Целитель

Курсивом - видения.
Извиняюсь за маленький размер проды.

Наверное, я произвел странное впечатление на Бьянку, влетев растрепанный в гостиную из темноты ночи за дверью. Блок на перемещения, поставленный Фениксом, был слабоват для меня, в том смысле, что сломать его было чересчур легко, но ведь он поставлен не для того, чтобы остановить, а для того, чтобы предупредить.
Тяжело дыша, хотя даже бежать не пришлось, я оглядываю комнату, большая часть которой не освещена. Многие предметы тонут во мраке, даже не понятно, где начинаются стены. Словно ты не в комнате, а подвешен в пространстве. Где освещен малюсенький кусочек. А остальное не разглядеть.
И не понять.
- Что… в чем… дело? – дыхание давалось тяжело, через силу. От волнения, не иначе.
Но она почему-то молчала. Только смотрела, словно пыталась рассмотреть во мне что-то новое. То, что не замечала раньше. Или то, чего раньше попросту не было.
- Не молчи, что происходит?
Тусклые, а некогда красивые, глаза продолжали разглядывать. От этого в равной степени становилось и страшно, и раздражение в крови булькать начинало.
Девушка шевельнула губами, словно пытаясь что-то сказать. Или наоборот, не говорить.
Она прикрыла глаза, резким и угловатым движением обхватывая себя за плечи.
- Он…
Мое сердце словно оборвалось с высоты Неба и упало вниз.
- … кхм…Уайет, он видеть тебя хочет. Пойдешь? – тусклый, абсолютно беспристрастный голос девушки должен был меня насторожить, но для этого надо хоть что-то чувствовать, кроме страха, волнения и непонятной радости, сидевшей как-то уж слишком глубоко.
- Д-да, пойду, - слова сорвались с губ ошарашенным спутанным клубком, но ни ее, ни тем более меня это не интересовало.
Ровный ряд ступенек, три шага вперед после лестницы и четыре вправо, ручка двери… Мысли, ровным строем «шагавшие» в голове, пытались затмить ту единственную, самую яркую, самую долгожданную, самую-самую…
«Он видеть тебя хочет».
Месс, как сладко!..
******
POV Christopher
Наплывает…наплывает… наплывает…
Сознание сейчас кажется чем-то вроде океана – иногда светлое, аж дно видно. И спокойное… спокойное…
А иногда – темная, шипящая и бурлящая масса, имеющая свою собственную силу.
Но и в том, и в другом случае, оно безгранично. И безбрежно.
Со временем, как бы тебе не нравилось оставаться наедине с этой сильной массой, бьющейся у тебя в голове, хочется временами побыть в спокойных водах, понежиться на свету…
Особенно если последние три года тебя крутило и вертело во мрачной воде, если не удавалось даже вынырнуть и вдохнуть полной грудью. Что такое сила человека по сравнению с силой разбушевавшейся стихии, особенно если эта самая стихия у тебя в голове?
Вода временами светлела, не так конечно, как раньше, но довольно ощутимо. Словно… это словно наступает очень короткое утро после очень длинной ночи. Оно не успевает расцвести полным цветом, не успевает осветлить все небо, только его маленькой восточный краешек. Слегка. И снова исчезает. И с каждым разом солнышко в моей голове приходило все чаще и оставалось все дольше.
Это радовало. Я наконец-то начинал чувствовать, начинал ощущать, понимать происходящее. Отрывками, концами фраз, мимолетными образами прошлого и будущего тех, кто хотел ко мне прикасаться.
Это скорей особенность моего дара, чем его основная составляющая. Видеть то, что не могут видеть другие, видеть то, что уже видели другие. Это мне не понравилось с самого начала. И это удавалось держать в себе, даже не показывать Учителям…
Ой, вот только не надо думать о них. Сразу подташнивать начинает.
По таким вот урывочным и обрывочным видениям нельзя сказать о людях слишком много. Например, что можно сказать точно из … маленькая девочка с длинными темными волосами прижимается к женщине (матери?) и они обе переносятся из спальни (детской?). На лице женщины немного обеспокоенное выражение с примесью страха, она что-то шепчет, прежде чем спасти ребенка, но вот что именно сложно сказать…
Это самое большое видение, которое часто повторяется, словно человек, кому принадлежит отрывочек памяти, часто прикасается ко мне, но ведь с этой самой маленькой девочкой могло произойти все что угодно! И сколько ей лет сейчас? Девушка или уже женщина? Голова кругом.
Редко бывают и другие, что наталкивает на мысли, что рядом со мной находится не один человек. Вспышки гораздо короче, гораздо обрывочнее, хаотичные, перескакивают с одного места на другое. Что это может значить? Хотелось бы мне знать.
Сейчас, в момент очередного просветления сознания, все, что я могу – думать. А еще фантазировать. Я еще не настолько силен, что бы хотя бы пытаться пошевелиться. Я даже глаза открыть не могу, да и зачем – все равно я ничего не увижу.
Всегда приятно открывать что-то новое – для кого-то новинкой в жизни будет узнать то, что его уважают, для кого-то чем-то новым будет попытка жить без родителей.
А для кого-то пугающей новинкой становиться то, что о нем заботятся.
Это даже звучит странно - обо мне теперь заботятся. Спустя столько времени я снова могу почувствовать то тоненькое и сладковатое ощущение чьей-то опеки, немного горьковатого, но мягкого чувства волнения. А еще легкого, почти невесомого для привыкшего человека и такого ощутимо нежного ощущения для такого человека как я – ощущения заботы. Это должно меня радовать или мне надо сейчас почувствовать тревогу?
Сейчас формально существует только два человека, которые могли бы обо мне заботиться. Вот только один из них... я даже до конца не уверен, помнит ли он меня. А должен ли он меня помнить? При нашей последней встрече я… даже не знаю… обидел его?... предал? Как он расценивает то, как я себя повел? Я даже спросить побоюсь, если такая возможность вообще появиться когда-нибудь.
Мы с ним редко когда понимали друг друга, даже можно сказать, что я его никогда не мог понять. Не знаю, что он думал про меня, но в те редкие моменты, когда я мог позволить себе его прикосновение, его мысли, чувства, его фантазии и его будущее сливалось в одну совершенно нечитаемую массу образов и картинок, что-то понятное, что-то – нет.
Для меня понимать реальный мир – практически несбыточная мечта. Я в детстве так сильно хотел быть нормальным, спокойно прикасаться к другим, видя, что зачастую это людям приносит радость, мне так хотелось не видеть мрачных и темных картин, появляющихся моментами в моей голове, зато месяцами не исчезающей перед глазами. Теперь-то я понимаю, что уже в шесть-семь лет с легкостью опытного провидца мог заглянуть за занавес. В будущее. Вот что пугало меня, пожалуй, сильнее смерти, вот от чего я не мог убежать в своих снах. Страшные, кровавые сцены не были плодом моего нездорового воображения, это то, что на самом деле было нам всем уготовано. Судьба.
И лишь в те моменты, когда боль становилась запредельной, я мог забыть про то, что всегда стояло перед моими глазами.
Но почему? Почему это досталось именно мне? Это ведь великий Дар, за который любой маг душу бы продал, да еще потом и спасибо сказал. А ведь мне он не нужен. Совсем.
Неужели отдать власть тому, кто к ней совсем не стремится и получить Великого Правителя – это правда? Я не хочу, да и не могу – чего душой кривить – быть тем самым, не стремящимся. По плечу ли мне это? Я сомневаюсь.
Вечер. Утро. День. Ночь. Что сейчас происходит там, за этой каменной стеной, что выстроило мое сознание? Изменилось ли хоть что-нибудь или все по прежнему?
Я весь в мечтах когда-нибудь увидеть рассвет и услышать прибой. Когда-нибудь пошевелиться и вернуть (обрести?) чистый разум.
А не чувствовать! Это могут понять только слепые – когда ты не видишь, даже не слышишь, что кто-то есть рядом – ты это чувствуешь. Не знаю, кожей или нутром. Любой зрячий скажет, что это здорово. Но любой, абсолютно любой слепой, не задумываясь, променял бы и сверхчуткий слух, и хорошее ощущение пространства, и отличную интуицию, и память – все, только бы увидеть того, кто рядом.
А ведь для очень многих это только мечты.
Невозможно себе представить, насколько это неправильно – быть здоровым, но не видеть, не слышать, не шевелиться. Открывать глаза – и тонуть в темноте. Вслушиваться – в тишину. Чувствовать – абсолютно все. То, что скрывает разум – это даже не стена – это замок. Настолько же огромный, насколько пустой. Каменный, холодный и темный.
Один.
Прохлада, окружавшая меня – это скорее всего темное время суток. Или вечер. Или просто холодное зимнее утро. Телу мягко, возможно даже тепло.
Кто же обо мне так заботится?
В моменты блеклых рассветов разума именно этот вопрос мучает меня. Но все мысли просто движутся по кругу. У меня нет ничего, кроме ощущений и мутных обрывков видений.
И своих собственных мыслей.
Кому потребовалось мое сомнительное здоровье, что на самом деле движет человеком, тратившим на меня свое время? Стою ли я хоть секунды чьего-то беспокойства?
Или… или это не от любви, а лишь потому, что кому-то что-то от меня нужно?
Если бы я в этот момент владел своим телом, то наверняка от волнения у меня быстрее забилось бы сердце и вспотели ладони.
А что если это Они. Те, с кем связаны самые худшие годы в моей жизни, те, кто не побрезговал грязную душонку с того Света вытаскивать, кто лишь молча наблюдал за агонией до прозрачности худого мальчишки, не делая ни одной попытки облегчить его страдания. Кто лишь гордо усмехался и величественно приподнимал подбородок при виде самых первых, но давшихся с таким трудом, удач, кто…
… длинный темный коридор, лишь изредка пол пересекают широкие полосы света, льющегося из приоткрытых комнат. Тихо, слишком тихо для дома, в котором живет столько народу, которые еще несколько часов назад с шумом праздновали Его двадцать седьмой день рождения.
Хорошо ли это? Или я бы предпочел не знать всего того, что моему любимому едва удалось пережить?
Что вообще за мысли такие? Конечно, это хорошо, даже отлично! Пусть встреча была не такой, какую я нарисовал в своем воображении, но Ему скоро станет гораздо лучше, мы скоро сможем быть вместе.
А страшная рана на теле быстро затянется под золотистым лечебным свечением.
Тут даже Целитель не понадобится.
Тем более, что я даже понятия не имею, кто же на самом деле Целитель.
В полумраке дверной проем кажется мне воротами в Ад – сколько не вглядываешься, непонятно, что происходит ТАМ, пока не осмелишься войти.
И я осмеливаюсь. Не потому что не боюсь сейчас, а потому что слишком долго боялся раньше.
В комнате большое окно, но даже оно не может дать столько света, чтобы чувствовать себя комфортно. Мне постоянно приходится напрягать все свои органы чувств, что бы понять, что вокруг происходит.
Передвигаться приходится на ощупь, но недолго. Я не успеваю дойти до кровати, не успеваю ее нащупать, как зажженный ночник проливает свет в центре комнаты.
И мое сердце словно перестает биться. Все плохо. Все очень-очень плохо.
Они сидят вокруг него, но по лицам я понимаю, что они ничего не могут сделать.
И они уже начали скорбеть. По утрате.
Три пары глаз, все разного цвета – серо-зеленые, орехово-карие и небесно-голубые – все выражают одно и то же. И за это мне хочется их ненавидеть.
Почему?! Ведь они все такие сильные, но почему они не хотят сделать все для того, что бы Он жил?! Почему они опускают руки?!
- Вы…
- Уайет, мне жаль, но тут мы все бессильны… - начинает отец, но у меня не хватает терпения дослушать его до конца.
- Вы что… что… совсем Его не любили никогда?.. По… почему все так? Вы же можете что-то сделать! Но нет… вы просто опускаете руки, вместо того, что бы отдать последнее для Него! Вы… вы… - я, сам того не замечая, просто начинаю истерить, как какая-то принцесса. Но то, что происходит, меня попросту не волнует. Мне все равно, что меня сейчас вдобавок и колотит, как будто кровь внутри кипеть начала, как будто откуда ни возьмись, появилась энергия, которую надо куда-нибудь деть, куда-то направить.
- Мы пыта… - начинает Коул.
- Ничего вы не делаете! – шиплю я на него. – Ничего! Вы просто сидите тут и наблюдаете, как он умирает у вас на руках! Вам все равно!..
- Не смей мне этого говорить! После всего того, что я для вас обоих сделал, не см…
- Что?! Что?! Ты! Такого! Для! Нас! Сделал! – мне приходится слегка опустить голову, что бы заглянуть в лицо нашего отца. Не хочу этого признавать, но сейчас приходится – Он с отцом просто феноменально похожи друг на друга, когда злятся! Это на какую-то секунду меня даже с толку сбивает.
Почувствовав, что в появившуюся паузу можно вставить словечко без угрозы для жизни, Коул, не вставая с места, произносит:
- Не ссорьтесь. Уайет, Лео, правда, не стоит. Сейчас мы должны думать о Крисе, о том, что мы вместе можем для него попытаться сделать. Мы и так, - с нажимом произносит он, видя, как сильно я хочу возразить, - делаем все возможное. Но Крис нам не дает. Закрывается.
Твое имя, которое я сам уже давно не произношу даже в мыслях, но дважды произнесенное за последнюю минуту Коулом, словно отрезвляет меня.
Но не настолько, чтобы мой гнев растворился сразу.
- Это тебе, - тон отца такой, словно он здесь и сейчас просит у меня прощения. Но в его глазах только сочувствие.
А в руке белый пухлый конверт. На котором мелким косым, но до боли знакомым почерком выведено мое имя…
Вспышка настолько яркая, что словно разрезает мой разум. Как раскаленный нож сливочное масло.
А я даже застонать не могу.
Только чувствовать, необычно ярко чувствовать, как кто-то сидит рядом.

Отбечено.

