Часть 5. Дорога в ад
Сознание вернулось с волной огня. Не постепенно, а обрушилось всей тяжестью невыносимой боли, разрывающей спину, ягодицы, бедра. Сяо Юй не закричала – сил не было. Лишь короткий, хриплый выдох, больше похожий на стон, вырвался из пересохшего горла.
Она лежала ничком, щекой ощущая грубую ткань мешка, подложенного кем-то под голову. Руки были свободны, но онемели и горели от веревочных ожогов и содранной кожи на запястьях. Она попыталась пошевелить пальцами. Больно. Сковало.
Холод земли. Запах пыли и собственной крови. Звон в ушах, в который вплеталось эхо свиста прута, хлюпающего звука удара по мокрой от крови коже и ее собственных криков.
Сяо Юй чувствовала липкую влагу на спине, ощущала как грубые холщовые рубаха и штаны прикасаются к открытым ранам, терзая изувеченную кожу. Кто-то... одел ее?.. Каждое движение, каждый вдох теперь отзывались жгучей волной агонии. И все же... это было облегчением – знать, что она больше не оголена перед всеми.
Она попыталась слегка вдохнуть глубже – боль в спине свела мышцы в спазм, заставив закашляться сухо, мучительно. Кашель отозвался новой волной огня в рваных ранах. Сяо Юй постаралась замереть. Лежала, уткнувшись лицом в мешок, кусая его, чтобы не стонать. Боль уже была не просто острой. Она стала огромной, тупой, всепоглощающей тяжестью, пригвоздившей к земле. Мысли распадались, не успев сложиться. Сознание то уплывало в черную, беззвучную пустоту, то возвращалось обрывками. «Умереть...» В эту минуту, в грязи, с нечеловечески болящей спиной – смерть казалась милосердием. Избавлением. Но тело, молодое и цепкое, даже избитое, цеплялось за жизнь. Дыхание продолжалось, пусть и прерывистое. Сердце билось. Боль была доказательством того, что она всё еще жива.
Память... вернулась следом за болью. Лицо Лу Эра, оскаленное в гримасе усердия и тупой жестокости.... удар в живот... сапоги Ма... веревки... обнажение... свист бамбука... крики... позор... "Цветущий Лотос"... Боль... Все возвращалось к боли. Но стыд жёг не меньше ран, пробиваясь даже сквозь шок.
Она сжала веки, пытаясь сдержать слезы, но они текли сами, смешиваясь с пылью на мешке. Поймали. Выпороли. Обесчестили на глазах у всех. Окончательно. Бесповоротно. Каждый удар сердца отзывался глухим эхом в спине, возрождая память о свисте прута и жгучем огне на коже.
Она была сейчас, физически прикрыта, но все так же обнажена душой, разбита, унижена. Боль и позор никуда не делись. Они были впитаны в пыль дороги, в холод земли, в каждый цунь на ее избитой спине. Стыд. Беспомощность. Полная потеря достоинства.
Еще невыносимее было осознание, что она – ничто. Ее тело было живым свидетельством цены неповиновения, а случившееся в эту ночь, навсегда изменило что-то внутри нее. Мир теперь навсегда делился на "до" и "после". Она была больше не Сяо Юй, дочерью арендаторов. Она была куском окровавленного мяса, товаром с порванной упаковкой. Вещью, которую бросили в пыли. Её побег не принёс свободы, он лишь отнял последние крохи самоуважения. И теперь... теперь ее везли туда. В бордель. В Шэньян.
Что-то твердое и знакомое впивалось в ее ладонь. Она разжала кулак... Маленькая фигурка Гуаньинь. Она тут? Как?.. Мелькнуло что-то: шершавые пальцы, сжимающие ее руку... бред... или сон?.. Неважно. Сяо Юй судорожно сжала амулет снова, как утопающий соломинку.
В глубине помутневшего сознания всплыл образ матери, но он вызывал не тоску, а новую, острую волну отчаяния и стыда – за свой позор, за то, что подвела мать, не выполнила её наказ «терпеть». «Прости... прости...»
А-Линь... Деревня... Солнце над рисовым чеком... Пронзительное чувство тоски по дому, по теплу очага, по голосу матери – все это было теперь таким далеким, таким невозможным, нереальным, словно сон. Остались только боль, грязь, страшная, бездонная пустота внутри, всепоглощающий, животный ужас перед тем, что будет дальше... и этот маленький деревянный якорь в руке – последняя ниточка к тому, что было до. «Бодхисаттва... где ты?..» Но боги молчали.
В лагере было тихо. Костер догорал. Прохлада предрассветной сырости пробирала сквозь тонкую одежду. Где-то рядом храпели, сопели, вздыхали во сне другие несчастные. Фань Сы сидела, прислонившись к колесу неподалеку, ее глаза были закрыты, лицо – маска усталости. Лу Эр храпел, раскинувшись у дальнего костра, сжимая в руке пустую флягу из под ханшина. Она слышала, как кто-то тихо плачет неподалеку – Чунь Хуа?
