Для того, чтобы понять, определиться. Я действительно хочу быть здесь, я мечтал об этом все неделю, но… Что именно «но» я не могу никак понять. Просто чувствую в душе мерзкий ком грязи, которая медленно стекает все ниже и ниже…
Еще шаг, но в душе нет желания и стремления. Все осталось там, в Мире, а здесь все исчезло, не растворилось, не ушло, а исчезло. Словно все это было ненастоящим, ненужным, давящим, мешающим. Я начинаю это понимать только оказываясь здесь, все остальное время я чувствую. И ненавижу себя за это.
Так часто было раньше, тогда. Мы были с тобой близки, как мне казалось. Но лишь спустя годы я понял, что это я все это время был рядом с тобой, а не ты был со мной. Ты всегда предпочитал кого-то другого мне. Не из глупости, вредности или страха. А просто так. Я люблю тебя до сих пор, но не знаю, что ты испытываешь ко мне. Грустно? Возможно. Обидно? Нет. Мне всегда казалось, что я тебе недостоин. Даже глядя на то, как ты в очередной раз уходишь с кем-то из друзей, я не испытываю никакой обиды. Почему? Потому что не имею на тебя никаких прав. Даже право на то, чтобы обижаться. Я лишь мог ревновать. О да, это чувство до сих пор жжет душу, стоит вспомнить только кого-нибудь из твоих друзей. Из тех, с кем ты действительно был близок. Кто знал тебя. Не так, как я, с другой стороны. Именно стой, где ты был нежен и встревожен, взволнован и грустным. Я лишь видел силу, исходящую от тебя, импульсы. И только. Я ревновал тебя даже к твоему дневнику, который ты ведешь с десяти лет по совету психолога.
Ты писал туда все. Сначала мелочи старательной детской рукой и кривоватым почерком, затем все более осмысленно, точно и правдиво. Каждый день ты доверялся этой маленькой бездушной книжечке, способной только принимать твой переживания, но не способной ничего дать тебе взамен.
Ни душевной теплоты, ни сочувствия, ни понимания… Это все может дать только человек, тот, который бы хорошо знал тебя, был бы с тобой постоянно рядом, заботился о тебе, но ты сам предпочитал не замечать моих намеков, делая вид, что он просто хочет сэкономить мое время, но причина то таится гораздо глубже…
Еще шаг, и я оказываюсь рядом с тобой, стоит только слегка вытянуть руку, и я дотронусь до твоей руки.
И я это делаю. Глубоко вздыхаю, пытаясь унять слезы в глазах. Твои руки совсем тоненькие, по сравнению с моими, и это вполне обычное наблюдение затапливает мое сердце нежностью. Понимая, наконец, зачем я здесь оказался, опускаюсь на кресло рядом с кроватью, не выпуская твою узенькую ладонь из своей.
Все на своих местах. Именно в эту минуту я понимаю, зачем был весь этот мазохизм, когда можно было просто время от времени интересоваться, как у тебя идут дела. И это было бы разумней.
Так я думаю шесть с половиной дней в неделю, а именно эти полдня меня поглощает правильность. Я там, где должен быть. Держать твою безвольную руку в своей – это намного больше, чем обычный жест. Это доказательство того, что еще есть надежда не только на твое полное выздоровление, но и на мое. Это не просто прикосновение, это интимный жест, показывающий, что чтобы не произошло между нами, я все равно тобой дышу. Это уже не любовь, она не может быть настолько сильной, настолько дерзкой и ревнивой. Она должна быть нежной, заставлять сердце пропускать удар при прикосновении любимого, а в животе должны порхать бабочки, вызывая желание взлететь к Небесам и завоевать Мир, бросив его к ногам любимого, только чтобы на тебя просто посмотрели любимые глаза.
Мое чувство к тебе не вызывает ничего подобное. Я не таял от твоих случайных и редких прикосновений, я просто пылал, словно меня заживо сжигали на костре. В моем животе не летали бабочки, там словно билось второе сердце, билось часто-часто и сильно, перекачивая всю кровь то в живот, который начинал тут же неприятно ныть, когда ты оказывался в поле моего зрения, а потом пребольно ударяло кровь в голову, и после этого мир пошатывался, крутясь перед глазами тысячами изумрудно-изумленных глаз…
Я не взлетал к Небесам, я срывался с большой высоты в темное непроглядное ущелье. Когда тьма перед глазами расширялась настолько, что моргая, можно было услышать эхо от ударов своих ресниц…
И я не завоевывал Мир для тебя, не бросил его к твоим ногам. Нет. Это мир завоевал меня, вынуждая следовать своему инстинкту, который диктовала мне Сила. И вместо всего Мира я сам бросился к твоим ногам, преданно заглядывая в твои глаза, но вместо всего того, что я себе нафантазировал, я получил…
Твой следующий вздох был немного громче и глубже предыдущих, заставив меня оторвать свой взгляд от твоих исколотых вен и посмотреть на лицо.
Когда-то по-девчачьи длинные и густые ресницы обрамляли твои красивые золотисто зеленые глаза. Сейчас же… ресниц не было вообще – они были вновь сожжены тобой же несколько дней назад. В частых припадках ты очень любил вредить своему телу, особенно некогда бесподобному лицу. Тонкие, полусожженые брови сейчас то становились «домиком», то налезали почти на самые глаза, показывая, что твое забитые не так безоблачно… А глаза… темные впавшие глазницы резко отчерчивали глазные яблоки на сильно истощенном лице. Сломанный когда-то и так и не вправленный нос с горбинкой, резкие, даже какие-то угловатые, скулы, острый подбородок, искусанные в кровь пухлые губы, которые пересекает тоненький, почти незаметный шрам, тянущийся от кончика носа до середины подбородка, впалые щеки и коротко наполовину остриженные, наполовину вырванные почти черные волосы, не скрывающие уродливый толстый шрам поперек затылка…
У меня не было ни одной твоей фотографии, где ты был еще таким, каким тебя создала природа. Я лишь по полупрогнившим воспоминаниям помню твой широкий лоб (тот, что признак большого ума), аккуратненький, немного вздернутый нос, высокие скулы, делающие лицо идеально симметричным, губы, часто складывающиеся в лучезарную улыбку. Но самое главное – волосы…
…Ты был единственным врожденным эмпатом во всем городе. Отец не раз тогда с гордостью говорил, что нашему роду была оказана небывалая честь Сверху. Дети, рожденные с эмпатией – невероятнейшая редкость. Гораздо чаще людей просто наделяли таким Даром в сознательном, а то уже и зрелом возрасте. Эмпаты были нужны, именно поэтому Старейшинам пришлось идти на такой риск, ведь даже немного неустойчивого человека это могло навсегда свести с ума. Но такая операция, как наделение человека таким «тонким», даже «хрупким» Даром не наделяла его обладателя уникальными способностями, какие дарила врожденная эмпатия. Ты мог с легкостью прочитать мысли любого человека на Земле, даже находившегося за тысячи миль от тебя, мог не причиняя сознанию вреда извлечь из памяти любое воспоминание, мог вылечить любую психологическую болезнь, подарить спокойствие на долгое время, если была такая необходимость. Список того, что ты и твой Дар могли делать с сознанием любого существа, поражал воображение.
Общество вас оберегало так, как не хранило бы и Священный Грааль! На врожденного эмпата даже запрещалось косо смотреть. Совсем не из-за того, что это могло как-то нарушить его душевное равновесие, а просто если ему не понравиться твой недовольный взгляд, который он, вне всякого сомнения, почувствует, то эмпат мог сделать с тобой ТАКОЕ, что ты бы с большим удовольствием заглянул в пасть к злобному дракону. Для того чтобы люди могли понять, что среди них тот, кого нужно безмерно уважать и чуть-чуть бояться, вам не разрешали стричься. Только при крайних обстоятельствах. Длинные волосы были показателем того, насколько обучен и профессионально компетентен эмпат. Поэтому первое, что приходит у меня в уме при воспоминании о тебе – шикарная, густая и длинная, ниже бедер, коса каштаново-бронзовых волос, обвивающая твое стройное тело.
Но и обучение вас было проблемным. Управлять своим сознанием, научиться гармонично жить со «второй душой» в теле, упражнения на отвлечение, сканирование памяти на расстоянии – все это было не то, чтобы неприятно, это было дико больно. Но необходимо.
Я до сих пор вспоминаю твои мутные от невыносимой боли глаза, взгляд, в котором откровенно читалась мольба, хрипы от болевого шока по ночам. Все первые восемнадцать лет твоей жизни были окрашены для тебя не радостью детства, не первыми переживаниями. Все самые счастливые и беззаботные годы были для тебя разукрашены в чернильно-черный цвет боли, от которой ты порой превращался в ничего не соображающее растение, у тебя даже голос пропадал и ноги от шока отнимались.
Но это было необходимо. Иначе ты мог просто сойти с ума, не справившись с Даром…
Сейчас эти картины почти полностью стерлись из моей памяти, но реставрацию я не смогу уже произвести – ты уже никогда не будешь таким, как в шестнадцать, семнадцать или восемнадцать лет…
Снова резкий вдох заставил твою грудь слегка приподняться. Веки дрогнули, и я не смог скрыть улыбки. Еще чуть-чуть и…
Да! Ты медленно открываешь глаза и сонно моргаешь, смотря в потолок. Я даже забыл, как дышать. Последний раз я видел, как ты вот так просыпаешься месяцев семь-восемь назад – Бьянка старалась сделать так, чтобы мы как можно реже пересекались с тобой, когда ты в сознании. Говорит, что это для моего же блага. А у меня нет оснований ей не доверять…
С минуту ты смотришь на потолок, а я даже боюсь дышать, не то, что шевелиться. На твоем лице ни единой эмоции, ни один мускул не шевельнулся, чтобы показать хотя бы то, что ты в сознании, а не под действием снотворного. Сейчас ты словно… манекен, без движения лежишь на кровати, и только каждую минуту открывающиеся и закрывающиеся глаза показывают, что ты живой, что ты до сих пор есть…
…Все о чем-то мечтают. Не важно когда, часто даже не замечая, мы фантазируем, пытаясь представить себе безоблачное будущее, надумать свою судьбу, и чтобы все всенепременно было хорошо. Но это всего лишь мечты, не имеющие с текущим настоящим ничего общего. Такой маленький мир в нашей голове, живущий по нашим правилам, подчиняющийся только нам и нашим желаниям. И такой мир есть у каждого, вопрос только в том, знаем ли мы о том, что уже создали себе свою идеальную Вселенную.
Мечтать хорошо и приятно. Если только эти самые размытые картинки не начинают заменять тебе мир, они прекрасны до тех пор, пока ты четко можешь сказать, что реально, а что ты придумал сам, стремясь идеализировать все вокруг себя.
А когда ты живешь во Вселенной в своем воображении, а все остальные в другой Вселенной – это уже плохо. Существую телом в одном месте, а сознанием в другом, ты вынужден контактировать с реальностью, которая больно бьет тебя за предательство. За то, что она, настоящая Вселенная, оказалась чем-то неугодна тебе, она обижается, колется, и ты поневоле забиваешься все глубже туда, к себе , где тепло и уютно, где никто не обижает и куда никто не может попасть. Где есть только ты и твое Одиночество. Идеально…
Это ты испытываешь, да? Ради прекрасного уединения ты бросил меня в этом мире? Что в безумии есть такого, что я не могу тебе дать? Почему ты «ушел» туда, где ты недосягаем, оставив людей, которые тебя безумно любят в мире одних?