А дальше темнота.
Совсем не долгожданный закат в моем замученном сознании.
И еле слышное «Прости…» в последних вспышках солнца в разуме, и чье-то дыхание касается правого запястья, и жжет лицо мое, словно оно опалено кислотой.
Словно я чувствую, как лучи рассвета падают на него, словно чувствую, как свет прочерчивают на коже светлые дорожки, как они греют замученное и замерзшее во тьме сознание.
И мне хорошо, словно это и вправду происходит.
И вспышка сверхновой в голове заставляет дрожать от боли, которой даже на самом деле нет…
Путь к мечте так часто оказывается тернист и запутан. Приходится преодолевать так много препятствий, открывать много всего-всего того, о чем ты понятия не имел раньше.
Например то, что твой лучший друг предпочтет уйти и спасти свое спокойствие и свой разум, а не помочь тебе, когда это так сильно необходимо. Что твой любимый человек не готов любить тебя некрасивым, что ухаживать за тобой, когда даже сесть бывает так сложно – это не цель всей их жизни. Что тот мир, потом и кровью созданный вокруг вас, в одну секунду может рухнуть и оказаться построенным не из твердых камней и не заботливыми руками, а слеплен криво и некрасиво тем, кто всей душой этот мир ненавидит.
Так горько в ком-то разочаровываться. Так тяжело осознать, что все, кто имел теплый уголочек в твоем сердце – люди, от которых надо бежать в первую очередь. Люди, которые никогда бы не смогли относиться к тебе так же хорошо, как ты к ним.
Но худшим может быть только одно – осознание того, что это не они такие, что это попросту окружающие не могут хорошо относиться к тебе. К кому угодно, но не к тебе.
Порой можно часами наблюдать за человеком и ломать голову – что же в нем такого, что все его буквально на руках носят? Что есть у него, чего нет у меня? Почему ему стоит только захотеть, и он получит то, о чем желает, если мне для этого придется долго и упорно работать?
Ведь вот они, вот, все его недостатки, все его минусы, они все на поверхности. Не нужно копать глубже, нет необходимости годами жить или существовать рядом с этим человеком, что бы понять, что же в нем такого плохого.
Но тогда что всех к нему так притягивает? Ведь он хамит временами, имеет несдержанный нрав и может без угрызений совести оставить тебя задыхаться от безысходности или неожиданности в тяжелую минуту. Может раздражать своим громким голосом и сыпать непристойными шуточками. Он может все, хотя бы потому, что от него не отвернуться. А даже если это когда-нибудь произойдет, то и в одиночестве он будет чувствовать себя как рыба в воде – легко и непринужденно.
Почему все люди делятся на два типа – те, кто может поддаваться на угрызения совести и размышлять, и те, кто не могут этого делать?
Вот казалось бы – ну что в этом такого? Кто-то самокритичный, а кто-то нет.
Но ведь именно способность размышлять над своими поступками и пытаться стать чуточку лучше – это может быть твоим самым сильным и лучшим достоинством.
И самым-самым сильным недостатком.
И те, кто его имеют почти всегда остаются несчастливыми. Нет, не потому, что не могут найти людей, которые были бы рады быть с ними, с такими, какие они есть; не потому, что нет близких, неспособных закрыть глаза на их маленькие недостатки. Со стопроцентной вероятностью такие люди есть. Они вас любят и они рядом, а еще они на некоторые черты вашего характера закрывают глаза. Для них они не важны.
Желание быть любимыми и желание наравне общаться с человеческим обществом должно исходить изнутри. Оно должно быть внутри.
И от малейшего намека на присутствие самокритики в разуме желание исчезает. Потому что самокритичность – это навсегда.
Она будет жить, будет давать корни в сознании, будет поднимать голову в самый неподходящий момент, будет вторым голосом в разуме, говорящий, как нам кажется, правду. И со временем этот сильный голос становиться не то, что первым. Он становиться единственным. И когда это происходит, с того самого момента жизнь окрашивается совершенно другими красками. Ты словно меняешь линзы, сквозь которые смотришь на мир с затемненных и размытых на абсолютно прозрачные, не искажающие реальность.
И все восприятие мира становиться более резким. Ты острее ощущаешь даже не цвета – оттенки настроения, ты видишь и замечаешь то, что раньше казалось непонятным и мутным.
У тебя словно открывается второе дыхание. И, кажется, что вот теперь-то твоя жизнь и начинается.
Стоит ли говорить, что на самом-то деле, все не так. Что голос, твердо и крепко поставивший тебя на ноги, подаривший задаром такою великолепнейшую возможность, как видеть, что на самом деле происходит вокруг – ведет тебя в обратном направлении. Заставляет прогибаться под окружающих, под их мнение, под Мир. Он не ведет тебя на вершину, он пытается забить тебя в самую темную нору.
И сил нет противиться. Тем более что кажется, будто ты и недостоин такой возможности. Как так? Ты обычный человек, у тебя столько минусов, столько недостатков и столько комплексов. И тебя такого – на вершину? В общество? Искать любовь всей жизни? Чтобы потом все равно от нее отказаться, ведь ты недостоин?
И именно в этот момент голос в разуме захихикает и замолчит. Надолго. Не потому, что человек не совершает поступки, а потому, что он совершает их в кромешной тьме. И будь то тьма – когда ты не хочешь включать свет во всем доме из-за того, что так много предметов в нем способны отражать, а вы так боитесь наткнуться на свое отражение, увидеть себя, такого мерзкого и безобразного, что желание умереть может стать нестерпимым.
Или человек, со звенящей пустотой в голове, барахтается в темноте своего Мира, своего разума. Пытается противостоять силе стихии, плыть против течения и найти берег, чтобы обрести хоть какую-то опору под ногами. Пытается вынырнуть, глотнуть воздуха и посмотреть на небо, чтобы обрести хоть какой-то ориентир в бурлящей вязкой массе.
Но гораздо чаще человек всего лишь пытается…
Рассвет… Такой долгожданный, что малейшие цвета, отличные от черного, кажутся просто взрывом красок. И, безусловно, самое красивейшее явление, которое приходилось когда-либо наблюдать.
Но лучи солнца не способны принести хоть какое-то тепло, не способны согреть хотя бы немного. Они как всегда остаются лишь красивым зрелищем, не более того.
Или…
Сколько же времени прошло? Кажется, будто вечность ты всеми силами противостоишь Тьме, и секунды, что ты наблюдаешь рассвет. А на самом деле?
Нет, конечно, нет. Сейчас можно просто представить, что-то, что ощущалось… минуту? секунду? час? год? назад действительно ощущалось, а не очередной плод больного и издевающегося воображения. Можно пофантазировать, что тот, кто находиться за моей каменной стеной, пытается сделать мне лучше не потому, что что-то ему нужно, а из-за чего-то другого… Доброты там, или сострадания.
Просто стоит признать, что рассчитывать на большее я вряд ли могу.
Не достоин просто.
И, возможно, гореть или тонуть, на выбор, мне в моей маленьком персональном Аду, размером с Вселенную…
Боль – это не всегда плохо. В какой-то степени, то, что мы чувствуем, порезав палец или потянув мышцу, – это тот самый сигнал к тому, что в организме не все в порядке. Что что-то необходимо изменить.
А еще через боль, именно ту запредельную боль, всегда, абсолютно всегда, происходит рождение. Рождение нового человека.
Оно может происходить через боль матери, когда она, крича, всеми силами старается дать жизнь малышу, своему малышу, которого она уже на протяжении последних месяцев успела так сильно полюбить.
Или после какого-то трагического случая, который в буквальном смысле переворачивает твою жизнь. И тогда, вставая на ноги и плача от боли, то, что нам раньше казалось добром, становится злом. И твое собственное поведение не кажется таким уж правильным. И люди, над которыми ты, пусть даже глубоко в своей душе, насмехался, оказываются как раз теми, кто бы мог разделить твою точку зрения, с кем было бы так приятно поговорить и кто бы не побоялся выразить тебе свое мнение, когда многие из твоих друзей настолько эгоистичны, что предпочитают молчать, когда нужно что-то сказать.
Или ты можешь заново родиться, когда тебя сломали. С одной стороны или с нескольких, в детстве или в то время, когда давно пора подумать о собственных детях. Кто-то, кто тебя совершенно не знает или тот, кого ты любил и кому ты доверял.
Кто-то, кто так страстно и психически неуравновешенно желает видеть тебя таким. Но это изначально неправильно, хоть и мерзко даже со стороны и даже для того, кто сам привык возвышаться над всеми и за счет всех. Но это, увы и ах, заложено в нас природой. Это наш инстинкт. Выжить.
Убрать того, кто сильнее тебя, кто мог бы уничтожить тебя самого. Избавиться от того, кто лучше тебя, что бы самому казаться хотя бы себе самым-самым.
Чтобы не было рядом того, кому ты так неправильно и так сильно завидуешь. Доказать, что человек, не ставший, а родившийся самым лучшим, не был достоин этого. Что тот, кого ты не просто должен, а обязан любить всем сердцем – человек, которого ты всем сердцем ненавидишь. Убить. Уничтожить. Растоптать. И что бы на твоих красных и усталых, но таких счастливых, глазах заново родился тот, кто недостоин, что бы ему хоть кто-то завидовал. Который был бы настолько жалок, что на него было бы неприятно даже смотреть. Кто сумел бы ненавидеть себя сильнее, чем ты сейчас ненавидишь его.
Просто инстинкт.
Невозможно пройти все круги Ада и остаться самим собой. Нет того, кто смог бы с гордостью сказать, что после всех тех пыток, всех тех унижений не только над еще по-мальчишески угловатым и пока еще некрасивым телом, но и над разумом, оказавшимся настолько сильным, чтобы не противостоять чудовищному натиску, а закрыться. Попросту свернуться и стать размером с махонькую звездочку в огромной холодной Вселенной. Об этом никто не скажет с воодушевлением или просачивающимся в голос превосходстве. Потому, что этим не гордятся и об этом не рассказывают. Потому, что вот это как раз таки неправильно. Родиться один раз и достойно прожить такую, даже по меркам стариков, короткую жизнь – вот, что правильно и вот, что в нас всех заложено природой. А поделенная на две? три? четыре? части жизнь – первый признак желанного одиночества. Первый признак колоссальной неуверенности в себе и первый признак того, что тень станет намного правильнее света. И сильный голос Критики внутри замолчит как раз в тот момент, когда за спиной в пропасть упадет последний сожженный мост, соединяющий тебя с нормальным, человеческим обществом. Как тьма на долгое время сомкнется за твоей спиной…
Но, когда сквозь тьму, одиночество и неуверенность просачивается робкий и такой пугливый солнечный лучик, желающий и способный тебя согреть, когда в привыкший к тишине и гулкой пустоте разум проникает первый за долгое время звук, так сильно похожий на самую прекрасную и любимую в мире музыку, когда ты чувствуешь, как солнце милосердно греет твое лицо, когда ты понимаешь, что то, что падает на твою безвольную руку – чьи-то горячие и горькие слезы.
Когда ты не только неожиданно и так желаемо чувствуешь свое тело, а еще ты чувствуешь всем своим телом, что вот он – твой момент рождения. Черта, которую так сильно не хотелось переступать, что первый отрезочек Ада пройден и что жизнь уже разделена, по крайней мере, на две части.
И вспышка сверхновой в голове заставляет дрожать от боли, которой даже на самом деле нет. Сверхновой, которая еще сутки назад была такой маленькой и слабой.
И тело, уставшее ничего не делать, попросту переполняет энергия, требующая выхода. Сейчас. Немедленно.
И на самом деле тихий, даже еле слышный, короткий шепот кажется тем самым знаком. Тем самым путем, по которому следует уже почти увидевшая свет и сильно желающая выйти через пальцы, почти неконтролируемая энергия. И я разрешаю ей выйти.
Движение получается слишком гибким для рук, которые, долгое время, ничего не делали. Но, как ни странно, боли в мышцах нет.
Как и нет кое-чего еще…
Я пытаюсь разглядеть в кромешной тьме хоть что-нибудь. Понять, что на самом деле вокруг, кто рядом, парализованный моей энергией, действительно ли внизу кто-то есть или это всего лишь тикают часы. Я широко распахиваю свои глаза…
… но ничего не вижу. Абсолютная тьма. Непроглядная. Без единого отблеска света, присутствующего в любой комнате даже в самую темную ночь.
Я так сильно мечтал, наконец, после стольких рассветов увидеть свет, что сбился со счета, представляя солнце. Небо. Людей, которых продолжаю любить.
Просто увидеть…
Если уж несколько минут назад мне показалось, что едва слышный шепот – это громко, то что и говорить о с грохотом открывшейся двери. На какую-то секунду мне показалось, что этот стук двери о стену – был, как минимум, взрыв.
Звуки, вспышки чужой жизни и чужого света в слепых глазах, шепот у самого уха кажется криком, осторожные прикосновения – ударами, а тихая и безмолвная мольба приятного на ощупь, но все равно чужого сознанья рядом – ударом раскаленной плети по голове.
Энергия кончилась.
И прозвучал облегченный выдох в паре сантиметров от моей головы.
Обернуться и посмотреть на того, чьи ласковые ладони нежно легли на мои плечи. Точнее, повернуться и попытаться рассмотреть, кто рядом.
Но безуспешно.
Рыданья сдавливают горло, из по-прежнему широко распахнутых глаз начинают течь слезы, омывая горячими дорожками мое лицо, из до крови закушенных губ срываются рваные и неровные вдохи-выдохи, даже мне сейчас кажущиеся похожими на рыдания. Но это даже как-то приятно. Не плакать у кого-то на руках, нет, приятно иметь со своим телом хоть какую-то связь, приятно, наконец, вернуть себе чувствительность к окружающему, пусть и не полностью.
Мрак продолжает меня преследовать.
Еще секунда, звук тихого шуршания – и тишина. Прохладная, как простыни, на которых я лежу, свежая, с терпким цветочным запахом.
Тишина, которая мне немного непонятна потому, что остались только физические ощущения. Никакой эмпатии, никакой чужой сумятицы и боли, кроме моей собственной, никаких отблесков света, которые греют.
Тишина.
И темнота.
Собственные вдохи и выдохи убаюкивали, мысли текли слишком медленно, лицо слегка кололо от соленых высохших дорожек, дышать приходилось слишком глубоко, что бы прохладный воздух хотя бы чуть-чуть охлаждал разгорячённую голову.
Со временем все плохое и некомфортное забывается. Я слишком долго провел в самом себе, отрезанном от собственного тела, что бы помнить, каково это – плакать. Еженощно мечтая себя чувствовать, я забывал, что помимо согревающего солнечного света и мягкости любимых рук, нежности красивого голоса и теплых безболезненных прикосновений, еще существует энергия, требующая выхода из надоевшего ей тела, что может существовать боль, ноющая и тихая, но все равно довольно резкая, что тело и разум захотят плакать вместо того, что бы смеяться.
Это все я забыл.
Скрип половиц внизу, легкий шорох у двери – теперь-то мне ясно, что звуки эти не такие уж громкие, просто тишина больше не абсолютная.
- Привет, - хрипло и тихо раздалось рядом.
Первым порывом было распахнуть глаза, что бы увидеть. Но к этому еще мне предстоит привыкнуть. Это самая бесполезная привычка для меня.
- Бьян, - слова пришлось проталкивать в горло, что бы они слетели с губ тяжелым колючим комом.
По крайней мере, я могу говорить.
- Как… хммм… как… ты… себя… чувствуешь? – последнее слово было произнесено слишком тихо и еле понятно. Словно она боится его произносить.
- Кхмм, - лимит говорливости, судя по всему, исчерпан.
Она. Это все же она.
Облегчение мне сейчас казалось почти материальным.
Так всегда происходит – после пережитого страха, когда до сих пор подкашиваются колени, когда трясутся руки и внутри все кверху дном – все, что от тебя могут услышать окружающие – нервное хихиканье. Не потому что смешно, а потому что все позади, потому что рядом как раз таки есть такие окружающие, которые твой смех услышат, кто-то, кто переглянется недоуменно за твоей спиной, поднося ко рту стакан с водой и поглаживая спину.
Просто кто-то.
Но ведь так много таких, кто смеется в пустоту.
- Шшшш, - рука, поглаживающая бок слегка дрожала. – Крис… любимый… посмотри на меня, - трясется не только рука, но и голос.
Она ведь не знает. Может догадываться, но не знает.
- Хорошо, - немного хрипло сказала она через несколько минут.
Ничего не болит. Так странно.
Помню, как раньше Уайет любил…
Мысль споткнулась и пребольно, с грохотом, упала.
Уайет. Он тоже? Тоже здесь?
- Нет, малыш, - совсем-совсем тихо над ухом.
Нет…
Это должно напугать или успокоить? Она одна здесь? Совсем?
Нет, с тобой.
Но ведь одна?
С тобой.
Странно.
И не говори…
Говорить я как раз таки не могу.
А хочется?
С ней?
С ним.
Да.
- Сейчас? Я.. я могу его вернуть, - над ухом чуть громче.
Что сейчас? Кого вернуть? Ничего не понимаю…
Глупый.
Немного.
Изменится ли что-то, если он придет? Захочет поговорить?
Кажется, я рано начал нервно хихикать. Все еще впереди.
Последнее время…
Годы…
… мы не виделись. Он, наверное, изменился, еще вырос, возмужал, похорошел. Увидеть бы его…
Теперь уже навряд ли.
…поговорить.
- Хорошо, солнышко, он скоро придет, - немного суетливо, немного выше над ухом, немного громче.
Ничего не понимаю…
Говорю же, глупый.
На какой-то момент я наверно выпал из реальности, потому что когда я снова с радостью понял, что чувствую, как дышу, в окружающем меня пространстве (какой-нибудь комнате, я надеюсь) все изменилось.
Не видеть, не значит, не чувствовать. Тем более для меня.
Чужое дыхание было явно не Бьянки хотя бы потому, что было глубже и шумнее.
Нервничает…
И эта вполне понятная нервозность передается мне.
Эмпатию пока как отрезало, но я уверен, что она вернется.
Она словно паразит. От нее гораздо сложнее избавиться, чем кажется на первый взгляд, она гораздо глубже в тебе, чем тебе самому кажется, это она на самом деле правит балом в твоем разуме, а не ты, как хотелось бы.
И как любому уважающему паразиту ей надо чем-то питаться. Есть меня, то есть, ту самую оболочку, способную вместить в себя такую редкую дрянь, было бы неправильно. А вот подпитываться по чуть-чуть, причинять боль и наслаждаться ею – самое то.
И этот паразит либо спит, либо еще не пришел в себя, что практически одно и тоже.
Будем ждать, пока монстр проснется.
Нечто шершавое касалось левой ладони. Разум по привычке напрягся в ожидании боли, глаза по привычке распахнулись с желанием рассмотреть того, кто рядом. Пальцы руки сжались. Вероятно, тоже по привычке.
Дыхание на мгновение прервалось. И его, и мое.
- Ты не видишь… - хриплый шепот был мне не знаком. Но наполнен такой громадной болью, что моя голова закружилась, словно я только-только вынырнул из-под толщи воды и глотнул кислорода. В ушах звенело, но это не мешало слушать.
Пальцы сжимали чью-то ладонь, разум пытался понять, что к чему. А я просто слушал.
Так хорошо. Так спокойно. Как дома, в детстве, при матери, когда никто-никто не смел бросить косой взгляд, когда теплые и пахнущие чем-то сладким объятия не вызывали отвращение, когда боль отступала.