Жизнь каравана шла своим чередом. Ее трагедия, ее сломленное тело и разбитая душа – были лишь мелким эпизодом в дорожной летописи каравана.
Сяо Юй сжала фигурку так, что дерево впилось в кожу. «Терпи...» – эхом отозвался в памяти наказ матери. Но как терпеть это? Боль была всепоглощающей. Страх перед будущим – парализующим. Мысль о том, чтобы встать утром, казалась безумием. Но она знала – рассвет близок. И для нее никто не сделает исключения. Завтра ей предстояло идти дальше.
Цена за миг иллюзорной свободы оказалась непомерно высокой. Урок был выучен. Мечта о побеге умерла под бамбуковым прутом Лу Эра. Она была сломлена и думала только о том, как пережить следующую минуту, следующий час, следующий день. Яжэнь Ма доказал ей, кто здесь хозяин ее тела и судьбы. И никакой побег, никакое отчаяние не могли изменить этого.
Дорога в Шэньян, в "Цветущий Лотос" теперь казалась лишь вопросом времени, а не выбора, неотвратимой судьбой. Единственным выходом было смириться. Бежать бесполезно. Сопротивляться – больно. Фигурка Бодхисаттвы Милосердия в ее руке была холодной и бессильной. Милосердие не жило здесь, на этой пыльной дороге под сапогами яжэня. Здесь правили бамбуковый прут и холодный расчет. Боль в спине стала ее новой кожей. Новой реальностью. Реальностью дяньжэнь, чье тело и душа выставлены на продажу. Оставалось только терпеть. И выживать. Ради чего? Ради призрачной надежды, что однажды этот кошмар закончится? Она не знала. Но инстинкт, глухой и упрямый, цеплялся за крошечную фигурку Гуаньинь, в руке, и был единственным, что отделяло ее от окончательной пустоты. Просто выжить. Любой ценой.
Она лежала – маленькая, избитая, никому не нужная. Шок сменялся ледяным ознобом. Спина пылала костром, где смешались физическая агония и сожженные надежды.
Она не пыталась пошевелиться. Малейшее движение заставляло ее замирать, скулить, терять сознание на долю секунды. Мир то расплывался, то резко входил в фокус: мерцающий свет костра где-то сбоку, звезды, такие же далекие и безразличные, как все в этом мире. Она просто слилась с землей, и смотрела в бесконечную черноту, чувствуя, как последние искры ее воли гаснут в этой ледяной, всепоглощающей пустоте.
Сяо Юй прижалась нездорово горящей щекой к пыльному мешку, дыша неглубоко и часто. Сознание снова поплыло в сторону черной бездны. Это было единственным спасением. Провалиться в небытие. Перестать чувствовать. Но даже на пороге забытья ее преследовал образ – холодные, каменные глаза Ма Дэцюаня, смотревшие на её спину не как на изуродованную плоть ребенка, а как на слегка повреждённый, но ещё пригодный к продаже товар.
Эти несколько часов до рассвета стали для нее новым витком ада – ада осознания, ада беспомощности, ада ожидания неизбежного продолжения пытки под названием "дорога". Боль была ее настоящим миром. И она только начиналась. Всё было уже предопределено холодным расчетом Ма Дэцюаня и безжалостными ударами бамбукового прута Лу Эра. Начало конца.
Первый день
Утро пришло слишком быстро. Резкий окрик помощника, лязг котлов, ржание лошадей – все это ворвалось в сознание Сяо Юй. За несколько часов покоя рубаха прилипла к ранам, грубая ткань терла по содранной коже, как наждак. Тело ломило, словно после долгой болезни. Каждое движение отзывалось острой болью в спине, ногах, даже в руках. Она попыталась пошевелиться – и застонала.
Синяки, огромные, багрово-лиловые, покрывали кожу от лопаток до бёдер, местами проступала сукровица, пропитавшая рубаху. Воспалённые полосы горели под тканью.
Когда стоянка начала оживать, к месту где она лежала подошли тяжелые сапоги Лу Эра. Он пнул ее ногой в бок, несильно, но достаточно, чтобы вызвать новый спазм боли.
– Жива? – буркнул он. – Ну и ладно. – Бросил к ее лицу половину плоской черствой лепешки. – Жри. Не дохни тут. И пей. – Он грубо поставил перед ней глиняную плошку с водой. Вода плеснула в пыль.