Никто из нас не смог предусмотреть, что твое сознание себя поведет именно так. Хотя, а что тут предусматривать? Это стало для всех полнейшей неожиданностью. Все же думают, что завтра они не пойдут на работу из-за того, что наступит конец Света. Потому что это невозможно.
Как и твое абсолютно закрытое сознание. Ты не пускаешь в себя никого, сильнейшие эмпаты и телепаты, которые тебя пытались «открыть» могли лишь болезненно морщить лоб и говорить, что достать твой разум из глубин закрытого и замутненного сознания невозможно. Но как? Как возможно такое? Ты врожденный эмпат, которого даже убить практически невозможно – настолько сильно ты связан с этим Миром. И тут на тебе! Такого никогда не было! До тебя...
Но ты в очередной раз доказал, что уникален. Все, что мы можем – это ждать, что когда-нибудь непонятный карантин в твоей голове исчезнет, и ты сможешь вынырнуть, а я смогу вздохнуть.
Но мечты для меня навсегда остаются лишь мечтами…
Наблюдать за тем, как дышит любимый тобою человек – счастье. Призрачное, капризное, но счастье. Смотреть, как опускается и поднимается при дыхании грудь человека, без которого не можешь жить, но который медленно, но верно угасает... Счастье? Или медленная пытка? Нет, всего лишь реальность, оказавшаяся еще более капризной, чем счастье.
Часы внизу один раз тихо звякнули, показывая, что стрелки прошли еще один круг на часах. Дверь бесшумно отворилась ровно настолько, чтобы пропустить обманчиво-хрупкую девушку в комнату.
Бьянка тихо подошла к тебе, изредка моргающему, и присоединилась ко мне, неотрывно следящим за каждым неглубоким и коротким твоим вздохом. Этого я заметил не сразу. Лишь минут через пять, когда до меня внезапно дошло, что дыхания в комнате вместо двух три.
Это несколько озадачило меня. Как только она возвращалась со своей ежепятничной прогулки, то немедленно выталкивала меня из комнаты, говорила, что если что-то случиться, то я тут же об этом узнаю, и яростно шипела, как взбешенная кошка, стоило только мне на нее жалобно посмотреть, а тут такая щедрость…
Червячок сомнения поднял свою голову. Что-то не так. Моя интуиция вопила о том, что либо сейчас что-то произойдет, либо мне собираются сообщить, что уже произошло. Даже не знаю, что хуже…
- Пойдем, - девушка при свете солнца выглядела болезненно. Хотя вряд ли выгляжу лучше нее.
Сейчас мы с ней живем в ожидании чуда, которое возможно никогда не дождемся.
Знакомая спокойная гостиная, залитая светом, вызывала противоположные чувства.
Значит, все-таки она что-то знает, или о чем-то догадывается. То, что она решила приоткрыть завесу перед тайной меня немного беспокоило. Бьянка никогда не была паникершей. Я знаю ее достаточно много лет, чтобы с уверенностью сказать, что сейчас она делает все возможное для нас с тобой, но в тихом омуте, как известно…

Сообщение отредактировал Christian W.: Пятница, 26 ноября 2010, 17:04:05

Она отвернулась от меня, в тысячный раз смотря на единственную фотографию, имеющуюся в этом доме. Она висела на стене в этой самой гостиной, напротив окна. Бьянка нежно провела по твоему глянцевому изображению. Маленькая картинка 10х10 см – вот все, что осталось от прежнего тебя. А еще такая теплая улыбка уголками губ на холодном картоне в рамке…
Прошла минута, а мне почему-то было неловко просить Бьянку говорить, выведать то, что она хотела мне сказать, словно я пытаюсь влезть к ней в душу без спроса, узнать то, о чем мне не должно хотеться даже думать. Это даже немного удивляет, ведь сам я ей открылся полностью. Даже странно, что она позволила мне увидеть ее слабость.
Ёе силы на исходе.
Она повернулась ко мне, и я подумал, а сколько же раз такая картина происходит без меня? Я бываю тут всего четыре часа в неделю, скрашиваю ее одиночество, но что она делает в остальные дни? Так же подолгу наблюдает за фотографией, боясь подняться наверх и понять, что тот, кто на снимке, исчез навсегда? Что человек, в которого она влюбилась много лет назад, никогда не вернется. Это поистине страшно. Нет, не быть одному, зачастую одиночество – это то, что мы ищем всю жизнь. Не быть нелюбимым кем-то – пусть это сводит с ума, но с такой мыслью можно прожить хоть несчастливую, но жизнь. Страшно бессилие. Это когда ты уже сделал все, но этого мало. Это когда ты отдал всего себя, но впустую. Это когда единственное, что тебе осталось сделать – похоронить любимого после его смерти. Или еще при ней. Вот что заставляет сильных бояться, падать и больше не подниматься. Не потому, что нет больше сил, а лишь потому, что больше не для кого…
Проведя дрожащими руками по растрепавшимся волосам, она глубоко вздохнула и села напротив меня.
Часы отбивали ровно десять.
- Мне кажется, его пора отпустить.
Последний раз бухнул звон часов, и маленький мир снова погрузился в тишину.
Её силы закончились.
… От каменной дорожки исходил приятный жар, грея соскучившихся по теплу людей. Набережная, по которой я ходил последние месяцы каждый день, сегодня, как никогда, была полна детьми. Неподалеку находилось несколько лагерей и закрытых школ, из которых, судя по всему, учителя и воспитатели привели ребятишек понежиться на солнышке.
Я точно знал, что отца не будет дома, именно поэтому позволил себе присесть на горячий гранит и прикрыть глаза.
«Ровно десять минут, - улыбаясь, подумал я. - Потом домой, а по дороге придумать срочное и неотложное дело во дворе, чтобы вытащить Криса из дома хотя бы на полчаса».
Те, кто видят океан или море каждый день, не понимают, как соленая вода меняет воздух. Он становиться таким приятным, таким «густым». Сливаясь с гулом высоких волн, он создает необычную картину. Для того, кто хотя бы раз побывал на морском побережье, этот запах и этот звук разбиваемой о берег пенной воды ассоциируется с отпуском, отдыхом, и даже возможно с чем-то диковинным, иноземным…
Положенные десять минут отдыха прошли, и я направился к одной из аллей, ведущих к центру города, думая минут через двадцать заставить последовать моему примеру кое-кого другого, такого упрямого и…
Я так потом и не понял, откуда она взялась. Просто появилась передо мной, хотя в радиусе десяти метров вокруг точно никого не было, все предпочитали бродить по теплому песку, а не сидеть, как я, на гранитном ограждении.
На ее внешний вид невозможно было определить, сколько ей лет. Тридцать или же за шестьдесят? Ниже меня, по крайней мере, на полметра, она неожиданно бойко схватила меня за локоть и потащила к ближайшей лавке. А я мог лишь глупо таращиться на нее, сознанием понимая, что ничего она со мной не сделает.
- Вот так, садись сюда, - голос ее, как ни странно, оказался довольно приятным. Не сказать, чтобы ее внешность была отталкивающей, скорей в ней было что-то притягивающее: черные как смоль вьющиеся волосы, ровный, темно-бронзовый загар, яркие голубые глаза, черная одежда, надежно скрывающая все ее тело, кроме лица и кистей рук. А еще она вся с ног до головы была обвешана бусами: крупными и мелкими, яркими и немного поблекшими, из дерева, металла и еще неизвестно чего… А от ее голоса наверно я ожидал чего-то другого, более низкого, может даже немного хриплого. – Едва не упустила, ну надо же!
- Кто вы? – ее голос и мимолетные мысли о нем вывели меня из ступора. Вред она мне не причинит, это я чувствовал, и внезапно стало любопытно, хотя меня особо никогда не тянуло выведывать у людей то, чего они по каким-то причинам не хотели мне говорить или показывать. Общение с Крисом сказывается, не иначе.
- Кто я? – она заливисто засмеялась, словно… словно мы были знакомы много лет, и я сейчас просто пошутил, заставляя ее смеяться. – Я Рита, но это ты узнаешь потом, - все еще улыбаясь, сказала она. – У меня для тебя кое-что есть.
Но дальше ничего не последовало. Она смотрела на меня, ожидая, что я скажу. Или что я ей тоже улыбнусь, но хоть я по-прежнему не чувствовал от нее никакой опасности, мне показалось, что солнце куда-то спряталось. Женщина все сильней казалась мне знакомой, но я уверен, что никогда ее не видел.
Она вздохнула, как мне показалось, разочарованно.
- Медленный… - едва слышно шепнула она сама себе, не отрывая своего взгляда от чего-то за моей спиной. Я резко обернулся, но вокруг нас по-прежнему никого не было. Поворачиваясь назад к незнакомке, я краем глаза заметил, как она подмигнула кому-то, кого видела только она и снова улыбнулась. Не мне…
- Так вот, как я уже сказала, я должна тебе кое-что передать. Не перебивай! – строго произнесла она, заметив, что я открыл рот, чтобы возразить. – То, что сейчас я скажу – не бред. Отнесись к моим словам очень серьезно. Хотя бы сейчас, пожалуйста, - в ее голосе звучала мольба, словно от выполнения мной ее просьбы зависело ее личное счастье. А может это действительно так.
Я кивнул, отмечая про себя, что впервые в жизни вот так просто сижу с абсолютно незнакомой женщиной и о чем-то с ней еще разговариваю.
Сейчас попросит либо денег, либо какой-нибудь помощи. Не зря же ее голос звучал так умоляюще. Но она снова меня удивила.
- Не отпускай его, милый. Он не вернется больше ни к тебе, ни к ней, он раствориться там один в своем отчаянии и Вере. А его мечты обернуться твоим ужасом. Слышишь меня? Держи его и, возможно, Мир не умрет вместе с вами. Ты велик, но без него ты никто. И она это знает. А смирение не твое качество, - она невесело хохотнула, словно это тоже была какая-то старая шутка. - Я бы сказала больше, но не могу, сам понимаешь, – а я не понимал. Не только того, что она замолчала, но и того, что она говорила вообще. На меня словно ведро воды вылили. Такой холодной и неприятно пахнущей солью.
- Но…
- Нет. Прости, мне пора. Ты запомнил?
- Д…
- Тогда до встречи через несколько лет. Прошу, послушайся меня хотя бы сейчас. А если нет, то… три круга Ада. Но ты выдержишь. Ты найдешь его Веру на тысячный день после ухода. И только тогда начнется третий.
Прытко вскочив с лавки, женщина за долу секунды оказалась у меня за спиной. А когда я обернулся, то ее уже не было. И я сильно сомневаюсь, что кроме меня ее кто-нибудь видел…
Бьянка не сводила с меня глаз в ожидании. Она прекрасно знала, сколько сил я вложил в тебя, но все равно предложила мне пустить все на самотек. Равносильно, что убить тебя.
- Я его не отпущу, - не сейчас, по крайней мере.
На языке вертелось еще много слов, одно другого краше, чтобы сказать ей все, что я думаю про ее предложение. Я уже вдохнул побольше воздуха, чтобы все высказать одним махом, поднял глаза… и выдохнул. Бьянка сидела, закрыв глаза. Слишком бледная, слишком уставшая, худая и измученная, сейчас она отличалась от тебя только возможностью видеть, слышать и говорить.