Сообщение отредактировал Christian W.: Пятница, 08 апреля 2011, 20:37:20

POV Wyatt
- Ты не видишь, - едва слышно шепчу я, боясь, что страшная догадка оказалась правдой.
Боль, накопленная за все это время по крупицам, слишком сильно бурлит в крови и просачивается в голос.
Приходится часто дышать, чтобы успокоится.
Он не видит.
Он не видит. Не видит, не видит, не видит, не видит…
Снова…
…- Ты можешь сделать хоть что-нибудь?! - я устало привалился спиной к незажженому камину. Ноги горели от продолжительного нарезания кругов по довольно большой пещере. Горло горело от довольно длительных криков,болела голова и раздирало чувство вины.
- Боюсь, что нет. Мне жаль, Уайет, но либо он сам увидит, либо это навсегда.
Женщина вздохнула. Тяжело и горько.
- Как такое вообще возможно?
Видимо это не тот вопрос, на которые она захотела бы отвечать. Или попросту не знала, что именно нужно сказать.
Пол, как и стены, и потолок, был каменным, отчего все звуки казались громкими. Слишком громкими. Раздражающими.
Звон хрустальных склянок со снадобьями, шуршание салфеток, деревянное постукивание многочисленных бусинок друг об друга на шее женщины, тиканье часов. Дыхание. Тяжелое, громкое и сиплое, с оттенком мучений в выдохах. Его дыхание.
Поясница ныла от долгого сидения на полу, хотя мне неоднократно было предложено кресло.
- Я вытащила последний, - с облегчением произносит Рита, поворачиваясь ко мне. Но я боюсь поднимать взгляд на нее. Для нее это всего лишь очередная операция, каких было много и еще больше будет потом, а для меня это как конец света.
- Он сможет видеть? – мой шепот надломился в конце фразы.
- Я не знаю.
Стоит ей только затихнуть, перестать шуршать, как в мою ни на чем не сосредоточенную голову, как удары молотка, не связанно лезут картины трехчасовой давности, с каждой секундой все сильнее разрушая душу, делая все больнее.
Как после такого дышать? Как спать? Как продолжать жить, если разум горит в огне и чувстве вины, если часть души уже уничтожена злостью и неверием?
Теплая, покалывающая от энергии ладонь, ложится на мое плечо.
- Уайет, я … мне кажется, что это все. Я сделала все, что смогла. Мне очень жаль, но он… он ослеп. Скорее всего, навсегда...
Вот и все. Зачем теперь в глазах спокойствие, если в них никто не захочет заглянуть. Зачем пытаться выразить без слов, намеками, жестами и взглядами, свою любовь, если это никому не нужно, кроме тебя?
- ...будет удалить, но позже. Но не факт, что это поможет. Не сейчас, конечно же, потом, после. Самый крупный я вытащила, еле успела. Залечить залечила, на шрам на затылке большой останется. Если он захочет, то сможет скрыть его за волосами. Если конечно он позволит им хоть немного отрасти. Только вот, - небольшая заминка непрерывно говорящего женского голоса, и Рита продолжает – только с психологическими отклонениями я ничего сделать не смогу. Тут ему нужет специалист. И чем скорее, тем лучше. Так просто от таких комплексов и проблем ему не избавиться. На это уйдут годы…
Молчание длиться уже полчаса, не меньше. Но ни его, насколько я могу судить, ни меня, это не тяготит.
Забавно, но именно с самыми любимыми людьми тебе не обязательно говорить. Не обязательно пытаться прикрыть чем-либо непредвиденную паузу. Молчание в таком случае совершенно. Без напряжения.
- А его лицо? – то, которое теперь тоже ничем не подправить.
Успевшая уйти в другое каменное помещение, лекарка тем не менее меня услышала, хоть и гремела свомим склянками.
- Тоже шрам. Тонкий, не такой как на затылке. Со временем побелеет, никто и не заметит.
- Хорошо, - только и могу ответить ей я. А что еще сказать? Спасибо? Она и сама понимает, что я ей благодарен. Был бы. Если бы всего этого не произошло.
Она не уходит, оставляя нас одних, но и не в комнате, продолжая стоять на пороге. Бездумчиво перебирая на своей шее бусы, она словно хочет что-то сказать, но боится. И я боюсь ее правды. Ничего хорошего она практически никогда не говорит.
Когда она открывает рот, намереваясь что-то мне сказать, я почти затыкаю ее. Почти.
Она всегда говорит мне правду. Горькую, болезненную, именно ту, которую я так не хочу знать. Но от правды всегда есть польза.
Как от самого противного и мерзкого лекарства в пик страшной болезни.
- Я до сих пор не понимаю зачем он это делает. Почему продолжает... пытаться его сломать.
В своей голове я усмехаюсь. Только она может сейчас думать, что слепой, ненавидящий себя человек не сломлен.
Кто же тогда в ее понимании тот, кто опустил руки? Тот, кто отчаялся совсем? Как тогда он должен выглядеть, если не так?
- Потому что ненавидит, - и это очевидно. Но не для нее, насколько я понимаю.
На мое удивление, она не шипит на меня как обычно, когда я произношу эту фразу под сводами ее каменной обители. Она отчего-то задумывается.
Как будто тут есть о чем вообще думать.
- Ты ведь понимаешь, что Лео, может, движут на самом деле совершенно другие мотивы. Нелюбовь тут присутствует, я согласна. Но это не ненависть. И не спорь со мной! – громко и грозно говорит она, тыча в меня своим указательным пальцем. – Как бы сильно тебе не хотелось думать, что это все плоды жгучей ненависти, как бы сильно ты не мечтал в своей голове оправдать то страшное проклятье, что ты произнес, как бы сильно ты не желал ревностно его защищать, это все не так просто. Лео хочет чего-то другого. И я пока не понимаю, что именно, - задумчиво заканчивает она.
Другие мотивы? Какие еще другие мотивы? Какой цели можно достичь, избивая подростка, кроме суицидальных наклонностей и отвращением к самому себе?
- Будь с ним осторожен, я тебя очень прощу. Его восприятие мира изменилось, и, когда он это поймет, то испугается. Постарайся ни о чем в тот момент не думать. Вообще, не думай рядом с ним. Будет гораздо лучше, если он как можно меньше будет обращать на тебя внимания. Все, иди, - она махнула рукой, и быстро скрылась в недрах пещеры.
Ага. Очень умно. Кричать я не могу, а догонять ее бесполезно – только она здесь ориентируется.
И что эта безумная вообще имела ввиду?..
... Больница. Это так сильно напоминает больницу. Ненавижу бывать в ней. Все светло и все стерильно. Чисто.
Гадко.
Непонятное шуршание становится все громче, напоминая шум прибоя. И только несколько минут спустя я понимаю, что на самом деле не слышу это, а ощущаю в своей голове.
Вот только шум может значить только одно – мысленную связь, и в данный момент ее может пытаться настроить только один человек.
Я резко поднимаю взгляд с пола, но ничего не изменилось – его глаза закрыты, пальцы левой руки судорожно вцепились в мою ладонь, которая уже начала затекать, но я скорее ее себе отрежу, чем прерву наш контакт, пусть и такой примитивный.
А вот непримитивный контакт настраиваться упорно не желал. Шум в голове то стихал совсем, то возрастал до такой степени, что не слышно было моего собственного дыхания, не то что такого любимого голоса.
-... выход. Подумай, - знакомый тембр становиться еле слышным, выговаривая отдельные, не совсем понятные мне фразы.
-... безумие, если вот так...нет, не безумие, это выход... глупости, в таком то виде... всего лишь острее, велика разница... не привыкать, ну и что?..не кипятись, а то еще напугаешь...
Монотонность меня поражает, словно заезженая пластинка так и крутится с записью снова и снова, и снова.
- Уайет.
От неожиданности я едва не падаю, настолько быстро взкакиваю с места.
- К.. кхм... Крис? – имя, хоть и с легкой запинкой, неожиданно легко слетело с губ, привлекая к себе внимание, которое возможно привлекать совсем не следовало.
- Пр...ет, - едва слышно, но так робко. Словно мне сейчас душу чем-то горячим прижгли.
И я теряюсь. Так много необходимо рассказать, так много хочется спросить, так мало нужно на самом деле для счастья.
- Он прав.
- Кто? – несколько тупо спрашиваю я, сбитый с мысли.
- Я...
Бред. И его, и мой, насколько это вообще возможно.
- Могу... вернуться...
Все. Клиника. Я совершенно ничего не понимаю, совершенно ничем не могу помочь и я совершенно запутался.
- ... назад.
Что ты хочешь сказать мне?
- Что я возвращаюсь.
- Куда?
- Назад.
Высоко содержательно.
- В прошлое.
*******
- Поговорили? – Бьянка нервно проходит вдоль стены с единственной висящей на ней крошечной фотографией.
Как на самом деле далека эта реальность от этого сохраненного улыбчивого идеала.
- Да, поговорили. – точнее он говорил, а я как последний, ничего не понимающий дурак, слушал, дурея от счастья и не понимая ни слова.
- И?
- Не знаю.
Я чувствую так много всего. И желание во всем разобраться прямо здесь и сейчас. Годы ожидания почти свели меня с ума и представить, что придется, достигнув цели, опять ждать неизвестно чего. И громадную усталость. И дикую, совершенно дикую, нежность. Почти отцовскую. Только вот он по отношению к тебе ее никогда не испытывал, а от меня ты ее никогда не получал в таком количестве, в котором она тебе была так необходима.
Что? Что Рита имела ввиду, когда говорила, что совершенно обезумевший, и от того счастливый, отец не то хотел, что получил?
Чего тогда этот... хотел?
Что? Что ты имел ввиду, когда сбивчивым шепотом говорил что-то ценное, но совершенно не понятное?
Лечь и заснуть.
Или пойти наверх и продолжить стекать в лужицу от счастья наверху дальше.
А потом наконец поспасть.
Или сейчас.
Нет, лучше потом.
Или...
Яркий солнечный луч пробивался через узкую щель между шторами и падал прямо на мое лицо. Несколько минут, приходя в себя ото сна, это меня мало волновало, но затем стало несколько раздражать.
От резкой смены положения тела из вертикальной в горизонтальную, голова немилосердно, даже как-то по-садистски жестоко, заболела.
С трудом подавив стон, я встал с дивана, мимолетом удивившись тому, что вообще на нем спал.
Для того, что бы сразу же сесть назад на смятое покрывало, наткнувшись на пустой взгляд слезливо-красных темных глаз.
- Он ушел, - прошептала Бьянка.

Конец первой части.

Не бэчено. Все тапки мне!
Смотрите шапку фика, там некоторые изменения!!!