- Я больше не могу, - тихо произнесла она, но в этой простой фразе было слишком много боли. Я не думал, что такая короткая фраза может вместить в себя столько усталости. – Я его люблю. Сильней, чем свою жизнь, но я так больше не могу, - по ее щекам текли слезы, а веки сильно сжимали закрытые глаза в попытке сдержать эмоции.
- Бьянка, я понимаю. Правда, понимаю. Это слишком сложно и больно для нас с тобой. Но ведь ему гораздо хуже. Ты сильная, я знаю, но давай ты отдохнешь. Совсем немного. Наберешься сил. Давай? А я здесь побуду…
- Это ради него я все делала, - не слушая меня, также тихо прошептала девушка.
- Бьянка, посмотри на меня, - она открыла глаза, - я знаю. Знаю, что все только ради него, иначе бы тебя рядом с ним не было. Но ты же тоже не железная, - она вымученно улыбнулась.
- Я его не могу оставить.
- Я знаю. Просто приляг, поспи. А я здесь побуду, присмотрю. Ты когда вообще в последний раз нормально спала? - этот вопрос я задаю, уже открывая дверь в соседнюю комнату, ее спальню.
- Я не помню, - честно призналась она. – Крис… он часто по ночам хрипит, наверно от боли, я так и не поняла, вот я и просыпаюсь, стараюсь его разбудить и успокоить.
Даже если она и заметила, как я резко остановился после ее слов, то не подала виду. Подойдя к кровати, она буквально рухнула на нее, не раздеваясь, и тут же, наверняка, провалилась в сон.
Он просыпается по ночам. Бьянка не стала уточнять, но скорей всего она имела ввиду, что почти каждую ночь… Я себе этого не представляю. Я довольно легко просыпаюсь от любого шороха, а если бы этот самый «любой шорох» был бы твой ужас? Что бы я делал, если бы меня внезапно разбудили твои мычания? Смог бы нормально отреагировать посреди ночи, когда бы понял, что эти странные звуки, так похожие на стоны смертельно раненого дикого зверя, издаешь ты? Или же я бы смог только на подгибающихся ногах подняться наверх и со своим ужасом наблюдать, как ты задыхаешься от своего? Нет, такое я не могу себе вообразить.
Зато я могу это вспомнить…
… Тишину нарушил звук разбивающейся вазы. Первой моей мыслью было: «Демоны!», но «потрогав» щит, я понимаю, что в доме нас по-прежнему трое. И один из нас скорей всего уже спит мертвецким сном заправского алкоголика, второй сидит на кровати, тупо пялясь в темноту, а третий… А что с ним?.. Ой, да наверняка это отец разбил вазу, совершенно не ориентируясь с похмелья в доме.
Моя голова уже коснулась подушки, когда я услышал это. Звук доносился из комнаты Криса, и чем ближе я был к заветной цели, тем сильней на моей голове волосы дыбом вставали. Я ворвался к тебе, намериваясь защитить от любого монстра, который мог бы на тебя, такого беспомощного, покушаться.
И замер на пороге…
Тоненькое тело подростка сжалось на краю кровати в позе эмбриона, но было заметно, что Крис не спит. Его трясет, как в эпилептическом припадке.
А еще он кричит. Прикроватная лампа (это была лампа!) разбита вдребезги, плотные черные шторы сорваны с гардин и валяются на полу.
Я бросился к тебе, как-то на автомате замечая через открытую дверь в твою ванную, что многострадальное зеркало опять разбито. Но это я осмыслил гораздо позже. Все, на что меня хватило – это обнять тебя, всем своим телом ощущая дрожь хрупкого слабого тела подо мной. Ужас накрыл нас обоих с головой. Я не знаю, сколько мы вот так пролежали, но через какое-то время я понял, что Крис перестал трястись. Он недавнего приступа осталось лишь тяжелое дыхание и широко распахнутые изумрудные глаза.
Еще спустя минуту я понял, что он едва ли не впервые позволил мне до себя дотронуться…
Наверно этого боятся все, у кого есть близкие люди. Страх, что с ними что-то случиться, настолько силен, что заставляет не задумываясь бросать все свои дела и нестись по первому зову. Наверно так и происходит с теми, у кого есть за чью жизнь опасаться, кроме своей.
Хоть я и имею человечка, за которого, не сомневаясь, отдал бы свою жизнь, я не причисляю себя к тем людям, которые сходят с ума от того, что с их близкими что-то произошло. Да, я над тобой трясусь как сумасшедшая мамаша! Но это еще не значит, что я не смогу тебя отпустить рано или поздно. Ты выздоровеешь, окрепнешь, и все равно захочешь уйти. Такие как ты не сидят в золотой клетке, как бы комфортно и приятно в ней не было. Ты не будешь сидеть на одном месте еще по одной причине: ты меня ненавидишь. Настолько сильно, что предпочел скитаться по Земле, бродяжничать почти год только лишь для того, чтобы не видеть меня.
И мне пришлось это проглотить, прекрасно осознавая, что я не имею на тебя никаких прав, и, следовательно, не могу заставить тебя быть рядом.
Как же хотелось! Месс, как же хотелось перегородить тебе дорогу, твердо и решительно заявив тебе, что ты останешься со мной. Но это опять мечты. Я даже сейчас понимаю, что не смог бы это сделать.
Я никогда не мог тебе перечить, спорить с тобой, возражать твоим решениям. Хоть я и понимал прекрасно, что ты зрелый, закончивший обучение эмпат, на которого никто просто напросто на посмеет напасть или причинить вред. Это я понимал разумом, который не всегда мог найти компромисс с сердцем, отчаянно требующим присутствие младшенького рядом. А еще желательно, чтобы я мог круглосуточно его видеть и убеждаться, что с ним все хорошо.
Одно из моих желаний сбылось: сегодня, по крайней мере, я понаблюдаю за тобой подольше.
Эта мысль заставила меня улыбнуться. Опять. Сегодня я подозрительно много улыбаюсь. И даже не считаю это каким-то своим очередным отклонением от нормы. А усталость Бьянки пройдет, и она снова сможет наблюдать за тобой. И пытаться тебя вылечить.
Я окидываю взглядом комнату девушки, в которую сейчас через окно просачивались первые робкие лучики солнышка. Эта сторона дома не была солнечной, и света здесь было значительно меньше, чем у тебя в комнате, но достаточно, чтобы через несколько часов разбудить уставшую и измученную Феникс, поэтому я легким движением кисти заставляю шторы закрыть окно и с чистой совестью поднимаюсь наверх, не забыв закрыть дверь в спальню.
Ступенька, еще одна, и еще… Три шага вперед после лестницы и четыре вправо, и я уже по возможности бесшумно поворачиваю ручку двери.
Каждая блестящая поверхность сверкала всеми цветами радуги из-за отраженных солнечных лучей. Они наполняли своим жизненно необходимым светом каждую хрустальную вазу в помещении, «зайчики» залезали в каждый лепесток белоснежных роз, и прыгали, прыгали, прыгали…
Ты все еще был в сознании. Но без искры разума в нем.
О таких, как ты, было мало что известно. Эмпатию пытались всерьез изучать, но все почти не приносило результатов. Конечно, а кто согласиться быть добровольно подопытным кроликом у науки? Уж точно не наполненный Силой эмпат, поэтому все, что оставались исследователям – наблюдать за вами в естественной среде обитания, так сказать. Конечно, хоть и тщательно обработанные и кропотливо записанные, но все же зрительные описания и точные, досконально проверенные экспериментально факты – совсем разные вещи, кое-что мне все же удалось найти. А именно дневник (все эмпаты у одного психолога, что ли, наблюдались?), в котором некий Д.Б.А., если судить по такой подписи - владелец дневника, описывал всю свою непростую жизнь. Абсолютно все. Начиная от воспоминаний его родителей о том, при каких довольно странных обстоятельствах он появился на Свет, далее то, как его обучали, долго и очень болезненно, и заканчивая тем, как он сам обучал маленьких, еще не понимающих своей уникальности, малышей эмпатии. Толстая и потрепанная книга, вдоль и поперек исписанная каллиграфическим почерком, стала для меня чем-то вроде учебником по тому, как мне стоит себя с тобой вести. На желтых страницах хоть и было много информации, в основном это были душеизливания, умозаключения, какие-то наблюдения, довольно редко прерывающиеся на своеобразные правила, которые хотя бы можно было как-то понять.
Например, из дневника следовало, что в период от десяти до восемнадцати лет, до эмпата ни в коем случае нельзя было дотрагиваться. Это причиняло им колоссальную боль, провоцируя Силы на несамопроизвольное сканирование, которое они еще не могли контролировать. Особенно следовало оградить чутких и ранимых подростков от совершенно посторонних людей. Желательно, чтобы их окружала только семья или очень близкие друзья. И Учителя, конечно же. А еще говорилось, что если по каким-то причинам эмпат не в себе, расстроен или разозлен, то нельзя с ним разговаривать. Можно просто посидеть рядом, помечтать о чем-нибудь приятном, тогда и подросток успокоиться.
А если в этот период Дозрелости произойдет нечто такое, что может сломать и обычного человека, то с этим маленьким человечком, получившим хрупкий Дар не иначе, как в наказание, можно будет навсегда попрощаться. Нужно по максимуму окружить ребенка заботой и пониманием, а если это невозможно, то почти сто процентов гарантии, что сознание навсегда, ну или на очень долгое время, закроется.
Мужчина, ведущий дневник, описывал несколько таких случаев, когда эмпат «закрывался» лет в пятнадцать, и затем «открывался» лет в шестьдесят, искренне недоумевая, где его родители и собирается ли его кто-нибудь поить сладким чаем на завтрак.
Но если человек уникален – то во всем, даже в эмпатии! Ты не только не реагировал на большинство раздражителей, которые, судя по описаниям, должны были вводить тебя в состояние паники или истерики, но и сам шел на контакт. На любой, кроме одного – прикосновения были строжайшим образом запрещены. Ты много и часто улыбался, несмотря на жуткие боли во всем теле.
До смерти мамы…
После нее ты тоже всех поразил. Тогда ты не закрылся, продолжая быть разумом в этом мире, хоть тебя и съедала тяжелейшая депрессия. Как ни странно, но ты начал вести себя как обычный подросток, потерявший очень близкого человека. От прошлой и довольно счастливой, несмотря на боль, жизни у тебя осталось только незаконченное обучение и боязнь чужих прикосновений…
Приборы по-прежнему тихо пищали, ненавязчиво давая понять, что с твоим телом все хорошо. А вот интересно, как долго ты пробудешь в сознании, ведь снотворное тебе никто не вколол? Долго, судя по всему.
Ты до сих пор без какой-либо цели рассматривал потолок и скачущих по нему «зайчиков», изредка прикрывая на минуту глаза.
Помня о том, что разговаривать ой как не желательно, я опустился на стул около твоей кровати и вновь выпал из реальности, заворожено наблюдая за тем, как веки твоих глаз то поднимаются, то опускаются…
За окном уже начало темнеть, когда мой желудок дал понять, что неплохо бы подкрепиться.
- Вот черт! – тихо, но все же слышно произнес я, понимая, что для этого мне потребуется выйти из этой комнаты, на что я пока не готов.
Твоя голова резко обернулась в мою сторону, словно ты только и ждал, когда я что-то скажу. Я заворожено наблюдал за тем, как в неправдоподобно огромных зеленых глазах зрачок быстро уменьшался, а яркая радужка глаз приобрела не характерный для нее темно-синий оттенок.
Понимая, что это не к добру, я попытался оторвать свой взгляд от твоих глаз, но не мог даже встать со стула. Ты, не переставая с какой-то агрессией за мной наблюдать, словно коршун за цыпленком, медленно сел. Через долю секунды я понял, что ты что-то собираешься сделать, но не успел ничего предпринять. Ты резким, даже каким-то по-кошачьи быстрым, движением вытянул руку и едва ощутимо коснулся моего лба…

Сорри за такой маленький кусочек.

… Меня с утра не покидает ощущение злости, витавшей в доме. Это чувствовалось во всем, даже легкий летний ветерок, потерявшийся в занавесках, источал непонятную мне истерию. Тихо здесь для меня и как-то темно, как ночью перед рассветом. Что-то нехорошее сегодня произойдет, и несмотря ни на что, я этого жду.
Меня никогда не учили смирению. Даже наоборот, всегда говорили, что чем больше у тебя терпения, тем дольше ты будешь жить в плохом мире. А если терпения нет совсем, то и Зло уничтожить – раз плюнуть. Главное вовремя терпение потерять.
Терпеть меня никогда не учили, но что дала природа, того, к сожалению, не отнимешь…
Ожидание, что ни говори, выдалось тревожным. Рисование, прежде часто помогающее расслабиться, сегодня не помогало. Музыка немного раздражала, а на кладбище, к маме, идти не хотелось.
Хотелось лечь и умереть.
Не могу не обращать внимания на то, как поменялось мое сознание. Раньше, в начале Обучения, мне оно казалось тоньше мыльного пузыря – дотронься, и оно лопнет. Нас было всего трое, а Учителей – пятеро, и все Они в один голос говорили, что при должном усердии тоненькая пленка может превратиться в каменную стену, за которую можно спрятаться.
Но кто бы знал, как это больно! Каждый день засыпать и просыпаться от боли, бояться шевелиться лишний раз из-за боли, есть раз в день из-за боли, кричать что есть сил из-за боли, жить в боли…
Из года в год она не притуплялась, не становилась привычной, не «растворялась» в других чувствах. Она просто была, и временами заслоняла собой Мир.
Сегодня свободный день, едва ли не единственный за последний месяц. Хочется окунуться в солнечное тепло, пройтись по пустынным улицам, но это я смогу сделать только ночью. Днем из дома мне лучше не выходить, если кто-то до меня дотронется, то ближайшую неделю я проведу в своей кровати, трясясь как в лихорадке и срывая голос от болевого шока.
А еще было бы здорово провести день в одиночестве! Нам нередко говорили, что мы часто будем стремиться побыть наедине с самими собой. Это помогает расслабиться, отдохнуть от напряжения, чуть-чуть, совсем ненадолго забыть о боли. Но, как видно, не судьба…
- Стой!
Я прикрыл глаза. Как же это все мне надоело: бесконечный запах его алкоголя, его горе, которое он даже не пытается от меня скрыть, прекрасно зная, как мне больно от этого неприятного, режущего, ЧУЖОГО чувства. Но как бы мне это не нравилось, до конца Обучения еще почти два года, а до того времени мне придется быть здесь, наедине с ним.
- Я кому сказал, стой! – пьяный крик за моей спиной наглядным образом показал мне, насколько этот человек, называемый моим отцом, нетерпелив. А я, не обращая на него внимания, даже не смотря на него, прохожу к лестнице из кухни.
Лишь бы он от меня отстал, лишь бы он от меня отс…
В следующую секунду я шиплю от резкой боли, пронзившей всего меня! От нее хотелось кричать, упасть на пол и умолять ее прекратить. Но не при нем же!
Я резко обернулся, кое-как находя в себе силы стоять на ногах. Мой расфокусированный взгляд болезненно-черных глаз столкнулся с совершенно безумными глазами грязно-зеленого цвета. Спустя секунду я понял, что боль расходится не от головы вниз по телу, как обычно, а эпицентром стала правая рука, распространяя по мне сжигающую сознание волну…
Он держал меня за руку, не давая уйти.
Он держал меня за руку.
Он до меня дотронулся.
- О, я и не заметил! – он мерзко рассмеялся, запрокидывая голову назад. – Прости! – откровенно издеваясь, его тяжелая и противная «на ощупь» рука еще сильнее сдавила мое предплечье.
Он прокатившейся болевой волны я едва не потерял сознание. Мне всегда казалось, что когда ты пытаешься проникнуть в сознание человека – это больно. Но та, всепожирающая, не дающая вздохнуть и выдохнуть, парализующая волна ни в какое сравнение не шла с этой. Я в этот момент с кристальной ясностью я понял, что теряю сознание, но слишком медленно, чтобы это казалось мне избавлением от мучений…
Когда попадает в нос вода – это мерзко. Кажется, будто пытаешься глотнуть какой-нибудь кислоты через нос. Бррррр…
- Очнись уже, неженка! – над моим ухом глумливо рассмеялись.
Желание умереть становилось нестерпимее.
Открыв один глаз, я понял, что лежу в своей ванной, на полу, а сверху на меня льется вода… Которая подозрительно воняет алкоголем!
Я резко сел, «не забыв» при этом стукнуться головой о раковину.
Он стоял надо мной и улыбался во весь рот, да так, что в равной степени хотелось и эту улыбку стереть с его лица, и…
- Нравится, да? – он поднес бутылку к своему улыбающемуся рту и сделал приличный глоток.
Голова шла кругом от недавнего обморока, перед глазами все плыло, а дышать из-за запаха коньяка, пропитавшего мою одежду было практически невозможно.
Все, чего сейчас хотелось – забраться в горячий душ, свернуться там калачиком и лежать, пытаясь отмыть не только мерзкую липкую кожу, но и оттереться от его «отпечатка».
Так себя, наверное, чувствуют те, кого изнасиловали. Сколько бы ты не пытался, вода не поможет избавиться от того ощущения, въевшегося в кожу, пропитавшего тебя насквозь. Ты часами просиживаешь под струями крутого кипятка, льющегося, кажется, на тебя с неба, до крови трешь свое замаранное тело и понимаешь, что чувство отвращения к самому себе будет твоим постоянным спутником.
Обжигающая жидкость вновь резким движением сильной руки плеснулась на мое лицо, выводя из оцепенения, но вот голову я поднять так и не решился – мне хватило и его прикосновения. До конца жизни помнить буду.
- Ах, ты все про это! Вечно забываю, какой ты особенный! И что тебя трогать нельзя! С какой стати!? Если я хочу тебя воспитывать – то буду! Совсем выродок от рук отбился. Ну, может, остановишь меня?! Ты бы хотел, верно? Но не можешь, – мужчина надо мной, которого я точно видел впервые в жизни, хрипло рассмеялся, вновь делая глоток из бутылки, а остатки мерзко пахнущей жидкости выливая мне на голову.
Так и не дождавшись ответа, он резко схватил меня за коротко и неровно постриженные волосы и дернул голову назад, пытаясь заставить меня посмотреть на него.
А вот и не угадал! Я не удостою тебя взглядом!
- Как же я тебя ненавижу! – он почти выплюнул мне в лицо эти слова, не то, надеясь, что я на них отреагирую, не то просто ставя меня перед фактом.
Поверь мне, я знаю, что ты ко мне испытываешь.Как сильно ты меня ненавидишь. Но это твое чувство ко мне не взаимно.
- Это из-за тебя… это все из-за тебя, если бы ты не появился на свет, то она была бы жива. Жива, понимаешь? Но её убили, и только ты, слышишь, выродок, только ты в этом виноват. НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Я открываю глаза только ради того, что бы последний раз в жизни на тебя посмотреть. Ты меня презираешь? Чудно. Ненавидишь? Прекрасно. Мечтаешь, чтобы я исчез? Сегодня твоя самая сокровенная мечта исполниться…

Сообщение отредактировал Christian W.: Понедельник, 13 декабря 2010, 10:04:46

Список песен, вдохновляющих меня на создание "Целителя". Будет интересно - прослушайте.
Еще в тексте будут упоминаться строчки из песен, которые я буду выделять в ссылки.

Mylene Farmer - Peut-etre toi
Bon Jovi - Always
Christina Aguilera - Hurt
Christina Aguilera - Lift Me Up
Cinema Bizarre - My obsession
Three days grace - I hate everything about U

Простите за долгое отсутствие проды =(
Спасибо девчонкам, что навели меня на мысль и Книгоманке за то, что спасла нам жизнь!

… И мир погрузился во мрак. И это приятно. Не могу об этом думать, но каждый раз понимаю, что в девяноста девяти процентов случаев ты оказываешься прав. И с этим можно смириться, это можно допустить, что я и делаю. Мне проще понимать, осознавать и подчиняться твоей воле и твоим желаниям, хотя поначалу мне это не нравилось.
Можно долго злиться, искать причину, убегать, стараться быть самостоятельным, опять убегать, но потом, спустя годы ты понимаешь, что все, до последнего слова, до последнего мимолетно брошенного взгляда и тоненькой ниточки мысли на границах твоего сознания, ты прав. Каждую секунду этого необычного Мира.
Зеркала часто вызывают у меня непонятное чувство неправильности. Словно я смотрю через свои слезы на разрушающийся Мир. Это страшно. Говорят, что в зеркале отражаются истинные сущности человека, его помыслы, скрытые ото всех мысли и глубинные желания.
А еще говорят, что глаза – зеркало души. Ни то, ни другое неправда. В зеркале мы видим лишь то, что хотим видеть. Если ты просыпаешься утром с хорошим настроением, то из зеркала на тебя смотрит умеренно красивый человек с широкой улыбкой. Если тебе сделали комплемент, то на тебя из серебристой глади лукаво и немного хвастливо сморит красивый и уверенный в себе человек.
А если год за годом ты видишь, как на тебя хмуро, опустив голову и сутуля плечи, нервно, постоянно оборачиваясь, наблюдает некрасивый, даже обезображенный и неприятный человек, готовый в любую минуту протянуть из этого зазеркалья свои тонкие кривые руки, сжимая их на твоей шее – это значит то, что ты видишь, заглядывая в себя Непонятным и странным кажется мне не то, что тощий и отталкивающий человек стремится таким животным способом от тебя избавиться, придушить как какого-то выродка, не достойного жить. Странно то, что он раз за разом, брезгливо кривя губы, обхватывает свои угловатые плечи руками, всем своим видом показывая, что я живу не благодаря тому, что достоин этого, а из-за того, что человек, жаждущий моей смерти, просто брезгует меня убивать.
Но я всегда остаюсь собой. Даже в зазеркалье…
… Что положено думать в такой ситуации? Вспоминать лучшие моменты своей жизни, и с улыбкой на лице покидать ее? Или помнить все плохие кусочки твоей судьбы, торопливо, трясущимися руками, глотать горькую воду? Ну уж точно не спокойно сидеть на кровати, чинно по одной выпивать, словно смакуя вкус смерти на своих губах. Усмехаюсь – для обычного человека это было бы точно очень странно.
И мир снова погружается во тьму. Чертовски гостеприимную тьму…
… Мир сверкает и кружится всеми цветами радуги. Рой голосов окружает меня, не давая сосредоточиться. Множество рук прикасаются ко мне, но при этом не причиняют боль, как обычно. Я даже как-то отвык от таких вот простых прикосновений, забыл, каково это, когда любой может до меня дотронуться, не причиняя при этом адские страдания.