Часть 2: …give me hope…

Да сбудется реченное
через пророка моего Исаию,
который говорит: Он взял на Себя
наши немощи и понес болезни...
От Матвея 8:17

2002 год
POV Christopher

Скажи мне что-нибудь,
что бы я тебя увидел.
Сократ
Забавно, но люди до сих пор не верят в судьбу. Ну, не все, конечно, но подавляющее большинство уж точно. Это отчего-то смешит.
От своей судьбы не уйдешь. Она будет приближаться к тебе с необратимостью айсберга на Титаник, но ты ее заметишь только в самый последний момент. Как самого Смерть перед самой свой смертью. [1]
Везде и повсюду - мы сами создаем свою судьбу, измени свою судьбу, выбери себе свою судьбу. Но жизнь - это же не магазин, где все можно выбрать и купить. Или выбрать и полюбоваться. Жизнь - это всего лишь время, где все просчитано до минуты, что бы ничего не упустить.
Чего именно? Своего предназначения конечно!
У многих сразу большие изумленные глаза. Как так? Разве не хочется жить так, как тебе хочется, а не так, как тебе навязывают? Разве ты не хочешь сложить свою жизнь так, как считаешь нужным? Разве тебе нравиться, что кто-то за тебя решает?
Нет, мне нравиться думать, что кто-то гениальный дал мне какое-то предназначение, которое, как Он считает, я могу выполнить. Я просто надеюсь, что Ты знал, что делал, когда я появился на свет...
Эй, очнитесь! А не приходило ли кому то в голову, что все твои метения, все те попытки изменить свою жизнь, сделать свой выбор на самом деле предусмотрены, учтены, и что ты все равно, как бы не искал тот угол побольше, что бы на него круто развернуть свое существование, ты просто-напросто следуешь своей судьбе, и все равно придешь к тому концу, который для тебя запланирован.
Ты просто себя так предсказуемо ведешь и идешь ты прямо, а не поворачиваешь на пути, как казалось и хотелось...
Пухлый том Евангелие выпадает из рук и гулко падает на деревянный пол чердака, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. На часах уже давно было больше запланированных мною одиннадцати вечера, но сон так и не идет.
Да и читать пора закончить. Не чтение, а только зрение себе портишь...
Отстань.
Скорее по привычке, нежели из необходимости, я провожу рукой по затылку, огорчаясь и радуясь одновременно тому, что творение врачей на месте. И, слава Богу, что этот шрам не видно, а то вопросов было в несколько раз больше.
Вопросы... вопросы...
Сестры всегда были довольно подозрительны к новым лицам. Если только одной из них не посчастливилось влюбиться в мужчину, порой толпами приходящих к ним в дом. Тогда этому человеку прощались все несовершенства и посвящались тайны.
Эндрю. Лео. Коул. Кайл. Куп. Даже Дэррил.
По-моему, лимит доверия исчерпан. Команда набрана, ищите себе новую.
Тихое шуршание на лестнице, и коротенький коридорчик, ведущий в чердаку освещается тусклым и пугливым пламенем свечи, которую держат в руках.
Фиби...
Средняя из сестер, держа в обеих руках подсвечник, медленно приблизилась и села на диван. Рядом со мной.
О да, конечно, ей же, ты считаешь, положено шарахаться от тебя после вчерашнего?..
Отстань, язва, ты не понимаешь.
Да уж куда мне...
- Еще не спишь?
Негде...
- Нет еще, сейчас собираюсь, - до сих пор мне сложно привыкнуть к собственному голосу. Раньше он воспринимался мною по-другому, словно через толстое стекло, а сейчас... не знаю. Острее что ли.
- Ты можешь остаться, - не знаю, чего в этом предложении больше – желание помочь или довольно разумное желание держать подозрительного человека на расстоянии вытянутой руки.
Было бы здорово...
Я здесь не останусь.
Ну и дурак...
- Нет, спасибо. Мне есть где жить.
Но, судя по лицу женщины, она не очень то мне поверила. Но и разоблачать не стала. И на том спасибо.
- Напугал же ты нас вчера, - грамм смеха в голосе, три горечи. Остальное любопытство.
Да. Я даже представляю себе, как это выглядело. Меня бы наверное это тоже напугало.
Ага, лет этак десять назад. Но не сейчас...
- Мне жаль, - и Фиби опять слегка улыбнулась, пряча свои глаза.
За окном было довольно светло, благодаря почти полной луне на небе. Люблю когда светло. Когда видно.
- Почему ты в темноте? - Она до сих пор не смотрит на меня. И мне сейчас кажется, что этот вопрос совершенно не касается чердачного освещения.
Почему ты в темноте? Почему не только тебя не видно, но и ты сам никого не видишь? Почему ты не сделаешь один шаг, что бы выйти из этой непроглядной черноты? Почему ты предпочитаешь уединение, даже вокруг тебя так много личностей, способных тебя понять?
Да потому, что я их не вижу. И не хочу видеть. И не хочу, чтобы меня понимали. Для меня это значит лишь короткая ласковая полуулыбка на губах понимающего. Потому что это значит, что шепот будет все громче, а слова все резче за спиной. Это когда тебя понимают. Но лишь на какую-то часть. Потому что ни одни человек не способен полностью понять другого. А когда человек чего-то не понимает, он задает вопросы. Но если на вопросы никто не может и не хочет ответить, самая развитая личность может только рассуждать. И чаще всего это делается за чужими спинами. Шепотом. И лишь с теми, кто равен тебе. Потому что те, кто выше и сильнее не пытаются никого понять. Они лишь слушают.
- Я только что погасил свет, собирался уходить, - надеюсь, что я отвечаю на тот вопрос, который она действительно имела ввиду.
- Это всегда теперь будет так? - ее медленные слова едва слышно. Именно так чаще всего задают самые сокровенные вопросы.
- Ты научишься это контролировать. Сможешь не чувствовать чужие эмоции, когда тебе это будет необходимо. Это твой дар и только в твоих силах сделать так, что ты он тебя слушался. Это сила, Фиби, но у нее нет разума, что бы принимать какие-то решения. Это делаешь ты.
Ты сам-то хоть в это веришь...
К сожалению, у моего дара есть разум.
И, заметь, не самый глупый...
- А как это было у тебя? Легко?
- Да, - ложь легко слетела с губ. Если она будет думать, что это не сложно, это и будет для нее не сложно. Жаль со мной этого не произошло.
Разговор между нами явно не клеился. Да и как мы с ней можем нормально разговаривать, если без всякого зазрения совести можно сказать, что мы друг друга видим в первый раз в жизни. Она меня точно. А я... такую Фиби точно не знал никогда. Та была совсем другой.
- Значит ты из будущего? - пока я размышлял о несовершенствах нашего с ней общения, ее мысли предсказуемо вернулись во вчерашний, точнее уже позавчерашний, учитывая, который сейчас час, вечер.
- Да, я от туда, - смысл скрывать очевидное?
Была ли у меня мысль не признаваться, что я из 2025? Да, была. Это было бы проще. Гораздо.
Просто переместиться к ним и сказать: «Меня Старейшины к вам направили, Уайета защищать". Как просто. И как сложно.
- И как там? - пытливо спросила она. Судя по всему не первый раз.
Хуже некуда...
- Нормально, - мой ответ был до невозможности тусклым, но даже невооруженным взглядом было видно, что любопытство ее съедает изнутри. Прости, но я не тот, кто будет удовлетворять твою неуёмную тягу к чужим знаниям, Фиби. Совсем не тот...
- А мы там знакомы? - явно желая меня подтолкнуть.
- Нет, - еще одна маленькая ложь.
Которая грозит тебе большими неприятностями, если вылезет наружу...
- Жаль, - тянет она, все еще желая услышать какие-нибудь подробности, а еще лучше тайну. Чужую. И чтоб она покрупнее так была.
Жаль что не знакомы? Вряд ли. Жаль, что я не отвечаю так, как она хочет.
Журналистка...
Ага, до мозга костей.
- Ну хорошо. Увидимся утром, - мимолетный взгляд в мою сторону.
Она не встает и не уходит.
А с чего бы ей. Это мне надо уйти.
Отступить...
И поговорить с игуменом[2] Азриэлем.[3]
*******
- Я понимаю твои сомнения, дитя мое, но ты сам избрал этот путь, - он был молод, но не настолько, что бы поддаваться безрассудствам, к которым так склонные юные люди. И не настолько, что бы окружающие считали его ничего не знающим юнцом.
Он был молод настолько, что бы давать советы тем людям, которым они были нужны. И что бы стоять во главе Авраамиева монастыря.[4] Именно поэтому я обратился именно к нему.
- Я понимаю, Отец, но если бы Вы знали, насколько это тяжело, - мне сейчас даже думать трудно об этом, не то, что попытаться рассказать, объяснить свои мотивы, доказать, что это необходимо.
Он смотрел мне в глаза все то время, пока я, задыхаясь от собственных слез, рассказывал. Смотрел своими большими голубыми глазами так по-отечески тепло, как еще никто не захотел на меня взглянуть. И в этих глазах было слишком много мудрости для его молодого возраста. Пред ним безумно захотелось преклонить колени, но не как поверженный, а как кающийся. И, глядя на его теплую улыбку, я почти это делал.
Перед такими людьми ты склоняешь голову, принимая их взгляд за благословение. И чувствуешь себя свободным в тот момент. От грехов своих, от соблазнов и от злости. Впервые за очень долгое время.
Он дождался, пока я закончу, не прерывая меня, хотя вряд ли из того, что я, сбивчиво, перескакивая от одного воспоминания к другому, рассказал ему можно было хоть что-то понять, кроме того, что у меня явно какие-то проблемы с головой.
- Идем, я провожу тебя туда, где ты сможешь отдохнуть и помолиться, - его ладонь легла на плечо, и меня словно наполнили теплом. И все, на что я был способен, это едва слышно и сипло прошептать: "Спасибо", слишком разбитый, что бы попытаться сказать еще хоть что-то. У нас еще будет время, что бы побеседовать. Еще больше года, что бы я сумел почувствовать себя уютно не там, где моя семья, а там, где нет семьи ни у кого.
И с этого мгновения, у меня тоже.
Ныне и присно, и во веки веков.
*******
Иногда так удивляет тот факт, что люди задают вопросы. Часто глубокие, ответить на которые можно только прибегая к красноречию, философии и дипломатии. А как без нее? Особенно если ты отвечаешь на этот вопрос тем людям, которые имеют свое мнение и не боятся его отстоять. Если ты не вежлив и не красноречив, ты пропадешь.
Но чаще всего вопросы задают те, кто не очень-то любит думать. Ведь гораздо проще спросить и если тебе повезет, тебе терпеливо ответят, избавив от мучений поиска правды. А если не повезет? Если такому человеку не ответить, станет ли он думать сам?
Нет, нет, нет и еще раз нет. Он пойдет и спросит у другого. И так долгой дорогой до правды. Чужой. Потому что своей такие люди не имеют. И не особо то хотят.
Но довольно сильно удивляет тот факт, что ответом на один вопрос будет долгое повествование, хождение вокруг да около и часто вообще это не является ответом, а всего лишь теорией, что это возможно и так, а возможно и не так. А на другой вопрос можно промолчать, ни выдав ни звуком, ни жестом правды. Но это и будет ответом. Причем самым лучшим.
Если бы это еще все понимали. Но все вокруг предпочитают пустые внутри, но такие яркие снаружи теории, в которых много лишних слов, много подозрительных жестов, много ненужных людей, которые поддакивают не в такт. Но у них есть преимущество - в них ты веришь. Наполовину потому, что это так похоже на правду, а наполовину потому, что ты рад, что кто-то ответил тебе на мучавший тебя вопрос, все разъяснил, все объяснил, все показал и избавил от страданий неизвестности и поиска истины. И любопытства.
А ведь вот он, ответ. Протяни руку и даже в темноте его найдешь. Просто сложи два и два. И все.
Но в жизни никто почему-то не ищет легких путей. Даже придумали себе слово, что бы оправдать себя. "Ба-наль-но". И после него ты не думаешь, что ты дурак. Ты думаешь, что дурак тот, кто молчит...
- Я уж думала ты не появишься, Спасатель мира, - не поднимая головы, Пейдж так и источала сарказм. И как ей это удается? Гораздо чаще и проще просто посмотреть на человека и что-то сказать, и это будет считаться сарказмом, но вот так, не глядя, голосом, выразить свое недовольство получается, как ни странно, только у женщин.
- Были дела, - уклончиво приходится отвечать мне. Я не могу сейчас и вряд ли смогу в ближайший год с небольшим решиться им рассказать. Жизнь в неведении - самая лучшая жизнь.
Год... всего год есть у меня, что бы сделать все то, ради чего я появился на свет. Это странно, даже по моим меркам, но я чувствую, что это то, на чем все закончится. Предвиденье, шестое, чувство, интуиция... можно это называть как угодно.
Довольно необычно, когда человек говорит: "Я знаю, что у меня хватит сил это сделать", а вместо слов поддержки, пусть и слегка натянутых (что вообще в этом мире происходит без фальши?) получает "Откуда тебе это знать?". Почему люди не только не верят себе, своему телу и разуму, в свои умственные и физические способности, но и не верят всем окружающим? А как можно поверить в себя, если никто из окружающих не только сами не верят в себя, не подавая пример своим детям, но и не верят в своих детей, искренне и оттого жестоко полагая, что из них ничего хорошего не вырастет, что они ничего не смогут сделать в жизни, что у них не будет любви, которой они заслуживают. Что самое страшное, этого мнения никто не скрывает.
Вот и сейчас, сидя в гостиной и ожидая, когда маленький домашний импровизированный совет, собранный по мою душу, выскажет свой вердикт.
И, кажется, я знаю, что они мне скажут.
Словно услышав мои мысли, все четверо поворачиваются ко мне из-за стеклянных дверей лоджии, одаривая взглядами раздражения, недоверия и любопытства. Могу быть уверенным, что даже спустя полгода, они будут смотреть на меня точно также. Первое впечатление, от которого практически не возможно избавиться, особенно если ты этого совсем не хочешь.
- Итак, Крис, - спокойно начала Пайпер, и мне стоило больших усилий не зажмуриться, отгоняя ощущение дежа вю.
- Да? - все еще справляясь со своими страхами, я стараюсь не смотреть на нее.
- Что произошло позавчера? - было видно, что над этим вопросом они спорили сильнее всего. Хотя какая, по сути, разница, даже если бы мне его задали в конце, как будто у меня есть хоть маленький шанс на него вообще не отвечать.
А ты скажи, что не знаешь...
Боже, как трусливо.
Но ты и вправду почти ничего не знаешь...
Расскажу, что знаю.
Вперед, глупец...
- Могу я спросить, каково это выглядело для вас?
- Хочешь узнать, что нам рассказывать, а о чем можно умолчать? - видимо нет.
- Не совсем. Я помню только то, что чувствовал, а не то, что видел...
- Мне вообще поначалу показалось, что ты слепой, - звонкий полушутливый голосочек Пейдж никак не вязался с ее серьезным взглядом.
Так и было, вообще-то...
- Нет, у меня все нормально со зрением, вы же видите. Я помню... это была непроглядная темнота и внутри тебя словно огонь разливается. Словно кровь кипит в венах. И так продолжалось довольно долго. А потом… потом я открыл глаза и увидел вас на вашем же чердаке.
Несколько секунд стоял очень давящая тишина с привкусом недоумения.
- И это все? – решилась разрушить тишину Фиби, вкладывая в свой голос все свое удивление.
- Я же говорю…
- Да-да, знаем, ты ничего не видел, - раздраженно прервала меня Фиби, переглядываясь с Лео.
А что, мне надо полчаса рассказывать, как я буквально бился в агонии, веря, что это и есть мой бесславный конец?
- Простите.
- Хорошо, - довольно спокойно начал Лео, и желание отвернуться, зажмуриться или хотя бы просто перебить ненавистный голос вернулось, во второй раз за последние несколько минут.
Одно из двух, либо мне придется это как-то контролировать, иначе это ненависть попросту убьет меня изнутри, либо я слишком безнадежен и сдамся. Знать бы еще какой вариант правильный.
- Как у тебя это получилось? Я имею в виду, никому никогда не удавалось вот так придти из будущего, для каких-то своих неведомых нам целей, и тут появляешься ты, - продолжает он, не моргая, ловит каждое мое движение негнущихся и мелко дрожащий пальцев.
- Я просто захотел, - это звучит банально, это звучит как-то по-детски наивно и слишком просто, но эта то, что я могу сказать на их вопрос. То, как я могу ответить самому себе, потому что закрыть глаза (фигурально выражаясь) в 2025 году, а открыть их в 2002 было для меня не меньшим шоком, чем и для них, обнаруживших меня на своем чердачном полу.
Вот только легких путей они не ищут.
- Захотел? – голосом на грани злости спрашивает Фиби, с силой сжимая в руках диванную подушку и даже не замечая этого.
- Да, - мне очень неприятно, что им приходится вытягивать из меня по слову, но я знаю ровно столько же, сколько и они, мне неприятно сидеть здесь и как провинившейся отвечать на короткие раздраженные вопросы, словно так и должно быть, неприятно видеть их такими молодыми и влюбленными, неприятно чувствовать, что они имеют то, что у меня давным-давно отобрали – чувство единения со своей семьей. Ту легкость, с которой они могут сидеть рядом и им не противно от этого простого семейного жеста, ту искру понимания между ними, когда одним лишь взглядом одна понимает все чувства и мысли другой. То совершенное спокойствие, когда они могут молчать и это лучше всяких слов. Ту их неповторимую любовь друг к другу, когда они готовы уничтожить любого, кто покуситься на их семью, на их любимых. То чувство бескорыстной заботы, которым они окружают друг друга день за днем. Их нежные прикосновения друг к другу, пусть даже просто так. Ту их поддержку, когда если больно одной, больно и все остальным. Когда на слова «Я люблю тебя» хочется ответить «Я тебя тоже люблю», а не «Я тебе не верю».
А самое неприятное, что я сижу и завидую им, как никому и никогда в жизни. И если бы сейчас можно было бы взять нож и всадить себе в сердце, что бы не чувствовать боли, зависти и отвращения к самому себе, то я бы это сделал.
- Можешь сказать последнее, что ты видел? – Лео не стал опускаться до состояние всеобщего раздражения.
Последнее, что я видел? Или последнее, что я хотел видеть? Какая разница? Да очень простая – между этими событиями почти три года.
Боль, море людской боли, затопившей маленький горящий город, огонь везде и всюду и такое ощущение, что он падает с самого Неба, словно там Кто-то плачет, взирая с высоты на стольких детей своих, умирающий самой насильственной из возможных смертей. И я захлебываюсь во всем этом, умирая вместе с ними каждую секунду, пытаясь закрыть разум и продлевая свою агонию…
Судя по ощущениям, просторная солнечная комната, наполненная множеством различных горьковато-сладких запахов, ароматные простыни, прохлада воздуха, который может быть, когда солнце уже зашло, но еще не довольно холодная ночь. Большая, горячая от волнения рука в моей, сбивчивый шепот любимого, но такого чужого, изменившегося за годы голоса, мои слезы, не обещающие прозрения…
И что мне отвечать на этот вопрос? Правду и только правду, но какую именно? Ой, простите, задумался. Последнее, что я видел было много-много смертей в горящей по вине вашего ненаглядного Уайета городе. Или так. Последнее, что я видел…
Что хотел видеть, смирись уже наконец…
… был опять же Уайет, тока я так и не могу понять, что он делал рядом со мной и почему так радовался. Что? Мы с ним разве знакомы? Хех, да вашего героя весь мир знает, и я в том числе, тока несколько ближе, чем все остальные. Боюсь даже ближе чем вы сами. Почему? Да все просто, мы с ним братья, а я вам разве не сказал? Простите, закружился, забил.
Тьфу ты!
Не истери…
Иди к черту.
- Я мало, что помню, - как милосердно, мне дали подумать!
Ой, ты заводишься с пол-оборота, как подросток ей-богу!..
То ли я был какой-то задумчивый в тот момент, то ли они меня пожалели в кои-то веки…
Ты смешиваешь прошлое с будущим…
А ты нет?
Нет, хотя бы потому, что верю своим глазам и я вижу разницу…
Какой ты внимательный!
В общем, следующего вопроса я ждал ужу вторые сутки.
Получите, распишитесь…
Юморист.
- Что ты здесь делаешь? И постарайся ответить более подробно.
Есть, сэр. А если мой ответ вам не понравиться?..
Иди. К. Черту. Из моей. Головы.