- Быстрее, мы его теряем! – воскликнул женский голос над моим ухом. Я даже поморщился – зачем так громко?!
- Мужчина, выйдете отсюда! Сестра, я же просила никого не пускать!
- Я старалась, доктор Нильсон, но его разве остановишь?!
- Как он?!! Мне кто-нибудь скажет?!!
- Как только мы сможем что-то сделать или, по крайней мере, узнаем отчего у него судороги, то обязательно вам сообщим! Выведете его!
- Уберите все травмирующие предметы от него! И держите крепче!
- Пульса почти нет!
- Вводите в сердце адреналин!..
- Не помогает, пульс почти исчезает!..
- Разряд!..
- Ну же, давай! Борись за свою жизнь!..
- Разряд!..
- Док, мне жаль.
- Время смерти: двадцать один двадцать…
… Ослепительно белый цвет режет и без того больные глаза, заставляя щуриться и часто моргать. Мне не страшно, как обычно. Даже немного приятно. Это место вызывает положительные чувства, поливая бальзамом истосковавшееся по теплу сердце.
Страх уже очень давно поселился в моем сознании. Прилип ко мне, не желая отпускать. Чего скрывать – я и не стремлюсь его отпускать. Он придает силы, помогает принимать правильные решения, показывая, что даже такой человек, как, я способен кому-то помогать. Если бы можно было бы выбрать себе друга, то я бы именно страх и выбрал. Остальные не способны ни на что.
Любовь делает тебя слабым, сажает на иглу, заставляет давиться собственными слезами; ненависть быстро горит в твоей голове, обжигающе согревая и оставляющая после себя арктическую пустыню; привязанность как любовь, только не отпускает даже спустя годы – стоит еще хотя бы раз увидеть предмет своей связи, и тебе кажется, что не было долгих лет одиночества. Жизнь в таких случаях ничему не может научить. Неприязнь… тоже не друг. Советует постоянно бежать и не оборачиваться.
Остается только страх. Мой личный, некончающийся допинг.
- Привет, мой маленький.
Этого не может быть. Этот голос сниться мне по ночам в страшных снах, зовет к себе, умоляет помочь, смеется, нежно шепчет успокаивающие глупости на ухо… Голос, который спустя столько времени я продолжаю ненавидеть.
- Привет, мама.
Я ее вижу молодой, полной сил, с добрыми карими глазами, но ведь прекрасно знаю, что с ней сделало время при жизни.
- Не подойдешь ко мне? – она знакомым мне жестом тянет ко мне руки, с ласковой улыбкой мечтая заключить мне в объятья.
Резкое движение моей головы из стороны в сторону не смущает ее. Она опускает руки, но продолжает улыбаться, не отрывая от меня теплого взгляда.
Да, мне последние годы не хватает тепла, но принимать ее тепло, ее нежные ко мне чувства, вообще принимать ее я не хочу. И не буду.
- Зачем ты здесь? – голос не скрыл того, что я не хочу ее видеть. Но и это ее не смутило.
- Пришла помочь, - невозмутимый голос опять вызвал забытое желание высказать все, что я о ней думаю. Как она смеет приходить ко мне, в мой мир, и утверждать, что желает помочь. Мне. Человеку, которого она оставила одного, кого она сломала и предпочла бросить, когда была в силах его исцелить.
Но желание кричать исчезло. Насовсем.
- Мне она не нужна. Прошу, уходи. Мне и так несладко живется, еще и ты постоянно преследуешь меня.
- Милый, все хорошо. Не бойся меня, я правда пришла помочь.
- Как? - спросил лишь потому, что она сейчас никуда не денется, а это возможность скорее прекратить наш «полный любви» разговор.
Женщина напротив меня пожала плечами, не отрывая от меня своего материнского взгляда.
- Я должна тебе кое-что сказать…
Боже, начинается. Избавь меня, пожалуйста, от ее душеизлияний.
- … это очень важно. Я… - она замялась, впервые за несколько минут отрывая от меня свой взгляд. - … Много лет мы с твоим отцом хранили эту тайну. Хотела сказать на твое совершеннолетие, но не смогла. Не дожила, - она грустно приподняла уголки губ, продолжая разглядывать свои руки.
Пауза затягивалась, а я размышляю – хочу ли знать эту «тайну, которую они хранили много лет»? Не уверен. Ее слова редко когда не приносят мне душевные терзания. Она любит так делать – приходить ко мне во сне (наверное, все духи так могут), протягивать ко мне руки, звать пойти вместе с ней, успокаивать, или говорить нечто такое, от чего охота спать пропадает на несколько дней.
Ее слова часто заставляют меня много думать, анализировать ее поступки, поступки отца, Уайета, заставляют искать истину там, где зачастую ее нет. Это меня раздражает.
- В общем, - она наконец начала, поджав губы, - ты не…
Боль растекалась во всей голове. Я не слышал никаких звуков и ничего не видел несколько мгновений. Затем на меня обрушилось волна сладковатого запаха роз, немного соленый запах, дувший из окна, и полумрак.
Я сел на полу, удивляясь тому, как я вообще на нем оказался.
А спустя мгновение ко мне вернулась способность слышать.
Позади меня кто-то судорожно всхлипывал, пытаясь подавить в себе рыдания. Были слышны ночные звуки с улицы. И голос, мягко и ненавязчиво пытающийся кого-то успокоить.
Я во второй раз в жизни ловлю себя на мысли, что боюсь оборачиваться. Чертовски боюсь увидеть, что твориться у меня за спиной.
Но со своими страхами я вынужден бороться.
Тусклый ночник обрисовывал два силуэта на кровати, плотно прижавшихся друг к другу. Плечи одного их них подрагивали, ссутулившись. А второй – нежно гладил подрагивающие угловатые плечи, ласково что-то нашептывая на ухо.
Эта картина словно защемила мне сердце. Голова по-прежнему гудела, но я этого не замечал. Как во сне поднялся с чистого пола и присел на кровать, но на меня никто из них не обратил внимание.
Так и не решившись включать ночник, я дотронулся до плеча Бьянки, одновременно показывая, что очнулся (откуда-то взялась уверенность, что она знает, что это со мной было), да и не до тебя же дотрагиваться, зная, как ты среагировал на мои слова.
Рука девушки нащупала шнурок бра, висевшего над кроватью. Мягкий свет пролился на кровать, освещая три наши фигуры.
Я не мог оторвать свой взгляд от твоего лица, пытаясь что-то в нем прочесть. Но получалось плохо – руки Феникса наглухо закрывали половину твоего лица. И самое главное глаза. Она не позволяла тебе больше на меня смотреть, прерывала зрительный контакт.
Игла сомнения уколола сердце. Да, это была довольно непривычная (мягко сказано) картина, но даже в этой странной картине все было не так. Как так «не так» никак не получалось понять.
Вот так, бок о бок, мы просидели недолго. Мотнув головой в сторону двери, Бьянка вновь принялась нашептывать тебе что-то нежное.
Ладно, намек ясен.
В гостиной она появилась спустя несколько минут, обхватив свои плечи руками. Еще более усталый вид девушки не говорил, что ей удалось хотя бы немного отдохнуть.
Так, мне сейчас необходимо немного ее взбодрить, иначе моя голова лопнет от избытка информации… Или от боли. Хотя какая разница…
Уже ставя перед Бьянкой чашку с кофе, я понимаю, что возможно я далеко не первый, на ком были использован сей твой новый дар. Не могу сказать, что это открыло мне Америку, но что-то неправильно. Словно этого не должно быть, словно это выходит за рамки того, что ты должен уметь, словно, словно, словно… Очередные мои догадки и никакой конкретики. Достало.- Что ты видел? – тихий, но немного взбодрившийся голос возвращает меня с небес на Землю. А с небес ли…
- Это важно? – отвечаю я вопросом на вопрос, совершенно не желая делиться информацией. Это чересчур личное.
- Да, важно. Раньше он этого не делал. По-крайней мере со мной.
Сейчас, спустя несколько минут, меня накрыло. По-настоящему.
Боль казалось такой сильной, что я не понимал, как до сих пор могу сидеть в кресле, а не катаюсь по полу, не в силах даже кричать от черноты, поглотившей всего меня.
Я не знал… Господи, я не знал, что до этого дошло. Съедающее тебя чувство оказалось гораздо сильнее, чем я мог предполагать. До какого предела нужно было тебя довести, чтобы хватило мужества расстаться с жизнью.
Ошибается тот, что наложить на себя руки может лишь трус. Нет, это далеко не так. Готов ли хоть кто-то прямо сейчас взять в руки нож и пронзить себе сердце? Встретиться с пугающей неизвестностью лицом к лицу? Там, за гранью , жить всю оставшуюся вечность, даже не подозревая, с чем придется столкнуться? Может ты, долгие тысячелетия будешь томиться в Аду и ждать, когда с тебя живьем сдерут кожу. Опять. Или будешь порхать по Райским рощам, собирая в сачок цветастых бабочек. Гораздо, гораздо проще цепляться за свою жизнь, разгребать сыплющиеся проблемы год за годом, мелочно ссориться с родными, кого-то любить, кого-то презирать, но при этом знать свое будущее, хотя бы приблизительно. И знать, что даже спустя двадцать лет ничего не изменится в этом мире. По-прежнему кто-то кого-то любит, ненавидит, презирает, пытается встать под ворохом неотложных проблем.
Но здесь и на долгое время, ты знаком с законами, по которым мы живем. И окунуться в совершенно новый Мир, где черное может оказаться белым, совершенно не хочется. Это даже пугает.
Трус тот, кто не может расстаться со своей жизнью.
А у тебя хватило мужества, хватило сил. Но видно свыше решили, что тебе еще рано уходить. Тем самым обрекая здорового молодого парня на существование. Даже двух, если быть совсем уж точным…
- Что ты видел? Уайет, это важно. Можешь не рассказывать подробности – я вижу, что ты не горишь желанием делиться, но хотя бы примерно. Я смогу хотя бы сказать тебе, что он тем самым хотел до тебя донести.
Даже мне, погруженному в боль и размытые рассуждения, последняя фраза показалась откровенно притянутой за уши. Ложь, причем такая неприкрытая. Но возмущаться по этому поводу не было никаких сил. Да и желания.
- Ты знала, что он пытался покончить с собой?
- Да.
Тяжелый вдох с моей стороны и шумный выдох с её.
- В семнадцать, ему до совершеннолетия месяц оставался. Он Фенобарбитала две с половиной пачки съел, я даже не знаю, каким чудом его через четыре минуты в больницу доставили, наверно Л… ммм… его отец нашел случайно и…
- Ясно, - как совершенно пьяный человек мог «случайно» найти своего сына в бессознательном состоянии сразу же после приема почти трех пачек сильного снотворного, связно определить, что ему нужна помощь, вызвать скорую. В голове все уложить как-то не получалось.
Ну не на глазах же у своего отца ты глотал эти таблетки!
Очередной вопрос, на который я никогда не получу ответа. Пора уже их куда-нибудь записывать, а то голова взорвется.
- Вот только в больнице у него клиническая смерть наступила, только через минуты три его удалось на этот свет вернуть. По-крайней мере, врачи полностью уверены, что это их заслуга. Я же полагаю, что ему помогли выбраться оттуда. Кстати, он пока был, ну… пока его возвращали, он, если судить по состоянию его магической и мозговой активности, был неподалеку… и не один.