[1] В Америке ангел Смерти, да и сама Смерть мужского пола, если вы вспомните некоторые серии. У нас же это женщина.
[2] Игумен – это настоятель православной монастыря.
[3] «Азриэль» в переводе с еврейского «Бог моя помощь». Как вы понимаете, имя выбрано не случайно.
[4] Больше информации о монастыре http://www.diary.ru/...82580.htm#more1

И еще парочка ссылок чсито информационного характера:
http://www.diary.ru/...70783.htm#more1 Иерусалим
http://www.diary.ru/...15140.htm#more1 Сундтреки

Сообщение отредактировал Christian W.: Понедельник, 05 сентября 2011, 18:32:25

Не бечено!
Присутствуют революционные мотивы
И еще, понимаю, что мало, но я уверена, что в ближайшее время написать еще что-либо точно не смогу(( так что извиняйте)
Но буду стараться, что бы эта прода не стала последней в этом году)


Without the mask
Where will you hide?
Can't find yourself,
Lost in your lies.
Куда ты спрячешься
Без маски?
Ты не найдёшь себя,
Ты заблудился в своей лжи!
Evanescence – Everybody’s fool ("Всеобщее посмешище")


Осталось только начать. И многие знают, как это тяжело – собрать все силы, все свое мужество и говорить то, отчего тебе становиться невыносимо плохо, больно, тяжело. И во что ты сам практически не веришь.
Мысли тянутся медленно, словно мед полупрозрачные, скрывая за страхом надежду. Которая умирает в самом конце, и этот конец начало чего-то нового. Где нет места чувству, что все будет хорошо, где нет сил, желания жить, и кажется, будто ты молод, тебя переполняют идеи, сомнения, опыт, знания, но вся жизнь позади, а не впереди.
Надежда одна из тех вещей, которую преподносят очень красиво. Броской фразой или невинным дружеским взглядом. Человек всегда видит лишь то, что он хочет видеть. И если в пустой, но красивой подарочной коробке с огромным бантом он узреет надежду – так тому и быть. Словно самый любимый подарок, надежда теперь будет всегда с ним. И в радости и в горе. Только для него. И если кто-нибудь попытается ее отнять, то битва за возможность верить в то, чего даже не существует, будет жестока. Важнее всего закрывать глаза и видеть то, во что мечтаешь, чем открывать их и смотреть на то, что ненавидишь. В этом очень удобно прятаться, если жизнь идет не так, как ты себе это представляешь. И так приятно хранить этот свой маленький секрет. Что бы никто не смог отнять надежду, что бы никто не смог в нее вмешаться.
Но любя кого-то слишком сильно мы отдаем себя, всю свою жизнь. Влюбляясь, мы теряем время. Годы жизни, которые можно было прожить по-другому. Лучше, полезнее для себя или для окружающих тебя людей. В то время, когда мы любящими глазами заглядываем в рот тому, в чьих чувствах не можем быть уверенными на все 100%, тому человеку, который, возможно, и не любит тебя, мы могли бы попытаться изменить мир. Спасти кого-то. Искренне полюбить свою страну, природу, которую мы сами убиваем, семью, которая отдает тебе взамен гораздо больше, чем ты ей. Влюбиться в цветистую культуру другого континента, открыть для себя Веру и понять, что в мире еще 7 миллиардов людей, часть из которых живет в гораздо худших условиях, чем ты. Что есть те, кто голодает, что дети умирают каждую секунду из-за болезней или чьей-то беспечности, не успев пожить на этом Свете. Улыбаться солнцу потому, что оно светит, не волноваться из-за чего-то, что кажется очень-очень важным. Если это должно произойти – это произойдет, а если нет, то этого и не должно было случиться. Круто изменить свою жизнь, бросить все и уехать на край Света. Завести себе собаку и понять, что такое ответственность. Родить детей и понять, что это чудо. Бросить вредные привычки и заняться спортом, что бы стать сильнее и суметь защитить того. кто слабее. Простить того, кто совершил ошибку, ведь все мы люди. Избавиться от пороков и зажить. Просто зажить. Жизнью, которая либо очень короткая, либо очень длинная. Но она твоя и не надо ее дарить пустым людям.
Не зря старики, прожившие жизнь, на закате своей старости, говорят, обнимая любимого супруга, что их жизнь кажется им слишком короткой. Словно ты только обернулся, а все уже пролетело, и было в их жизни все – и радость, и любовь, и горе, и трудности, расставания и встречи, так много всего, что все и не упомнишь. Они улыбаются так открыто и счастливо, что на глаза наворачиваются слезы, а в душе поселяется надежда на то, что это всенепременно будет у тебя – большая дружная семья, друзья, чувство благодарности тем, кто прожил эту насыщенную жизнь рядом, утешая и подбадривая, знания и опыт, которые есть, кому передать. Вера в то, что когда тебя не станет, найдутся те, кто сможет рассказать детям, что жил такой человек, так много сделавший для нашей семьи, вырастивший детей в добрых и хороших людей, переживший много-много приключений, которые малыши будут слушать и верить, что такой человек действительно был, что не надо отчаиваться и сдаваться, и я, когда вырасту, обязательно стану таким, как он, у меня получится.
И кто-то будет знать, что ты был, ходил по этой же земле, дышал этим же воздухом, ничем от меня не отличался, но он был сильным. И я хочу того же.
А молодым остается только слушать и верить, что и в их жизни найдутся те, кто будет верить в них, оплакивать их ушедшие души и говорить, что был человек, который…
- У меня… точнее там, откуда я пришел, есть человек, который захотел власти. У которого была сила и желание править. И он его осуществил.
Слова тонут. В разумах людей, сидящих и слушающих, во всеобщем раздражении, резко переходящих в любопытство. В атмосферу, где нет ни грамма сочувствия. Только желание рассмотреть проблемы другого поближе, поточнее, а потом уйти, сказав, что и своих проблем им много.
- Этот человек когда-то был близок мне, когда-то я мог бы сказать, что знаю его, он это время ушло. Все, что было между нами – ушло.
И я жалею, что не смог вовремя рассмотреть за его заботой пелену злости и ненависти. Не знаю, нашел бы я тогда слова, что бы остановить или образумить, но какая сейчас разница? Уайет сделал то, что сделал. Он хотел этого слишком сильно. Иные так сильно жить не хотят.
- И что было потом? Ты его видел? – любопытный шепот, в котором, при наличии фантазии, можно было бы увидеть сочувствие.
Видел? Нет. К тому времени я уже ничего не видел, никого не видел, в то время свет уже застилала тьма, мутной пленкой ложась на глаза.
Тогда, когда я хотел его увидеть, я уже был слепым, а в тот момент, когда я хотел с ним поговорить, мне казалось, что слова мои, словно яд, отравляют все вокруг. И к брату мне лучше не прикасаться, уж больно светлым мне он виделся. Но я хотел его образумить, пусть он и не нуждался в человеке, который одергивал его каждый раз, когда захочется запретного. А может, я просто жаждал его внимания.
Слова… Я бы не смог ничего разумного сказать. Тогда я через боль понял, что все, что внутри, надо держать глубоко. Потому, что когда ты срываешься, все те ночные мысли, домыслы и грязь лезут наружу, выливаясь в мерзкое подобие правды…
Тебя до сих пор терзает чувство вины?..
А не должно? Я сказал Лео то, что не должен был говорить. И он разозлился. А я за свою глупость поплатился возможностью видеть…
- Нет, больше я его никогда не видел, - только чувствовал все время, то сильнее, то слабее. – И старался не лезть, не пытаться исправить, поговорить, хотя возможности были. Я отгородился от всего того, что с ним было связано, большой каменной стеной и как можно реже вспоминал о нем. Только самое страшное то, что я знал, что поступаю неправильно, знал, что он не хочет терять со мной связи. Это было тяжело и больно. Я знал, что где-то… - слова срываются. Они понятия не имеют, насколько тяжело это рассказывать, словно после каждого слова втыкать в себя раскаленный нож и крутить его, крутить, вызывая боль и страх.
Страх, что все это происходило по твоей вине. Он никуда не девался, и он так часто дает о себе знать.
-… где-то там, глубоко-глубоко внутри его разума, есть мой… - брат, - … друг, которого я помню и до сих пор люблю. Но до него мне не достучаться. Теперь уже никогда.
И не потому, что я его больше не встречу. Я больше не вернусь туда, в свой Мир и в свое Время, как бы сильно этого не захотел. Мне суждено закончить свои дни здесь, бесславно и среди тех, кому я совершенно не был нужен, даже при жизни.
- Это тяжело, - Фиби меня чувствует, даже тогда, когда я этого не хочу.
- Да, пожалуй.
- Ты здесь из-за него?
- Нет, Пейдж, я здесь из-за себя, - из-за своей глупости и нежелания жить дальше. Из-за отсутствия надежды, любви и возможности быть со своей семьей.
Ты должен простить его. И Уайета. И себя. Иначе ты не сможешь жить…
Я уже давно не живу.
- А теперь, - голос Лео был на редкость решительным. Аж удивительно! – Ты скажешь, что именно ты собираешься делать.
Спасти Мир?..
- Изменить ваше будущее. Есть некоторые события, которые не должны были произойти. Есть люди, которые сделали много плохого, но не должны были этого делать. Есть Мир, но он должен быть другим.
Просто обязан.
- И как это связано с нашей семьей?
- Я должен спасти твоего сына, Пайпер.
Матери не делятся на хороших и плохих. Все люди разные, у всех свой характер, свое мнение, своя сила воли. У каждого разные родители, которые воспитывали нас по-разному. Кого-то любили больше, кого-то меньше, но и сомневаться не стоит, что на это не было какой-нибудь очень веской причины. Кто-то был более свободен, а кого-то с рук не спускали. И на это тоже была и есть очень веская причина. И главное для детей понять не то, какая именно причина заставляет наших родителей вести себя именно так, главное понять и поверить, что эта причина есть.
- Нет. Это я должна защищать своего сына, а не ты. И знаешь что? Его не от чего и не от кого не надо спасать. Пока я с ним, он в безопасности. А если ты считаешь, что это нет так, то ты попросту должен рассказать мне все. От начала до конца. Потому что я тебе ни на грамм не верю! – последнюю фразу она практически выплюнула, в праведном гневе испепеляя меня взглядом.
Так хочется закрыть глаза…
Так и будет. Ты будешь защищать своего сына до последнего, будешь верить в самое лучшее, будешь не замечать плохого. И ты до последнего будешь любить своего ребенка. Главное, выбери какого именно.
- Тогда разреши мне помочь тебе его защищать. Я не слишком многого прошу.
И поверь, не одному мне не нравится эта затея. Но ведь должен.
Кому?..
- От кого? От кого его защищать?
Мне самому так хочется знать.
Кто-то ведь обратил его. Кто-то повлиял на его разум. Я не верю, что он мог добровольно стать тем страшным человеком, которого я последний раз видел.
Но прямо сейчас, сидя напротив этой сильной женщины, я не могу тихо и с болью прошептать ей: «Я не знаю». Это будет слишком безнадежно.
- Я не могу тебе сказать, прости.
Ты просто должна мне поверить, Пайпер. По-другому никак.
Мы словно сидели с ней одни в этой комнате, словно никого больше не было. Она смотрела на меня, требуя ответов, а я на нее, не замечая ее злости. И никто не хотел в это вмешиваться.
- Оставайся. Но только не здесь. Не в этом доме. Где угодно. Я не уверена, что хочу видеть тебя каждое утро. Делай, что считаешь нужным. Но знай, что я тебе не верю. Может быть когда-нибудь.
Это все. Дорога назад так и не появилась. Нужно идти только вперед. И не падать.
- Я понял. Спасибо.
И все словно выдохнули.
Жизнь определенно налаживается, тебе так не кажется?..
Твоя, если только.
И почему никто никогда не замечал, что для ответа нужно созреть? Не в том смысле, что нужно обязательно вырасти и приобрести опыт. В том смысле, что нельзя отвечать сразу. Какой-то вопрос или чьи-то слова могут очень сильно задеть, удивить, могут разозлить и ошарашить. Еще можно впасть в ступор и нести всякую чушь, ту самую, что первая приходит на ум. Можно сгоряча разболтать все-все секреты, а потом отчаянно краснеть. А ведь надо было только созреть. Подумать, позлиться, обидеться и накручивать себя, а потом понять, что на правду не стоит обижаться. Что в этой ситуации нужно сказать совсем не обидные слова, как сильно бы того не хотелось. Что нужно именно здесь и сейчас проявить деликатность, ведь у противоположной стороны может быть гораздо белее веские причины злиться и срывать свое зло на близких. Проглотить упреки, ведь не всегда нужно показывать свой характер – от этого никто не станет думать, что ты взрослее или опытнее. Не нужно взрываться, как подросток, хотя у них как раз есть на это право. Веди себя как взрослый и разумный человек, и это оценят.
Если конечно кто-то заметит, что в ответ на их крики молчат не потому, что нечего сказать, не потому, что проявляют слабость и далеко не потому, что пополняют словарный запас новыми ругательствами.

Вот и я, блудный автор)
обсуждение здесь: http://www.teleseria...showtopic=22541

I'm tired of being what you want me to be
Feeling so faithless lost under the surface
Don't know what you're expecting of me
Put under the pressure of walking in your shoes.
Я устал быть таким для тебя
В чувства не веря, и чувства теряя.
Непонятно, чего ты ждёшь от меня.
Я как под давленьем, давлением тебя.
Linkin park – Numb
(«Оцепеневший»).

И закрутилось! Не многим в полной мере знаком смысл выражения «не было даже времени подумать». По идее, как просто, нужно всего пара секунд, что бы принять решение, пусть даже и достаточно важное. Думать так же естественно и незаменимо, как дышать, тут уж ничего не сделаешь. И у тебя даже не было возможности уделить минуту на раздумывание, пока занимаешься рутинной работой?
Нет, не было. И не потому, что мысли в тот момент уносятся гораздо дальше от того, чем именно занимаются твои руки. Для раздумий действительно нужно спокойствие. Не обязательно тишина, просто меленькое бездействие. Даже не отдых.
Что странно, но думать тоже надо уметь.
Иногда казалось, будто мозг лопнет, если подумать о проблемах еще хотя бы секунду. Нужно успеть так много, пока не наступила ночь, пока разум не начинал захлёбываться в панике, пытаясь решить хоть что-то. Пока боль не сковывала в обруч виски, намекая о старой, но ворчливой, словно старушка, ране на затылке. От нее не избавишься, даже если удалишь шрам и вылечишь свою большую голову.
Обычному человеку это не под силу, а я никогда не считал себя особенным. Это словно вставать каждое утро с жесткого деревянного пола, на котором спишь, и понимать, что пришло время сдаться. Опустить руки и признать поражение.
У тебя нет времени, хотя ты понятия не имеешь, сколько его было, у тебя нет сил, хотя ты по-прежнему открываешь глаза с рассветом и видишь, у тебя совсем не осталось надежды, но ты выполняешь то, что должен, не имея не малейшего понятия, зачем и как это закончится. Твои стены в руинах, и каждый может зайти в твой разум, что бы вдоволь посмеяться над скорбящим хозяином некогда величественного замка. Каждая эмоция, словно ледяной ливень на голову, отрезвляет, но не согревает, напоминая, что скрыться некуда. И что чувства эти не твои.
Входя в чужой дом, как никогда ощущаешь счастье других. Тут пустота заполнена. Они друг друга любят, переживают друг за друга. Они разговаривают оттого, что есть с кем. Они улыбаются и грустят, шутят, когда вместе пьют кофе с рассветом, что бы поднять друг другу настроение перед сложным днем. Они ложатся спать с гудящей головой и мгновенно засыпают, зная, что о них думает близкий, и переживает. Зная, что будет новый день, что появятся силы, что семья рядом.
Из-под двери дух холодный воздух, но укрыться было нечем. Из крошечного окошка совершенно не было видно звезд. Наверное, из-за облаков. Или туч. Тяжелых, свинцовых, готовых в любой момент обрушить на Землю поток воды, словно праведный гнев, ворча и раскатисто смеясь, сверкая вспышками. После такого всегда дышится легче, все тропинки, словно пятнами, покрыты лужами, а Земля чиста, как будто только умыта.
Холодный утренний воздух срывается с губ облачками пара, и, оборачиваясь на массивные кованые ворота, что бы перекреститься, я прошу не об искре удачи, как обычно, а о том, что бы не заболеть. Боюсь, что этого истощенный организм попросту не выдержит.
Как бы эта зима не стала последней для меня.
Так странно и глупо вести разговори с самим собой. Ты чувствуешь, как сознание расслаивается, словно в тебе сидит два человека. Один постоянно говорит в твоей голове, и голос этот громкий, четкий. Но есть и второй голос, который говорит тихо и часто слишком быстро, что бы что-то уловить. Я пытаюсь как-то вытеснить его, справиться с этим раздвоение, который очень пугает. Но потом приходит мысль, а не является ли этот тихий голосок моим? А может быть так и должно быть, а может быть у всех точно также, но об этом никто не задумывается? Что если у каждого в голове и должно быть два голоса? Сердца и разума. Так бывает и так правильно? Или все же нет?
Пытаюсь ли я избавиться от какой-то большой части себя? Или я борюсь с чем-то действительно сильным, но неправильным?
Сомнения, кругом одни сомнения.
Никогда не подозревал, что настолько сильно смогу кого-то ненавидеть. Что правда – не сможешь ты понять влюбленного, если сам не разу не любил. Это будет казаться чьим-то враньем или байками. Ну не может же человек это испытывать! Не может пожертвовать собой, что бы любимый жил, не может он ночами не спать, переживая по пустякам. Этого просто не бывает! А когда влюбишься, когда Половинка тебе твоя улыбнется, и понятно становиться, отчего другой с ума сходил и думать ни о чем другом не мог.
Если кто и рассказывал о ненависти, то как-то неправдоподобно. Никто мне никогда не говорил, что при мысли о ненавистном тебе человеке начинает трясти и лихорадить, что голова наполняется багровым туманом, и руки сами сжимаются в кулаки. Что готов вытащить наружу всех своих подводных демонов, лишь бы сделать как можно больнее. Что получаешь жгучее, ни с чем несравнимое удовольствие, когда чувствуешь его боль, когда знаешь, что все у него не так гладко. Когда черные, никогда до этого не наполнявшие голову, мысли крутятся, очерняя все больше и все темнее. И это пугает. Но все равно приносит удовольствие. Черное, как и ты сам.
Лед хрустит под ногами, а легкие жжет от холодного морозного воздуха так, словно не хватает воздуха, и я задыхаюсь.
Я знал когда-то, в совершенно другой жизни, довольно много ясновидящий, провидцев, экстрасенсов, ведьм и колдунов – всех тех, кто знает, что у него есть Дар и знает, как им пользоваться. Они по привычке разговаривают медленным тягучим голосом, привлекая к себе внимание, у них взгляд такой, словно они знают про тебя все. Но факт в том, что почти все ненавидят свой так называемый Дар.
Если это назвать Проклятием – это будет кощунством. Вера учит нас принимать все трудности, что выпадают нам в нашей жизни как испытание, пройдя которое мы сможем постичь что-то крайне важное для себя – уверенность, любовь, спокойствие, быть может. Но испытания эти любому из нас по силам, а если ты так не думаешь, значит ты изначально был равнодушным и все, что ты сможешь узнать о себе – это слабость. Духом. Насколько бы не было слабо твое тело, ты обязан быть с состояние сделать хоть что-то во благо других.
Вот только у всех у них есть одна общая черта, независимо от того, сколько им лет, какой у них опыт или чем именно они занимаются в жизни. Каждый провидец путает свою смерть с концом света.
Мне кажется, что я знаю, чем можно искупить свою вину перед этим Миром, не подозревающим, что жить ему осталось не долго. Как ступить на эту тропу Исступления, отдавая все, что у тебя было. Или могло бы быть. Самое странное, что, принимая этот путь, ты сам никогда не узнаешь, какова та страшная цена, которую ты заплатил в итоге. Что это будет? Твоя семья, которая либо давно умерла, либо отвернулась от тебя, но которая могла бы у тебя быть. Твои дети, рожденные от любимого тобой человека, который мог бы у тебя быть. Чистый, не воспаленный разум, который, опять же, мог бы у тебя быть, не умри этот Мир в страшной агонии.
Это вроде бы просто – ты не знаешь, от чего отказываешься. Вот если бы это у тебя было, тогда другое дело. Но на самом деле все гораздо страшнее. Твои фантазии не покидают тебя ни на секунду, днем и ночью ты думаешь, а каково это – дышать без боли? Каково открывать глаза и видеть все, что тебе захочется – родных, друзей, закат с рассветом? Что бы я делал, если бы не было этого Дара? Был бы счастлив? Был бы любим? Был бы я вообще живым? И ты задаешь себе эти вопросы раз за разом, гоняя их по кругу, но получить ответ тебе попросту неоткуда. Никто, даже ты сам никогда не узнаешь, а каково это.
И в самом конце не остается даже этого.
Тебя опустошают, заставляют отпустить боль, близких, что давно тебя оставили, чувства, что сводят тебя с ума, но если отпустить все это на свободу, то в конце концом, в тебе не останется ничего, за что можно будет держаться разуму.
Но надежда умирает последней. К сожалению. Умри она первой, не было бы мучений, которые неизвестно закончатся ли чем-то хорошим и закончатся ли вообще. Хотя все в жизни рано или поздно заканчивается, главное, что не многие дотягивают до этого конца.
Мучения... Понятное дело, что для каждого они разные, но ведь есть что-то такое, чего ненавидят практически все. Боль ли это? Не для меня. Она помогает, я дышу, но при этом знаю, что я до сих пор на этом свете, что солнце восходит на востоке, а звезды светят ночью. И что когда ты делаешь вздох, то тебе больно. И уже давным-давно это стало нормой.
Одиночество? Нет, пожалуй. Я слишком долго не был один, что бы бояться остаться наедине со своими мыслями. Были люди, которые так долго прошли вместе со мной, столькому меня научили, что их компания медленно стала вызывать раздражение, затем апатию с моей стороны, что чем ближе к 18 годам, тем сильнее захотелось туда, где никого не будет.
Страх? Все мы чего-то боимся, но боятся самого страха глупо. Это всего лишь адреналин, но сути, который заставляет кровь приливать к ногам, что бы убежать, либо к голове, что бы быстрее соображалось...
Мысли скачут в голове...