То есть… От этой мысли, раскаленной молнией ударившей в мою голову, хотелось уже не кричать, как минуту назад, а вопить благим матом на ультразвуке.
То, что он показал мне дальше, его встреча с матерью произошла не когда-то там, а при его клинической смерти. Значит ли это, что она ему помогла спастись, или просто пришла поведать «страшную тайну», как она сказала? Но тогда зачем, если знала, что жить он уже не будет? Или это не она вовсе? Тогда кто?
- Ты так говоришь, как будто сама там была.
Бьянка как-то задумчиво покачала головой.
- Нет, конечно. Уайет, один вопрос. Когда закончилось его обучение?
- В восемнадцать. Это имеет хоть какое-то значение? – раздражение откровенно прозвучало в моем голосе, а я даже не буду пытаться его скрыть. Какую вообще роль твое обучение может играть во всем этом?! Мучившие тебя боли не могли стать причиной суицида. Тем более за месяц до совершеннолетия. За месяц до конца мучений.
- Я множество раз просматривала документы, долго думала над всем этим, и, знаешь, могу сказать только одну причину, по которой твой брат пытался снова покончить с собой. Та попытка ведь не была первой, правда?
- Месс, это ты откуда знаешь?! Вы тогда еще даже знакомы не были?
- Поговорила кое с кем, - туманно сказала она, не сводя с меня глаз. – В шестнадцать, верно? Из-за отца?
Ярость, несравнимая с той, что я испытал тогда, слегка омыла мое сознание.
- Да-да, из-за него, - быстро проговорил я, стараясь поскорее замять тему. - Объясни, наконец, в чем дело? И при чем здесь его попытки самоубийства и обучения?
- А при том. Его спасли не врачи, а они.
- Они? Хочешь сказать, что это дело рук его Учителей?
Хммм. Это даже логично. Терять эмпата никому бы не хотелось.
- Больше некому, - девушка пожала плечами. – Я почти уверена, что они находились в палате, когда у него сердце остановилось. И что они его вернули.
Чем дальше, тем страшней.
- Спасти-то они его спасли, а помочь – не помогли. Учителя, называется.
Бьянка опять внимательно на меня посмотрела, а у меня возникает чувство, что она видит меня насквозь.
- Они и не смогли бы. Он уже тогда был намного сильнее них. Хоть они и имеют больше опята, но он… Я даже не знаю, как это объяснить и чем это может быть вызвано, но на него никто не может повлиять. На его сознание, я имею в виду, - добавила она, заметив мой недоуменный взгляд. – Они просто вытащили его, вдохнули в него жизнь, так сказать.
- Понятно, они не могут. Зато может кое-кто другой.
- Уайет, - устало выдохнула девушка, закатывая глаза, - мы обсуждали это с тобой пару тысяч раз. Его не существует, пойми это, наконец. Это красивая сказка для малышей, и все.
- Нет, он есть, и это не мое упрямство. Я действительно верю, что он существует. И когда я его найду, он вылечит моего брата.
Во взгляде девушки, сидящей напротив меня, читалось раздражение, усталость и то, что она считает меня выжившим из ума психом.
- Ну, послушай же ты меня. Если его нет, то откуда тогда о нем так много известно? Откуда тогда так много магических рас утверждает, что не только видели его, но он еще и помогал им? Почему ему поклоняются едва ли не столько же народу, чем Иисусу и Люциферу? Почему тогда…
- Хватит! Ты не знаешь, что несешь! Это все выдумка , понятно? Его нет! Не было! И никогда не будет! Пойми это наконец!
- Но…
- Целителя не существует, Уайет! НЕ! СУЩЕСТВУЕТ! Ты просто хочешь думать, что кто-то придет и легким движением руки вылечит не только его тело, но и сможет исцелить его сознание. Но надеяться не на кого! Или мы что-то делаем сами для его выздоровления, или отпускаем его. Третьего не дано.
Наступила гнетущая тишина, которую никто из нас так и не решился нарушить.

Наступила гнетущая тишина, которую никто из нас так и не решился нарушить.
- Я пойду, - спустя пять минут я набрался смелости нарушить вязкую массу, окружившую нас.
- Можешь приходить, когда захочешь, - устало брошенная мне в спину фраза заставила резко развернуться.
- Ты серьезно? – Месс, хоть что-то хорошее произошло сегодня!
- Да, - Бьянка пожала плечами. - Не думаю, что он и в правду хотел причинить тебе вред, просто… Мне кажется, что мы наконец сдвинулись с мертвой точки. Он на тебя реагирует, реагирует не отрицательно, ему не стало хуже после контакта с тобой. Думаю, мы в скором времени сможем поговорить с ним.
Она улыбнулась. Честно, но я опешил. Солнце, светившее в зените, удавилось бы от зависти, если бы увидело эту улыбку! Столько радости на красивом лице девушки я не видел вот уже несколько лет. Насколько же это было важно для нее, мне даже сложно представить.
Мы с тобой связаны. Это - правда, но связь эта только родственная, мы братья, насколько мне сложно пришлось все это время – невозможно описать словами, а вспоминать тошно. Но вот ваша с ней связь… Она другая, другого характера. Может быть она сильней, возможно она крепче, но самое главное она двусторонняя. Если я мучился от боли, своей боли, боялся прикоснуться лишний раз, боялся только за тебя, то для молодой девушки, сидящей напротив меня, это испытание было ровно в два раза тяжелее: она видит, чувствует, страдает, боится, надеется за двоих.
- Бьянка, честно, я рад, что именно в тебя он влюбился, именно тебя он встретил на своем пути, - на меня уставилось два черных, немного раздраженных глаза.
- Я с ним из-за того, что безумно и иногда бездумно люблю его, а не потому, что боюсь тебя или это чей-то приказ.
- Именно поэтому с ним ты, - только и смог сказать я.
Темный полумрак растаял в фиолетовых огнях, окруживших меня.
За столько лет перемещений я привык к тому, что всего в несколько доли секунд могу оказаться из одного края мира в другом. Из тьмы гостиной в приятный свет своей спальни.
Сходить с ума бывает иногда так приятно. Можно не следовать законам общества, можно делать все, что вздумается, можно многое забыть, а можно вообще не помнить, а еще лучше – тебе позволено не думать…
Люди иногда говорят: «Схожу с ума от беспокойства, от страха, что с моими близкими что-то случиться». Если б только эти слова были только словами! Что самое страшное, что мы, люди, действительно можем сходить с ума. Это когда страх настолько велик, что видишь то, чего нет и никогда не будет, это когда беспокойство так съедает твою тоненькую душонку, что в мирной темноте и тихом одиночестве начинаешь видеть кровь. Она стекает по потолку на твое лицо, и ты кричишь. Потому что опоздал.
Но можно ли сойти с ума, но при этом не измениться? Не трястись от каждого шороха, не прижимать к себе тихо ворчащих близких, не слушать, что они больше не нуждаются в твоей опеке, что теперь они вольны делать то, что хотят, и не намерены упускать этот шанс?
Это невозможно. Мы меняемся, и это тоже страшно.
Si par megarde
(Если ты не досмотрел)
Если бы я только мог вернуться, если бы мог изменить твою жизнь, то я бы это сделал. Смог бы все исправить, смог бы найти в себе силы и не тревожить тебя, прекрасно осознавая, насколько невыразительной и тусклой была до этого твоя жизнь.
Сделал бы все.
Что именно? В первую очередь, не допускал бы до тебя отца, который, похоже, всерьез двинулся психикой после смерти мамы. Собственно, ее смерть и стала спусковым механизмом ко всей этой катастрофе, к которой катиться Мир. Сложно себе представить, что всего лишь одна женщина способна была бы спасти целый Мир, если бы жила сейчас.
Но она умерла, и все полетело в Ад.
La faute est mienne
(То почему же виноватым остался я?)
Почему во всем, что сейчас происходит, ты винишь меня? Почему не пытаешься понять, как сложно мне приходилось и приходится? Да, я виноват, перед тобой особенно, но есть люди, которые вырастили меня, есть такой человек, который заставил меня быть жестоким, который и сформировал все это Зло в моей душе. Думаешь, я хотел этого? Но это моя психика, и по-другому я уже никогда не смогу себя вести, как бы ни старался.
Он также многое сделал, чтобы сформировать и твою психику, которую бы каждый мало-мальски образованный психолог назвал бы сломанной.
Не думал, что можно так кого-то ненавидеть, что можно долгие годы не спать по ночам от кипящей внутри крови, так похожей на жидкий металл, трястись от желания долго и со вкусом издеваться, причинять ту же боль, что когда-то выпала на нашу с тобой долю.
И не может утешить даже тот факт, что этот человек и так сполна наказан, что до конца своих дней, которые наступят еще ой как нескоро, он будет мучиться, сначала молча, потом с хрипом, не в состоянии выдавить из себя ни звука, не в состоянии умолять о смерти, прекрасно зная, что не заслужил. Жестоко? Я так не считаю.
Проклятый…
…Темная комната была настолько маленькой, что в ней можно было находиться только согнувшись. Или сидя, а лучше всего лежа. Кромешный мрак обступал фигуру, неподвижно лежавшую на полу в углу. Кожа человека слегка светилась в темноте золотистым светом.
Ангел. Ага. Только нимба не хватает. И этих… как их… крылышек!
Здесь, сидя в противоположном углу каменного мешка, пусть даже и освещенного моим энергошаром, мне не видно – в сознании он или нет.
Должен быть, так как прекрасно понимает, из-за чего я здесь, так же как и понимает, что я здесь. Самое странное, что связь, наша с тобой связь продолжает работать, словно и не было тех лет, когда ты пытался ее «порвать», что бы я тебя не нашел, словно забылись те месяцы, что я искал тебя в отчаянной попытке отомстить. Не за себя. За нас. Словно пропали те долгие дни, когда он смеялся мне в лицо, зная, что мое терпение далеко не безгранично, словно стерлись те часы пыток, когда сильное не по годам тело было вывернуто так, что каждую мышцу сводило судорогой. Словно не существовало тех секунд, которые медленно отчитывал про себя, сохраняя свое самообладание.
Мужчина продолжает лежать не двигаясь, а у меня появляется время, чтобы подумать.
Это даже кажется романтичным – возвращаться туда, откуда началась вся эта история, вот только местами мы поменялись, да и воды с тех пор много утекло.
Что может руководить вот такими людьми, как этот? Жажда власти? Нет. Природная злость? Тоже нет.
Он кричал, что это только благие побуждения, что тоже нет. Не могут быть благими побуждениями избивать собственного сына, ломать его хрупкую психику, буквально выбрасывать его из дома, надеясь, что он сдохнет в ближайшей подворотне.
Нельзя даже не пытаться спасти сына, зная, что его забрали демоны. Зная, что с ним будет. И практически отдавая его в глумливо протянутые руки исчадиям Подземного мира, чтобы затем с облегчением напиваться, улыбаясь своей победе.
Не может быть человек настолько жесток по отношению даже к незнакомым людям, что говорить о собственном сыне, которого, как теперь выяснилось, ты никогда не любил, даже, втайне от жены, ненавидел.
Но за свои поступки надо расплачиваться, не правда ли?
Тело шевелится, вытягивая меня из раздумий.
Наконец-то!