2025
POV Wyatt
- Спасибо, - Рита улыбнулась кончиками губ, отходя назад на свое место.
Ее настой, плескавшийся в глубокой чашке с вырезанными по краю письменами, успокаивал. Не отодвигал проблемы на второй план, не затуманивал разум, не позволяя думать о действительно важных вещах, а просто успокаивал. Легко внушал мысль, что все будет хорошо.
Только в это слабо верилось.
- Ты ведь знала, что он уйдет.
Она стоит ко мне спиной. Но даже через всю комнату я чувствую, что она не знает, что ответить.
Но она действительно знала.
Знала, что он уйдет, знала, что в таком состоянии, знала, что...
Черт.
Так сильно сейчас хочется разбить чью-нибудь голову, крича и ненавидя всех подряд.
Так сильно хочется залезть туда, где темно, и дать волю эмоциям.
И того, и другого хочется в равной степени. Вот только оказываясь в одиночестве, очень сильно начинает в тебе кипеть ярость, находясь среди людей, тебя одолевает меланхолия.
- И ты об этом знал, - шепчет она, все еще стоя ко мне спиной.
- А, ну да, конечно! Те несчастные пять минут, что ты мне уделила тогда на набережной лет семь назад, однозначно должны были меня натолкнуть на мысль, что произойдет именно это! Ты тогда по нормальному не могла сказать? Ненавижу загадки, и тебе об этом прекрасно известно! – она поворачивается ко мне, морщась как от зубной боли.
- А ты не мог поду...
- Я так боялась думать в его присутствии, - Бьянка смотрит на так горячо любимый ею огонь, но я не уверен, что она его сейчас видит. Она еле шепчет, о отчего-то весь запал проходит. Я не хочу больше ни с кем спорить, я не хочу больше никого и ни в чем обвинять.
Я просто хочу тебя назад. Живого и невредимого.
Зрячего.
И говорящего.
Моего.
- Ты мне всегда говорила, как можно меньше думать при нем, - я просто хочу ее разговорить.
Долгое время она знала об очень важной – важнейшей! – составляющей моей жизни гораздо больше, чем я сам. Хотя я до сих про говорю себе, что это не было ревностью. Это было нечто менее разрушительное, но более понятное, логичное и весомое, чем простое любопытство. Она проводила с ним очень много времени, она разговаривала с ним, выхаживала, холила и лелеяла. Любила.
Однолюбам всегда приходиться тяжелее. Мало у кого выходит прожить жизнь с тем человеком, которого ты любишь, некоторым не достается даже такого счастья, как найти того самого человека. Что чаще всего, люди, созданные друг для друга, расстаются, не сумев понять друг друга. Не желая услышать друг друга. Или не сумев захотеть понять и выслушать своего любимого. Любовь – это много. Но это далеко не все.
Но, даже расставшись, продолжать долго и, можно даже сказать, упорно, словно самому себе назло, одного и того же человека – это тяжелая форма мазохизма. Со временем всегда помнишь только хорошее, вот и приходиться упиваться лишь воспоминаниями, разводя руками и говоря, что не в наших силах заставить себя полюбить другого. Да, мы не в силах. Зато мы можем отпустить этого человека, пожелать ему счастья и радоваться при мысли, что твой любимый счастлив. Да, с другим. Но, в конце концов, какое твое дело?
Если бы еще так больно не было.
- Да, говорила, - она лишь горько усмехнулась, вспоминая свою боль. – Я во много чем ошибалась насчет него. Я боялась его провоцировать, видя, как он себя терзает и как он себя ненавидит. Я так боялась, что он так и останется слепым и никогда больше не сможет увидеть этот Мир. Что он больше никогда... – она замялась, пытаясь справиться со своими рыданиями. Но сейчас, когда прошло всего несколько часов, было еще слишком рано пытаться все забыть. - ... никогда больше не увидит меня. Что разговаривать не захочет, что думать будет ему больно, что...
Она все перечисляла и перечисляла, и от этого огромного списка всего самого болезненного, затаенного и страшного становишься безумным. Хотя не из-за того, что она сейчас говорит о своем самом сокровенном, а от того, что на самом деле она всего лишь перечисляет все то, от чего становиться так страшно тебе самому, что она словно заглянула в твою душу и вытащила наружу все то, что ты даже боялся озвучить у себя в голове, о чем запрещал себе думать.
Никому и никогда не нравиться, когда раскрывают твои страхи, пусть даже не подозревая об этом. Нет ничего более травмирующего, чем встретиться с ними лицом к лицу. Мир словно сужается до огромного размера твоих страхов, и куда бы ты теперь не шел, ты будешь двигаться в одном направлении – навстречу самому темному в себе. Ты продолжаешь жить дальше, не думая о том, что начинаешь бояться.
Что вдруг кто-то узнает о них и посмеется. Что вдруг твои страхи помешают – и рано или поздно они обязательно это сделают! – тебе быть счастливым. На каждом шагу, не повинуясь больше твоему разуму, будут появляться мысли, что было бы, не бойся ты так сильно и так отчаянно. Что бы ты тогда смог сделать, если бы не пытался точно до деталей все рассчитать, опасаясь где-то промахнуться. Надо ли говорить, что ты всегда где-то ошибешься. Порадуешь свой страх. Закроешься в себе еще больше.
- ... что он никогда...
- Уайет, - как-то слишком громко и несколько нервно перебила Бьянку Рита, сочувственно косясь в ее сторону, - можно спросить? – обычно такие вопросы задают тогда, когда хотят спросить о чем-то лично, сокровенном или неудобном. Не нравиться мне все это...
- Почему Крис «закрылся»? И почему никто так и не смог его вытащить из этого состояния?
Вопрос-размышления? Ох, ненавижу!
Я сморю на нее исподлобья, пытаясь понять, чего же она хочет услышать? Мои мысли по этому поводу? Как мне сейчас плохо, зная, что по крайней мере две трети вины за все произошедшее несколько часов назад лежит на моих плечах? Или ей просто так не терпелось перебить поток связанных между собой «что он никогда...» единой болью.
Слишком часто за последнее время мелькает слово «боль». У кого что болит...
Ну да.
Это и вправду так – ты думаешь об одном и том же столько времени, что даже не осознаешь, что уже не можешь переключиться ни на что другое. Ты крутишь и вертишь в голове одни и те же фразы, события, лица и мысли. А как ты можешь переключиться? Все напоминает о пережитом, все вокруг говорят об этом. Все слишком близко и тесно связано.
И приступы мигрени лишь малая цена за призрачное спокойствие.
- Он всегда был закрыт от меня, по крайней мере, наполовину. Он не из тех людей, у кого душа нараспашку, и кто позволяет кому угодно беспрепятственно ковыряться в ней. Сколько себя помню, он мало разговаривал, о себе он говорил еще меньше, мало хотел взаимодействовать с окружающим его миром. Он очень любит думать, переваривать все происходящее, никогда в него не вмешиваясь. Меня это всегда задевало – с ним можно было делать что угодно, и он не сопротивлялся. Добро ли это было или зло. Он просто все принимал, не борясь и не говоря об этом. Мне всегда казалось, что он несправедливо обделенный – у него не боль чувства гордости за себя и чувства защищенности. И мне кажется, что он страдал из-за этого, - А может быть, это я из-за этого страдал. – Его долгое время подавляли, стараясь вырастить из него достойного эмпата, а получилось так, что все было не на пользу. Хотя, откуда мне об этом знать? Я мало, что знаю из того, что с ним делали, и как на него это влияло. Было много боли, но была ли она травмирующей, я не знаю. Я так долго думал над этим, что можно сойти с ума.
- Я сомневаюсь, что Учителя действовали Крису во вред. Им нет от этого никакой пользы. Они гораздо выше всяких разборок со Старейшинами, демонами и так далее, - Рита вздохнула, перебирая какие-то мешочки с травами на столе. - Лео – единственный, кто действовал ему во вред, - резко закончила она, отворачиваясь.
- Он говорил мне, что не хотел нам вредить – ни мне, ни тем более ему, врет он или нет, я не знаю. Он безумен последние годы.
Лет восемнадцать, не меньше.
- А не ты ли в этом виноват? – ворчит она, но меня это задевает, как всегда.
- Ты опять? То проклятье...
- То проклятье вообще не следовало накладывать! Мне все равно, что он говорил и как себя мотивировал, но теперь от него точно никакого толку. Я не считаю его нормальным и адекватным, полностью добрым я его тоже не считаю, он уже достаточно давно не является Старейшиной, что бы следовать букве Их законов, но до того момента, как было озвучено тобою проклятие, с ним можно было поговорить. Заглянуть в его память, в конце концов. Теперь слишком поздно и бесполезно об этом спорить. Он ни на кого не реагирует, а в голове его не осталось ничего связного...
Так ему и надо!
-... ты зациклен на том, что он делал. Ты все видишь однобоко, не желая становиться на его место. Я понимаю, что ты жалеешь, что не мог его остановить, что тебя не было рядом с Крисом, но надо жить дальше. Надо пытаться как-то это осмыслить. Слишком много всего произошло, я знаю, но жить в одном момента нельзя. Вам обоим нужен был этот толчок, что бы как-то действовать. Слишком долго ничего не происходило, и мне кажется, что вас обоих это устраивало. Во всей этой ситуации был только один большой плюс – была какая-то стабильность. Из недели в неделю все повторялось, и вы успокоились, думая, что так теперь будет всегда и что это нормально. Это не нормально. Да, мы не знали, что со всем этим делать, никто не знал, но пора выходить из этого ступора, пора двигаться дальше, думать и жить дальше. Давно пора.
После ее слов тишина была какой-то звонкой. Слишком тихо, слишком много всего.
Она права, во всем, но как же мне нравилась эта стабильность. Я действительно успокоился и начал думать, что возможно когда-нибудь все наладиться. Все будет хорошо. Но возможно мы упустили тот момент. Когда можно было что-то сделать. Но что мы могли сделать, если никто не знал, что именно сдвинет все с «мертвой» точки. Вроде как ты думаешь, что надо предпринимать какие-то действия, нужно, может быть, поговорить, друг с другом или с кем-то с посторонним.
Но страх не давал ничего делать. Были мысли, что все станет еще хуже, что сейчас есть покой и уравновешенность, к которой мы всегда стремимся, а если мы начнем действовать, но все это рухнет.
Оправдания, кругом одни лишь оправдания. Пока нас не ткнут в это носом, как котят нерадивых, мы и не заметим, как оправдываем себя во всем. В лени, в жестокости, в толстоте и несчасливости. Во всем этом есть всегда виноватый – кто-то. Кто угодно, но не я. Всегда есть большое, даже иной раз гигантское, оправдание, которое перекрывает все. Плохие родители, разбитое сердце, отсутствие друзей. И так далее.
Но нет никакого виноватого, так же как и не должна присутствовать мысль, что есть одно размытое нечто, благодаря чему мы можем быть такими. Грустными, несчастными, некрасивыми, жестокими.
Ничего этого нет. Есть только ты, только твоя голова на плечах и только твоя бесхребетность. Больше нет никого и нечего, на что можно было бы свалить все свои несчастья, бездействия и обвинения. Во всем виноваты только мы. К сожалению, слишком поздно понимаешь, что вместо того, что бы сидеть и жалеть себя и ждать, когда кто-то придет и пожалеет тебя – с какой-то стати?! – ты мог бы встать с дивана, поговорить со своими родителями, и сказать им, как сильно ты их любишь, и что бы вы могли изменить в ваших отношениях, что бы стать семьей, которой совсем недавно ты завидовал. Можно начать делать зарядку, становясь красивее и приближая тебя к тому идеальному состоянию, который совсем недавно казался непостижимым. Можно самому выйти на улицу, позвонить друзьям и сказать им, как было бы здорово встретиться и поговорить. Не о тебе любимом, а о вас. Или найти себе друзей и проводить как можно больше времени в людьми, в обществе.
В конце концов, это все надо сделать тебе и только тебе. Засунуть подальше жалость к себе, ненависть к людям, обиды к близким людям. Неужели нельзя поменьше думать о себе? В мире гораздо больше людей, которым хуже живется, которые и не из таких ситуаций находили выход, которые верили, что все будет хорошо. И у таких людей действительно все хорошо. Они не видят на месте, они больше времени слушают других людей, а не себя самого, они учатся с каждым днем становиться все лучше и лучше. Где-то на чужом примере, где-то на своих бедах. Везде можно найти стимул и на всем можно усвоить урок.
Только представь, у тебя плохие отношения с родителями? А у кого-то их вообще нет, кто-то мечтает, что бы были те, кто думал о тебе и любил бы тебя. Но нельзя все делать в одну сторону. Тебя никто и никогда не будет любить, если ты не поймешь, что нужно что-то отдавать взамен. Нужно говорить, что ты их любишь, нужно поддерживать твоих близких, вселять в них уверенность в себе и быть добрее и терпимее к их недостатком. А потом через какое-то время ты поймешь, как сильно все вокруг изменилось, как улучшились отношения, и какие на самом деле у тебя хорошие родители, родственники, друзья.
Но знаешь что? Можешь дальше сидеть в своем углу и думать, кто виноват в том, что ты растешь или уже вырос таким слабым. Это естественный отбор, и только время покажет, кто из нас достоин счастья, добытого своим трудом, а кто годен лишь на то, что бы быть одному, любя себя и ненавидя окружающих.
Рожденный ползать летать не может.
- Ты права. Во всем. Как ни тяжело мне это признавать, но нам было необходимо что-то делать. Мне нравилось приходить раз в неделю и смотреть на него, даже если от этого ему становилось хуже. Мне нравилось знать, где он находиться, и я боялся, что снова дав ему свободы, я его потеряю. Он очень нужен мне, что бы удержаться и не сделать Мир еще хуже и еще более жестоким. Я хочу, что бы он был рядом, слушал, даже без возможности что-либо сказать. Хочу, что бы он хотел быть рядом. Но я всего лишь засунул его в клетку и держу его там. Что бы придти, посмотреть, высказаться и успокоиться. А он этого не хотел никогда, не хочет сейчас и, я думаю, что никогда уже не захочет. Я очень сильно люблю его, но моего брата просто пора отпустить. Давно пора. И научиться жить и справляться своими силами.
Только вот где же найти эти самые силы?
- Ты должен поговорить с Лео, - ее мягкий голос обволакивает и появляется мысль, что она права. А следом за этой коварной фразой и волна протеста.
- Нет, не должен. И хватит манипулировать мной. Эти твои штучки с разумам со мной не сработают. Я не хочу с ним разговаривать, я не хочу его видеть и я не хочу о нем думать.
- Уайет, ты говоришь сейчас как ребенок. Ты обвиняешь во всем отца, но факт в том. Что тебе нравиться вся эта ситуация. Ее давно пора изменить, и изменить к лучшему. Ты обвиняешь его в том, что он с вами делал, но тебе не приходила мысль, что у него есть на это причина? Поговори с ним, хотя бы ради Криса, он бы хотел этого.
- Ты его используешь, что бы я сделал так, как тебе это надо и это низко.
- Прости, но я не вижу для тебя другой мотивации. Как и другого рычага воздействия, - женщина извиняющее пожимает плечами.
Черт с ним. Кажется, нам действительно пора поговорить.

Сообщение отредактировал Christian W.: Воскресенье, 25 ноября 2012, 12:24:24

Вернемся к канону?

The old man
then prepares
To die regretfully
That old man
here is me.
Усталому человеку,
которого они видят,
уже всё безразлично
Старик готовится
Умереть в раскаянии,
И этот старик - я.
Metallica – The unforgiven
(«Непрощенный»).