Голова мужчины дергается, осматривая комнату, и я довольно улыбаюсь, чувствуя его страх.
- Ну, привет, - шепчу я, но тихий шепот можно сравнить разве что с громом, сотряснувшим небо.
- Noli me tangere!* - устало говорит он, садясь на каменный пол.
- Не соскучился? Жаль, - протягиваю я, испытав еще одну волну счастья, наблюдая за съежившимся в углу мужчиной.
- От насилия так быстро не умрешь, оно может продолжаться часами - и ты это знаешь. Скажи это. Только скажи, и умрешь быстро.
- Как легко посеять сомнения, как трудно с ними бороться… - хриплый голос, по которому не скажешь, что страдает.
Один… Я спокоен… Два… Я спокоен… Три… Я спокоен… Четыре… Я спокоен… Пять… Я успокоился. Хотя бы до такой степени, чтобы не кинуться к нему и не начать душить, прикладывая головой об стену…
Вдох… Выдох…
Не стоит мне уподобляться врагу своему.
- О каких сомнениях ты говоришь?
- Ну как же! Забыл?
- О чем? – в голос просачивается напряжение.
- Ты сомневаешься во многом, пусть даже никому в этом не признаешься.
- Например? – мой голос полон сарказма, на что он тихо смеется.
Смеется?
Волна бешенства сметает все спокойствие.
- Ты продолжаешь вести себя, как подросток! Как только-только начавший зреть подросток, бурлящий гормонами! – его голос не становиться серьезнее, скорее наоборот, и эти насмешливые нотки возвращают меня в спокойные воды сознания.
Ведь он этого добивается! Бешенства моего неконтролируемого. Не получишь!
- Например? – повторяю я свой вопрос, возвращая нашу беседу в нужное русло.
Он спокойно смотрит на меня без тени недавнего страха. Но ведь он не знает, зачем я к нему пожаловал на этот раз.
- Сомненья давно поглощают твой разум, и если ты этого не замечаешь, это не значит, что этого не могу заметить я. Он слишком дорог для тебя, и весь твой мир вертится вокруг него. Это неправильно. Слишком много сил ты тратишь на то, что бы вернуть его, слишком много внимания уделяешь ненужным мелочам, но при этом всегда сомневаешься, а правильный ли ты сделал выбор, не последовав его совету? А ведь он прав – вам не стоит быть вместе, слишком разрушительная получается Сила, если вы станете еще ближе сознаниями друг к другу. Ты ведь этого хочешь? Связи с ним тебе теперь недостаточно? Хочешь стать с ним единым целым? Чувствовать, дышать, двигаться – все вместе? Уайет, это не правильно, этого не должно быть. Он не…
- Не – кто? – после минутной паузы я спрашиваю, подозревая, что замолчал он не просто так.
- Не… будет с тобой, не согласится на объединение ваших сознаний, - находится он, а я все четче понимаю, что от меня только что пытались скрыть что-то.
Где-то эта фраза уже звучала, где-то уже было нечто подобное. Где?
- Что ты скрываешь от меня? А? – что такого страшного должно было произойти, что родители предпочитают говорить самое, казалось бы, страшное?
Родители? Да, а ведь это мама говорила Крису: «Ты не…». Кто?
Тайны-тайны, узнаю ли я когда-нибудь правду?
- О, Месс, отец, скажи правду хоть раз в жизни, а? Или ты настолько труслив, что не в состоянии отвечать за свои поступки, не в состоянии говорить правду, боясь возмездия, ты настолько ничтожен, что продолжаешь его ненавидеть? Да?
- Его не должно было быть, как ты не понимаешь, как не осознаешь, что это все из-за него? Из-за него! Если бы его не было, мы бы были счастливой семьей! Ты, я и Пайпер! Но нет! После его рождения все пошло не так!..
Никогда не знал, что я способен испытывать столько отвращения. Как же это мерзко – наблюдать за человеком, от которого не можешь избавиться, но всей душой этого желаешь! Видеть его и понимать – вот тот, из-за кого твой мир разрушился. Непередаваемо…
А он все продолжал в запале кричать, но я не слушаю. Зачем, если этот выродок говорит разные мерзости, рожденные в его больном сознании и сам же верит в них. Верит в то, что говорит, искренне недоумевая и не понимая, от чего его старший сын его ненавидит, а младший до смерти боится. Разве может быть что-то страшнее – выдавать желаемое за действительное? Жить в своих грезах? Ненавидеть сына?
- Какой же ты мерзкий! – после моих слов он затыкается, горящими глазами смотря на меня.
Ну, давай, скажи что-нибудь, дай мне повод…
- Ты даже в этом сомневаешься, в том, что я не прав, - он продолжает тупо хихикать и говорить шепотом.
- Нееет, в этом я как раз не сомневаюсь, ты сошел с ума уже давно, и продолжаешь сходить, мелешь чушь, кричишь, как особо буйный, прячешься. Ой, прости, прятался, - позволяю себе улыбаться, и на его лице пропадает ухмылка, - но теперь, ты либо говоришь то, о чем я тебя так прошу, либо…
- Что? – с вызовом говорит он мне, - что ты со мной сделаешь?
- Думаешь вот это, - я обвожу рукой низкое холодное помещение, - все, на что я способен? Отец, не будь так наивен, это не идет существу вроде тебя. Я приготовил массу всего интересного, если ты, конечно, не согласишься на мое условие. Ммм? Скажешь это?
- Я не собираюсь перед ним извиняться, не собираюсь просить у него прощения за то, что делал с ним. Знаешь почему? Потому что этому… исчадию не стоило появляться на свет, и я делал все, чтобы он как можно быстрее сдох, но он живучий, его даже демоны не могли уничтожить, хоть я и просил их, он даже от голода не подыхал, хотя я запирал его в подвале и месяцами морил голодом, он очень быстро исцелялся, хотя я очень старался ему навредить. И, знаешь что? Если бы у меня была возможность оказаться в прошлом, то я бы сделал все, чтобы уничтожить его! Не допустить его рождения или убил еще ребенком. О, с какой бы я радостью это сделал! И тогда, мы бы были все вместе: ты, я и Пайпер, - он счастливо улыбается, как будто то, о чем он так мечтает, уже сбылось.
Он, продолжая улыбаться, снова укладывается на пол и закрывает глаза. А я… А я только и могу, что сидеть и пытаться переварить то, что он сказал.
Вдох… выдох…
Заученные слова сами появляются у меня в голове, складываясь в ровные строчки. Я давно хотел их произнести, давно хотел сделать то, что теперь уже навсегда сотрет улыбку с его лица.
- Caput mortum, imperet tibi Dominus per vivum et devotum serpentem!
Cherub, imperet tibi Dominus per Adam Jot-Chavah!
Aquila errans, imperet tibi Dominus per alas tauri!
Serpens, imperet tibi Dominus Tetragrammaton per Angeli et Leonis!..
- НЕТ! – взвизгивает он, а я улыбаюсь. Теперь придет твое Возмездие, отец. Теперь ты за все заплатишь. И будешь жалеть за то, что произнес эти самые страшные слова.
- Michael, Gabriel, Raphael, Oriel!
Fluat udor per Spiritum Elohim!
Manet in terra per Adam Jot-Chavah!
Fiat firmamentum per Yod-He-Vau-He Sabaoth!
Fiat judicium per ignem in virtute Michael!
Angelus cum lumen mortuum – oboedi vel abi aqua sancta!
Taurus volatilis – labo vel reversum versus terra, nisi optate esse servire ferri mei!
Aquila, servus catenarum, oboedi vel abi ab qui spiritus!..
- Нет, не делай этого, не надо… - но его мольбы тонут в словах древнего проклятья.
- Serpens iens, repoe ad pedum meorum vel crucia ab faces sancta et mana una obore, quotus concremo ego ect.!
Redi Aqua ad aquis! Arde Ignis! Verte Aerus! Sic redi cinis in terram opia Pentagrammae, quod Astrum matutinum est,
Et in nomine YOD HE VAV HE, quod inscribptum in centrum cruxis lucis!..
- Sum sententia anathema! Ay decolor secundum caellum obviam thee perpetuus imber! Ay surgit incendia inter abaddon , si iuguolo off thee!** - он яростно шепчет эти слова, не понимая, что теперь они не подействуют.
Я останавливаюсь, не мигая смотря на него. За каких-то несколько секунд этот человек, улыбающийся в лицо своей смерти почти каждый день, теряет все свое нахальство!
- Три слова. Всего три, и ты до конца вечности будешь проклят. Я просил тебя, пытался говорить по-хорошему, но ты… Если бы ты молчал, если бы ты не говорил всего этого, если бы ты согласился извиниться… Но это ты виноват. Я даже скажу тебе «прости». Знаешь за что? – мужчина напротив меня с ужасом смотрел в стену, боясь даже глянуть на меня. – Помнишь наш с тобой разговор тогда, на маминых похоронах? Тогда ты просил меня забрать его, забрать… Криса, - как же мне сложно произносить его имя, - но я не послушал тебя. Мне жаль, что я решил оставить тебя с ним, тогда я думал, что вы нужны друг другу, что поможете справиться с горем, оставил вас одних. А я просто не знал, что ты к нему испытываешь на самом деле, как ты его ненавидишь. Если бы я решился тогда, то и с ним было бы все хорошо, и с тобой, и может даже со мной. Так что, прости меня. И прощай.
Я медленно шевелю пальцами, и шар, тускло освещавший тот угол, в котором я сидел, тает, погружая комнату во мрак.
- AMEN, AMEN, AMEN!*** – во мраке произношу я, стараясь не смотреть, как кожа мужчины медленно прекращает светиться, а он сам, свернувшись на полу, тихо начинает плакать. – Аминь, - добавляю я уже не на латыни и исчезаю с мыслью, что мы с ним больше никогда не увидимся.
Проклятье сделает свое дело…
Alors... renie-moi... la
Simplement sache bien
(Итак… если хочешь… откажись от меня)
Тогда отец был не прав. Он говорил, что я постоянно сомневаюсь, но я не сомневался. Ни секунды.
Он не прав – я не буду принуждать тебя, не буду давить. Ты в состоянии уйти, если захочешь, если тебе будет куда уходить, если ты будешь хорошо себя чувствовать, если…
Но я в состоянии тебя отпустить и в тебе я не сомневаюсь.
Каким-то образом он понял, что я хочу «соединиться» с тобой. Это настолько заметно?
Эмпату это под силу – соединить два сознания. Но вот твою реакцию я бы очень хотел предугадать. Согласишься ли ты со мной, поймешь ли ты, что это не повод тебя постоянно контролировать, а просто быть рядом, пусть даже если мы будем на большом расстоянии друг от друга? Я надеюсь убедить тебя в этом. И надеюсь больше тебя не терять. Ни в физическом смысле, ни в эмоциональном и моральном.
Но если ты не захочешь, если не поверишь мне, то сможешь отказаться от меня. Я пойму. И отпущу. И я не сомневаюсь, только не в тебе.
… sache bien
Que saigne
(Но знай,
Что моё сердце истекает кровью)
Те слова… Я не в первый раз за все «счастливое» и главное, наконец, правдивое общение со своим дорогим папочкой слышу подобные слова, но каждый раз это мерзко. Он знает, что бьёт по моему самому больному месту, но каждый раз делает это все более изощренно, с наслаждением.
Это еще один минус моего почти вечного одиночества – некому прервать размышления, некому сказать мне, что все будет хорошо, даже если это будет ложь, никто не обнимет и не скажет, что понимает меня…
Мне так хочется, что бы ты пришел в себя, чтобы снова начал улыбаться, жить. Это так мало – просыпаться по утрам, чувствовать на своем лице солнечный свет, дышать воздухом, слышать лай собаки и пение птиц. Это так мало.
И так много.
А я так боюсь, что ты обрек себя никогда не чувствовать эти прелести жизни, не чувствовать ничего хорошего, только то, что может причинить боль. Или вообще ничего, что еще хуже.
Мое сердце обливается кровью, когда я вспоминаю то время.
Мы были счастливы. Насколько это вообще было возможно. Мама нас просто обожала, отец баловал, подрастали маленький кузен и кузина, еще молодые и полные сил родители делали все, что бы наше детство прошло как можно безоблачнее. Вот только это самое детство закончилось слишком быстро.
Мама умерла слишком неожиданно. Все считают, что очень тяжело видеть, как родственники медленно покидают этот Мир от тяжелой болезни или от старости. Но плохо ли это на самом деле?
Не думаю. Ты способен попрощаться с ними, в состоянии сказать, что любишь и любим ими в ответ, в твоих силах сделать все, чтобы попытаться спасти их.
А когда ты утром завтракаешь с человеком, может быть, даже слегка ссоришься с ним, и в тот момент даже не подозреваешь, что это утро для вас последнее. Это ли лучше, когда близкие умирают так неожиданно? Когда так хочется закричать: «Но ведь еще рано! Ведь еще так рано! Не забирайте ее, прошу! Она нам так нужна!» Но тебя не слышат.
Вот что гораздо хуже.
Последствия ее смерти слишком глобальны для ухода из жизни одного человека. Начинают открываться тайны. Много тайн, которые ты точно не хотел бы никогда узнать.
Например, что твой отец склонен к алкоголизму, что тетя-психолог и эмпат на самом деле не такая уж и сильная душой, какой должна быть. И что тяжелый нервный срыв может отправить в психиатрическую лечебницу кого угодно.
Или, например, что твой младший брат склонен к суициду.
Все это приходиться узнавать не как чью-то трагическую историю, которую тебе рассказывают, а на личном опыте. Проходя через это все раз за разом.
Болезненней всего было последнее.
Это разбивает твою и без того наполненную тяжелыми открытиями жизнь на «до» и «после». А потом опять все заново. «До» и «после».
Слишком много горького опыта.
И самое, самое труднопризнаваемое было то, что я тебя понимаю.
И спасибо огромное Высшим силам за то, что в обоих случаях я оказался рядом. Что узнал об этом довольно быстро и постарался помочь.
Ce coeur qui bat pour... toi
(И бьется только для одного… тебя) ****
Мне пришлось тогда на некоторое время оставить тебя. За что я до сих пор не могу себя простить.
Но последняя, самая страшная тайна, открылась мне слишком поздно.
Когда на похоронах я рассказал отцу, что хочу сменить обстановку, он, как мне тогда показалось, отреагировал довольно странно. Практически потребовал, чтобы я взял тебя с собой. А когда я недоуменно спросил «Зачем?», он ответил, что тебе тоже необходимо что-то свежее, другое. У меня была ночь на размышления. И еще никогда такой простой выбор не давался так сложно. Ну что в этом плохого, вроде бы. Просто взять его с собой. Но имел ли я право ломать еще и его привычную жизнь? Он еще Обучался, даже изредка ходил на занятия в школу, у него были друзья. И я не отрывал его от семьи. Пусть такой маленькой. Это казалось важным. Тогда я еще подумал про отца. Вот он говорит, что ему пойдет на пользу путешествие. А сам, как я думал, никогда не признается, что ты ему так же важен, как и мне.
И я решился. Я оставил тебя. Только для того, что бы ты смог восстановиться в привычной обстановке. Я даже тогда не думал, что тебе может показаться, что я хочу уйти от тебя, что бросаю тебя. Я безумно не хотел расставаться, даже боялся, что ты про меня забудешь. Или обидишься.
И я выдержал без тебя ровно полгода.
Если бы я только знал тогда, почему ты такой замкнутый, почему так сильно похудел, почему кажешься мне таким бледным. Но для таких размышлений я был слишком рад видеть самого дорогого мне человечка.
Отец к тому времени слишком углубился в себя и бутылку, чтобы пытаться связно разговаривать, Фиби… она тоже глубоко в себе, но зато хоть под квалифицированным присмотром, а ты… ты к тому времени практически не разговаривал. А я и не спрашивал. Мне тоже было сложно без тебя, но однозначно гораздо легче, чем тебе.
Первый раз произошел через месяц. Я никогда так сильно не боялся, даже когда врачи боролись за мамину жизнь. Единственное, что мог выдавить отец, это «Я только один раз до него дотронулся, я же не знал…».
Тогда я пропустил слишком много деталей.
Счастливую улыбку отца за моей спиной, то, как он быстро ушел из больницы, ссылаясь на тяжелые воспоминания, не заметил за медицинским запахом прогорклый запах коньяка, пропитавший твою майку и каждый сантиметр кожи лица, шеи, рук…
Жизнь разделилась, и наступило это жестокое «после». Я мог месяцами не слышать твой голос, ты замирал на кровати, и мне казалось, что ты не дышишь. Ты без конца чесал длинные швы на руках, от локтевого сгиба до запястий. А я брал тебя за руки, не давая ожесточенно растирать едва подживающие швы, и мы тихо сидели, не включая нигде свет.
И все дальше и дальше погружаясь во тьму…
Ты перестал спать. Совсем. Даже мог неделю не сомкнуть глаз и измученный организм не проваливался в спасительный сон насильно.
Врачи прописали тебе снотворное. Фенобарбитал. До сих пор помню это название.
А потом все опять… Больница, много деталей, которые я пропустил, сходя с ума от беспокойства, клиническая смерть, внезапное исцеление.
Детали, детали… Хотя, если бы я их тогда не пропустил, смог бы я понять, что к чему, смог бы правильно сложить картинку. Вряд ли. Я даже в страшном сне представить не мог, какие на самом деле между вами отношения.
И тот его спектакль в больнице, где он сыграл заботливо-перепуганного папочку, окончательно сбил бы меня с правильной догадки.
И снова – паршивое «до» и до дрожи в коленях пугающее «после». До своего совершеннолетия ты был спокоен. Как мраморная статуя. А после него начались они. Приступы. Ты мог упасть на пол и задыхаться. Мог несколько дней пролежать на кровати, не шевелясь и почти не дыша. Мог кричать до полной потери голоса. Мог и делал еще кучу всего того, что сниться мне по ночам.
И после одного из таких приступов ты и ушел. Вот так просто – взял и вышел за дверь. На долгие-долгие месяцы. А вслед за твоим уходом я узнал самое страшное – тебя ненавидит отец. Настолько ненавидит, насколько ты его боишься.
Я даже помню тот вечер, как будто это было вчера: захлопнулась дверь, а вслед за этим в гостиную, где я пытался вспомнить, как дышать, входит он. Пьяный, и как только на ногах держался. С бутылкой.
И смеющийся. Нет, даже не смеющийся – хохочущий. Настолько радостный был этот смех, что мне казалось, что от горя потери у меня начались галлюцинации. Он, немного отсмеявшись, начал говорить.
«Бред, это все просто бред…». Это единственное, что я помню из своих ощущений того вечера. А он все говорил, хохоча до колик.
А во мне поднимала свою голову ярость. Такая, которую я не испытывал еще…
Под потолком ярко вспыхнуло пламя.
А через секунду на меня упал какой-то предмет, при рассмотрении оказавшийся скомканным бужажным листком.
Феникс!
Пальцы не слушались, а когда я развернул записку, порвав край, то мое сердце почти остановилось.
«Приходи. Срочно.»

Noli me tangere!* - Не тронь меня! (лат.)

Sum sententia anathema! Ay decolor secundum caellum obviam thee perpetuus imber! Ay surgit incendia inter abaddon , si iuguolo off thee!** - Будь ты проклят! Да спадут с Небес на тебя вечные ливни! Да поднимется огонь из Преисподней, чтобы уничтожить тебя! (лат.) Эксклюзивный перевод Книгоманки по моей просьбе!

Caput mortum, imperet tibi Dominus per vivum et devotum serpentem!
Cherub, imperet tibi Dominus per Adam Jot-Chavah!
Aquila errans, imperet tibi Dominus per alas tauri!
Serpens, imperet tibi Dominus Tetragrammaton per Angeli et Leonis!
Michael, Gabriel, Raphael, Oriel!
Fluat udor per Spiritum Elohim!
Manet in terra per Adam Jot-Chavah!
Fiat firmamentum per Yod-He-Vau-He Sabaoth!
Fiat judicium per ignem in virtute Michael!
Angelus cum lumen mortuum – oboedi vel abi aqua sancta!
Taurus volatilis – labo vel reversum versus terra, nisi optate esse servire ferri mei!
Aquila, servus catenarum, oboedi vel abi ab qui spiritus!
Serpens iens, repoe ad pedum meorum vel crucia ab faces sancta et mana una obore, quotus concremo ego ect.!
Redi Aqua ad aquis! Arde Ignis! Verte Aerus! Sic redi cinis in terram opia Pentagrammae, quod Astrum matutinum est,
Et in nomine YOD HE VAV HE, quod inscribptum in centrum cruxis lucis! AMEN AMEN AMEN!***
Перевод:
Владыка мертвых, тебе приказывает Господь через живого и посвященного змея!
Керуб, тебе приказывает Господь именем Адама — Jot-Chavah!
Блуждающий орел, тебе приказывает Господь именем крылатого быка!
Змей, тебе приказывает Господь Тетраграмматон во имя Ангела и Льва!
Михаель, Габриель, Рафаель, Ориэль!
Изливайся, Влага, именем Духа (Руах) Elohim!
Установись, Земля, именем Адама Jot-Chavah!
Да будет Небесная Твердь, именем IHVH Sabaoth!
Да будет справедливость, огнем силы Михаэля!
Слепой ангел, повинуйся, или исчезни от окропления этой святой водой!
Крылатый телец, работай, или возвращайся в землю, если не хочешь быть пронзенным моей шпагой!
Орел, прикованный цепью, повинуйся моему знаку или изыди силой этого дуновения!
Извивающийся змей, ползи у моих ног, или терзайся от священного огня и улетучивайся вместе с благоуханием моего каждения!
Влага, стань вновь водой! Воспламенись, огонь! Закружись вихрь воздуха! Да возвратится прах в землю силой Пентаграммы, которая есть Звезда Утренняя, и во имя IHVH, что начертано в центре Креста Света. Аминь. Аминь. Аминь.
Кстати говоря, данное проклятье действительно существует и называется «Проклятье Четырех». Далее если и будут его подробности, то только придуманные мной, так что оригинальный только текст и перевод.

Si par megarde
La faute est mienne
Alors... renie-moi... la
Simplement sache bien
Que saigne
Ce coeur qui bat pour... toi**** - Mylene Farmer – Peut Etre Toi (Возможно, что тебя… - фран.)-саундтрек
Перевод:
Если ты не досмотрел,
То почему же виноватым остался я?
Итак, если хочешь - откажись от меня,
Но знай,
Что моё сердце истекает кровью
И бьется только для одного тебя...