2002 год
POV Christopher
Лео пришлось отправить в Вальхаллу к валькириям. Это нельзя назвать спонтанным решением, но иногда что-то приходит в голову совершенно неожиданно, некоторое решение, что помогает сбросить этот груз раздумий и сложить картину. Мне необходима свобода и, прежде всего, от пристального внимания. С сестрами проще, они женщины, у которых жизнь кипит, и не только личная. Им нет до меня такого уж большого дела. Не злой, не агрессивный, дружелюбный, насколько это вообще возможно. Они не доверяют мне, но это вопрос времени.
С Лео все иначе. Собственно, с ним всегда все по-другому. У него есть сын и есть жена, его жизнь течет гораздо более медленно, более спокойно, и, несмотря на то, что он стал Старейшиной, несмотря на то, что он в течение нескольких лет был Хранителем сестер, а до этого возможно и кого-то другого, он не растерял своего спокойствия. И это иногда даже пугает. Наблюдая за тем, как он в этой нелепо-ненавистной хламиде пытался успокоить Фиби и Пейдж, вселял в них уверенность, говорил что-то ободряюще, у меня в голове словно что-то сдвинулось. Я видел эту картину и раньше, слышал этот голос, но впервые пришла мысль, а есть ли у него чувства? Хоть какие-нибудь? Неужели он сам никогда не волнуется? Не нервничает? Ему всегда есть, что сказать, он знает, как успокоить, но при этом выглядит как робот, способный только улыбаться. А свое мнение? Разве Хранитель не должен в какой-то мере держать своих подопечных в рамках? Не должен ли он в случае необходимости удерживать их от глупых, опасных и необдуманных поступков?
Одно я понял точно, сидя всеми забытый в углу гостиной. Он им спускает с рук все, начиная от пренебрежения Законов, как людских, так и более высших, заканчивая ленью. Абсолютно все. И это несколько коробит.
Да, с одной стороны, он ведь справляется. Зачарованные живы, здоровы и даже счастливы, демоны убиваются, про магию до сих пор никто ничего не узнал – события двухлетней давности нельзя считать разоблачением, все очень удачно замели и стерли.
Но ведь существует и другая сторона всего этого. Сестры в первую очередь женщины и нельзя от них требовать, что бы они забыли о себе, иначе меня и Уайета вообще бы не было. Но чем больше времени проходит с того дня, как они обрели силу, тем отчетливее они понимают, что не они в долгу перед магией, а она в долгу перед ними, и возникает вполне закономерная мысль – а не станет ли эта фраза оправданием всем их будущим действиям? Или бездействиям? Какими бы сильными и даже незаменимыми Зачарованные не были, все нужно держать под контролем: силу, эмоции, желания... Тем более желания. Видит Господь, какие перед тобой открываются соблазны, когда ты понимаешь, что сейчас, прямо в ту минуту, ты без всякой на то веской причины можешь исполнить любое свое желание. И тут степень последствий можно определить только степенью твоей испорченности.
Либо степенью твоего отчаяния, когда оправданием начинает служить не фраза: «магия у меня в долгу», а фраза: «Хуже уже не будет. Все самое страшное, что могло случиться, уже случилось».
Кажется, что мне и сестрам придется в ближайшее время бороться и побеждать свои соблазны и проверять степень нашей уверенности в том, что все проблемы можно решить при помощи магии. Это не так, и, прожив на Свете не так уж и много, все же понимаешь, что проблемы вокруг тебя всегда начинаются только с тебя.
Вернемся в Лео. Это так странно. Я видел много вспышек его настроения, от радости до бешенства, но вот такой Лео для меня в новинку. Он действительно когда-то был таким?
Не верю. Люди не меняются так сильно ни от чего.
Я не хочу думать, что это только голый и холодный профессионализм. Мне не нравиться сама мысль, что на самом деле он другой и что он ни в чем не виноват. Об этом даже противно думать. И самая неприятная мысль о том, что рано или поздно, в самом конце этого пути, когда придется оставить этот уютный 2004 год, мне также придется признать, что Лео был хорошим человеком и хорошим отцом, которому просто не повезло с сыном. С этим, похоже, мне придется просто смириться.
Глубокий вдох. Об этом можно подумать чуть попозже.
Но теперь Лео нет рядом. Теперь есть свобода, хоть она и не та, какой ее себе представляешь. Вокруг вообще все не совсем так, как у тебя в голове. Мечты сбываются, но немного иначе, чем мечталось. Мысли материализуются, но не так, как это задумывалось. Цели тоже достигаются, но совсем не так, как мне бы того хотелось.
С этой свободой не совсем понятно, что делать. Она вроде есть, а вроде ее и нет. Ты ее ловишь, а она приходит именно тогда, когда меньше всего нужна.
Мы за свободой прячемся. Скрываем что-то, что-то бережем. Всем нам есть что скрывать, но есть одна такая вещь, которая спрятана лучше других. И когда нам задают вопрос: «Что ты скрываешь?» именно эту вещь мы вспоминаем прежде всего. А потом с облегчением думаем: «Это не то. Они не знают».
В конце концов, есть такие секреты, которые просто необходимо унести с собой в могилу...
Страницы Книги тихо шелестели, перелистываемые телекинезом. Поразительно, как много демонов ней есть, и скольких еще нет. От самых слабых до самых сильных. Плюс ко всему рецепты, советы, ссылки, рекомендации... Иногда кажется, что всего слишком много, но как часто приходиться сталкиваться с тем, что нужного в Книге нет? Как часто приходиться экспериментировать, выдумывать, импровизировать, что бы победить очередного демона или решить какую-то важную задачу? Сколько на самом деле необходимо знать или выучить, что бы чувствовать себя уверенно, не бояться нападений. Вообще ничего не бояться. Ни проблем, ни атак, ни каких-либо других сюрпризов от магии.
Наверное, очень и очень много. Жизни не хватит, что бы все выучить.
Но можно ведь попытаться. Если это способ, что бы избавиться от страха, то я согласен. Вдруг это сработает?
Пространство начинает неприятно сдвигаться, образуя напротив двери портал. Только этого не хватало! В прошлый раз мне пришлось потратить все свое красноречие, что бы убедить Валькирий сотрудничать. Боюсь, что ко второму заходу у меня просто нет сил.
- Что ты здесь делаешь? – от Мист исходят неприятные вибрации. Любопытство, симпатия, какие-то сомнения. Женщины всегда чувствуют слишком много всего одновременно. И как у них у всех голова еще работает при таком наплыве эмоций за раз?
- Долго еще? – ее приятный голос только добавляет головной боли. Я действительно начинаю переживать, что не справлюсь со всем этим.
- Я еще не готов, - в голос приходиться добавить силы, валькирии это любят. Мне только нужно еще немого времени. Совсем чуть-чуть. Кого ты пытаешься обмануть?! - Пока я еще не сделал то, ради чего пришел сюда, мне нужно, что бы Лео не было рядом, - она поверит? Или нет?
Боюсь, что я ввязался в авантюру, которая меня и погубит. Под контролем нужно держать слишком много всего. Как за всем успеть, да еще и в своем уме остаться?
Она, наконец, уходит, но тут не надо иметь способности, что бы понять, что она мне не поверила. Или поверила не до конца. И еще она немного злиться.
Я считаю, что скрытность присутствует в каждом человеке, понятное дело, что в большей или меньшей степени. Нельзя всегда говорить то, что думаешь, делать то, что хочешь. Никто не может прожить без того, что бы иметь секреты. Для человеческой психики это более, чем естественно. И, само собой разумеется, что серьезность и размер секретов тоже слишком разные. Можно одновременно невинно бояться пауков и быть сообщником преступления. После раскрытия первого секрета тебя, скорее всего, поймут, пожалеют и успокоят, а вот раскрытие второго будет иметь слишком большие последствия.
За все в этой жизни нужно платить. Как бы это иногда не было несправедливо или больно, но если ты виноват, то должен понести наказание. Я даже не смогу сказать, где заканчивается страх разоблачения и где начинается страх наказания. Все в человеческом разуме едино, и часто одно дополняет второе. Все взаимосвязано и так далее.
Страх.
Кажется, именно он грозит стать самой большой моей проблемой. Не потому что секреты большие и ужасные, не потому что наказание – или лучше сказать возмездие в моем случае? – будет серьезным и безжалостным. Тут, наверное, действует все разом. Весь этот совершенно чужой Мир. Совершенно другие люди. Совершенно другая семья. И цели совершенно другие.
Страх поглощает все вокруг, приходит в самые неожиданные моменты, диктует тебе свои правила, которым ты не можешь не подчиниться. Тебя трясет, тело скручивает холод, разум закрывается и перестает думать. Совершенно. В голове ледяная пустота, которую словно можно потрогать. Это называется «паническая атака» и в большинстве случаев справиться с ней тебе не поможет никто и ничто.
А спустя какое-то время приходит страх того, что вернется страх. И так по кругу каждый день, в те моменты, когда ты мог бы быть счастлив.
Казалось бы, подключи разум, иногда это срабатывает. Думай логически и тогда страх отпустит. Боишься пауков? Включаем логику. Что он такого ужасного может тебе сделать? Съесть? Укусить и заразить чем-то? Он просто большой и мерзкий?
По сути, стоит просто признать, что средство от насекомых у тебя есть, что в том месте, где ты живешь, не водятся огромные и мохнатые паучищи, ядовитые и действительно способные тебя съесть. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, это крошка-паучок с тоненькими лапками. Все. И это он должен тебя бояться. Пару дыхательных упражнений и страх побежден. Возможно, пока временно, но вы, так сказать, ступили на путь выздоровления.
Но иногда страх такой, что вся голова, вместе с разумом, логикой и прочими эмоциями отключаются. Как по мановению волшебной палочки. И тогда, только спустя много-много времени, ты понимаешь, что ничего не смог бы сделать в тот момент.
Ничего.
Только стоять и смотреть, как сбывается твой возможно самый большой и самый страшный кошмар, как вытаскиваются на волю все скрытые тайны и как выползают из тьмы страхи новые, но уже достаточно сильные, что бы тебя отравить. Только стоять и только смотреть, потому что страх парализовывает...
Да, сейчас у тебя слишком много времени для того, что бы думать, и мне ничего не остается, как анализировать, сравнивать и прочее. Это вроде бы и хорошо, а вроде бы и вредно. Кто знает, до чего может дойти воспаленный и угасающий разум?..
Как же это все-таки легко – ассоциировать и переносить все на этого Лео! Ты видишь его и не различаешь, что тот Лео, из твоего прошлого и этот Лео, из твоего вроде как настоящего, которое, по сути, прошлое - Боже, как же это абсурдно звучит! - два разных человека с одинаковой внешностью. Нельзя их объединять. Это неправильно, но сложно постоянно об этом себе напоминать! За то можно сравнивать. Всегда. Часами. Мне все равно больше ничего не остается.
Но как же удержаться от соблазна, когда вот он, сидит и не подозревает, сколько же у меня в голове вариантов как сделать ему больно и посмотреть на его мучения, как он когда-то делал!
Вопрос в том, что нельзя этого делать. Эти мысли просто отвратительные и мерзкие, но избавиться от них я тоже никак не могу. Хочу и не могу. Я чувствую, как превращаюсь в какое-то животное, что не могу держать все мысли и обиды под контролем, что просто перестаю понимать, что можно делать, а что нельзя.
И то, что у меня в голове делать с людьми уж точно не стоит! Это не только против правил, но еще и аморально, и как после этого я буду жить, я себе попросту не представляю.
Нужно дышать глубже и включить логику. Давай, это же всегда у тебя срабатывает!
Он, именно этот Лео всех тех ужасов не делал. Он хороший, ты посмотри на него, как он трогательно возиться со своим сыном, и пусть это не ты, но, по сути, ты же еще не родился, так? Так. Он заботиться о ма... Пейпер, она еще не твоя мама, перестань ее так называть. Он очень хороший Хранитель. Даже слишком. Он думает не только о себе. Он вообще ни в чем не виноват перед тобой хотя бы потому, что тебя-то еще не существует. Но это же пока не виноват.
Охх, этот сарказм совсем тут не уместен. Я стараюсь сделать так, что бы глаза не застилала кровавая пелена каждый раз, когда я его вижу. Да что там – каждый раз, когда я о нем думаю!
Я просто хочу остаться человеком.
Но иногда – прямо сейчас! – это так сложно.
Его нельзя трогать, ему ничего нельзя говорить или показывать, что он тебе противен. Никак и никогда.
Да, Крис, ты сам себе противен. И еще ты жалок, если не можешь справиться с такими пустяками, когда впереди нарисовываются проблемы покрупнее.
Я понял. Все дело в Пайпер. Этот... Лео с ней что-то сделал. А теперь благодаря мне все стало еще хуже. Она сама не своя, постоянно улыбается, всегда счастливая. Это было бы нормально, живи она вне мира магии и со своим любимым мужем. Но это не так, с какой стороны не посмотри. Чему она может тут радоваться?
Правильно, нечему. С ней что-то не так. И это, кстати, я заметил далеко не первым.
Образец Хранителя, ничего не скажешь.
- Что ты за Хранитель, если не умеешь лечить? – спасибо, Пейдж, ты прям повторяешь мои мысли.
- Ты тоже не умеешь, - мы с ней переругиваемся, как будто нам по пять лет. Напоследок останется только сказать: «Она первая начала!».
Все безумно раздражает, но хотя бы свое раздражение я могу держать при себе. Бывают дни, когда любая мелочь, на которую не обращаешь обычно внимания, просто вводит с состояние психоза. Хочется все крушить и ломать, хочется цепляться за каждое слово, сказанное тебе, хочется вывернуть все наружу, все, что в голове. И, что самое противное, это состояние не проходит неделями, пока все, кто к тебе более или мене нормально относился не поймут, что ты законченный невротик, и не станут обходить тебя десятой дорогой, лишь бы не сталкиваться.
Ага, если не научусь себя сдерживать хотя бы чуть-чуть, это ждет и меня.
- Я Хранитель лишь наполовину, - но я же тоже! Только вы об этом не знаете, и будет очень хорошо, если никогда об этом не узнаете! – Мог сказать об этом до того, как мы тебя наняли! – обвиняющим тоном заканчивает она, и я просто не могу сдержаться.
Наняли?! Серьезно?! По-моему кто-то помешался на поиске работы, которая ей совершенно не нужна!
- Меня назначили Старейшины, - все, что удается, это не кричать. И сдерживать обиду, хотя бы немного.
Если мне придется держать в себе еще хоть что-то, от чувств внутри меня просто разорвет на части.
А как бы это наверное смотрелось! Большой-пребольшой взрыв, грохот, море крови... И на моей могиле бы написали: «Он все всегда держал в себе».
Ты думаешь, что тебя похоронят? Да ты оптимист.
Есть вариант и похуже – эмоций и чувств внутри меня может стать так много, что их почувствует наш новый домашний эмпат.
- Есть еще что-то. Что ты хотел нам рассказать? – сзади Фиби выходит из кухни, держа в руках влажную салфетку для Пейдж.
Хороший же ты Хранитель, да что там – хороший же ты, Крис, человек, если сам не додумался. Что рану нужно обработать. Тебя только на препирательства и хватает...
- Нет, отвечаю я. Слишком быстро и слишком фальшиво, и средняя сестра скептично поднимает брови.
Еще одной проблемой больше. Нет проблем, добавлю в список.
- Я стал Хранителем совсем недавно, - ты жалок в сових постоянных оправданиях, просто жалок! – А дар Целителя – это серьезно. Нужно время, что бы этому научиться.
Время, стремление, желание, много работы, бессонные ночи, подпорченные нервы, годы практики и тогда возможно, если ты прилежно работал и знаешь наизусть все правила, если у тебя не было нарушений и есть люди, которых ты наставил на путь истинный, тебя наделят даром Целителя. А может и не наделят.
Старейшины вообще странные.
- Здорово, Хранитель-студент, - как же хорошо, что Пайпер – хотя и нельзя так думать! – сейчас немного не в себе. Если бы на меня набрасывалась со своими шуточками и недоверием еще и она, я бы просто сбежал отсюда. Это становиться невыносимым!
Ты даже не можешь с двумя справиться! И Пайпер, кстати, из них самая недоверчивая. И не только потому, что она мать.
- Не мог нам сказать об этом месяц назад? – месяц?! Прошел месяц?!
Так много, вот только время утекает как вода сквозь пальцы, а женщин, нападающих на меня в переносном смысле, хотя кто их, этих Валькирий знает все больше.
Плюс к ним добавиться Пайпер, если мы найдем способ ее вернуть в ее обычное состояние.
Ты жалок, жалок, жалок. И Хранитель из тебя никакой. И человек ты ужасный.
- Все, на какое-то время мы прекратим борьбу с демонами, - Фиби бросает взгляд на меня.
Этого не хватало. И эту проблему я добавлю в список.
Невыносимо.
Нужно переключиться, думать о чем-нибудь другом, приятном по возможности, но где этот позитив найти, если тебя окружают люди, ни на грамм тебе не верящие?
И ты забыл про Лео. Когда он вернется, то будет в ярости. Состояние для меня привычное, но это не значит, что он не поймет, кто тот добродетель, кто его сослал к этим девам в доспехах. И тогда этот самый добродетель получит, и будет хорошо, если вообще хоть когда-нибудь ему позволят к этому дому приблизиться.
Лео и Пайпер. Да узнай они, зачем я здесь, мой прах бы уже развеяли.
И они все рано или поздно узнают.
Я переключился, но легче не стало.
На какую-то секунду это показалось таким заманчивым. Я их больше не увижу, не будет никакого недоверия, неудобных вопросов, некрасивых ситуаций. Никакого контакта с ними. Они про тебя забудут.
Можно же искать демона и в Подземном Мире.
Ты жалок, и желания твои противны.
- Ребята, вытащите полотенца из сушки, - звонкий голос доноситься со второго этажа.
- Вот почему, - твердо произносит Фиби, отрезая мои дальнейшие вопросы.
Это плохо.
- Умерь совой пыл и не мешай нам жить, - Фиби встает после ухода старшей сестры, и она явно намерена отстоять свое право на свободу от меня и моих идей. – Кстати о жизни, мне пора идти на свидание, - добавляет она, посмотрев на часы.
Это нечестно. Я тоже хочу жить нормально, без всего этого бреда в голове, без страха. Беззаботно. Вы все переживаете о своей жизни, а как же моя?!
Никому, даже мне, до этого момента не приходило в голову, что я тоже не робот, я тоже хочу выходить на улицу, вздыхать свежий воздух и забывать обо всем, наслаждаясь моментом.
Я тоже хочу жить.
Так непривычно, ведь я даже и не думал, что подобным желаниям есть место у меня в голове. Все было вытеснено на задний план и теперь пробивается наружу в глупых побуждениях. Жить? Ты хочешь жить?
Ну так живи, что тебе мешает?
Да, живи. Забейся в угол представь на мгновение, что боли нет, и живи. Я сам себе устраиваю проблемы, сам их пытаюсь решить и сам же во всем этом вязну, утягивая в свои тревоги всех окружающих.
Ты не умеешь так жить, как они. Не умеешь и никогда не научишься, так что смирись и забудь об этом.
Ты жалок, и желания твои противны.
- Не знала, что твой босс вернулся, - сестры сменили тему, намекая, что старая им уже не интересна.
- Два демона, что скажите? – слова вырываются помимо моей воли. С этим придется что-то делать. Как и с сестрами. Они же не могут, в самом деле, все бросить и заниматься только своей личной жизнью. Почему нельзя уничтожать демонов и обустраивать свое счастье? Это не настолько сложно.
Но видимо я так думаю один.
- Я не могу этого сделать, - не выдерживаю я после еще нескольких минут с самого начала ставшего мне неприятным разговора. – Слушайте, я не хотел вас беспокоить, но... – придется им сказать. Выбора нет, иначе они забудут обо всем и разбегутся в разные стороны налаживать свою жизнь, позабыв обо всем. - ... Лео пропал.
Они ошарашены, но теперь ничего уже не изменишь. Может быть, все будет не так уж и плохо?
Хотя тут скорее стоит думать, что возможно будет не так уж и больно. С характером Лео это очень актуально.
- Старейшины считают, что его похитили, - собственно, так и есть.
Они начнут его искать, я в этом не сомневаюсь. Уж его-то они не бросят в беде. И найдут. И вернут, не зря же они самые сильные ведьмы.
Стоит готовиться к тяжелому разговору. Крикам и обвинениям. Все привычно, и было бы очень наивно думать, что прошлое останется там, где и должно быть. Мне всегда с этим не везет.
Ты просто жалок.