Ушел, не дожидаясь ответа. Сяо Юй лежала, глядя на миску и лепешку. Даже мысль о движении вызывала ужас. Но жажда, страшная жажда, гнала страх перед болью. Она осторожно, цунь за цунем, потянулась дрожащей рукой к воде. Каждое движение мышц спины отзывалось новым витком агонии. Пальцы обхватили грубую глину. Она подтянула плошку ближе, приподняла, проливая половину. Прильнула губами к краю. Теплая, затхлая вода показалась нектаром. Она пила жадно, захлебываясь, плача от боли и облегчения одновременно. Потом посмотрела на лепешку. Запах жира и чего-то несвежего вызвал тошноту. Но Сяо Юй знала: если не поест, сил не будет. Ни на что. Она потянулась к лепёшке. Ела. Кусочек за кусочком. Сквозь боль. Сквозь тошноту. Сквозь унижение. Потому что тело требовало жить. Даже здесь. Даже так.
Сборы каравана были недолгими. Команда Ма Дэцюаня была железной: «Вставать! В путь!» Никакой поблажки для наказанной.
Лу Эр подошёл, вновь пихнул её ногой в бок, но без прежнего азарта, больше по привычке. Его лицо было мрачным, глаза покрасневшими от недосыпа и ханшина.
– Вставай, шкура, – голос хриплый и усталый. – Или добавить?
Встать было почти невозможно. Сяо Юй попыталась подняться. Слезы наворачивались на глаза, но она зажмурилась, сдерживая их. Цепляясь за воздух, встала на колени, потом, шатаясь, на ноги. Голова закружилась, в глазах потемнело. Невыносимая боль пронзила спину и ноги. Она снова рухнула в пыль.
Лу Эр не стал ждать. Грубо дёрнув, поднял ее за руку. Она пошатнулась, но в этот раз удержалась на ногах. Яжэнь, уже сидя на телеге и проверяя что-то в бумагах, даже не взглянул на нее. Она была уроком, который преподан. Теперь она снова – просто груз. Его гнев прошел, осталась только усталая досада на испорченный товар и непредвиденные проблемы.
Первый день пути после побега превратился для Сяо Юй в бесконечный ад.
Весь этот день она шла стиснув зубы. Каждый шаг по неровной дороге отзывался нестерпимой болью в спине. Раненые мышцы ныли. Опухшие от ударов места тёрла заскорузлая ткань рубахи и штанов.
Солнце палило немилосердно, нагревая воспалённую кожу под одеждой, усиливая жжение. Пот, стекающий по спине, разъедал раны, вызывая нестерпимый зуд. Пыль дороги оседала на лицо, забивала горло, липла к влажным от сукровицы и пота полосам.
Она видела, как другие из их группы избегают смотреть на нее. Страх витал над ними плотнее утреннего тумана. Лишь Фань Сы пыталась поддержать ее под руку, "Держись, девочка. Держись..." но лицо служанки было печальным.
Сяо Юй шла спотыкаясь, сгорбившись, не поднимая головы, почти не видя дороги, механически переставляя ноги.
Жара не спадала. Привал в полдень был коротким, перегон до Перекрестка трёх путей – больше обычного, и караван спешил дойти. Сяо Юй выдали воду и порцию еды, как всем. Рациональность. Наказанный, но способный идти товар ценнее ослабевшего. Бордель возьмёт и побитую, лишь бы живая. Но Сяо Юй почти не могла есть. Вода, которую дали скупо, вполовину от нормы, как и обещали, не принесла облегчения. Еда – горсть вареного проса – стояла комом в горле. Она едва могла жевать. Жар начал разливаться по телу. Но никто не спрашивал, как она себя чувствует. Она была функцией: идти, не падать, не задерживать.
После привала Сяо Юй едва переставляла ноги. Ее шаги замедлились, несмотря на окрики помощника.
Лу Эр зашагал рядом, подгоняя ее прутом при малейшем промедлении: "Эй, хромая! Не отставай! Ты нам весь караван задержишь!" Его удары, теперь несильные – ей хватало и собственных мук, но унизительные, чаще приходились низко по ногам или плечам, обходя избитую спину. Но каждый толчок заставлял ее вскрикивать от боли.
Его голос был хриплым и ядовитым:
— Ногами шевелить трудно, да? — А попробуй-ка моими ногами идти, когда на них пятнадцать лян долгу висят. Твоя спина заживёт, а моя ноша – на годы.
Он несильно ткнул ее исподтишка прутом в спину, точно в самое больное место, и злобно усмехнулся, увидев, как она вздрогнула и подавила стон.
— Ничего, ничего, в «Лотосе» тебя научат шевелиться быстрее.
Яжэнь ехавший впереди на своей повозке, смотрел на это безучастно. Он не запрещал Лу её "мотивировать". Главное – идти.
Его беглый, оценивающий взгляд скользил по Сяо Юй, замечая ее бледность, испарину на лбу и неестественную походку. В его глазах читалось не сочувствие, а оценка состояния: «Выдержит ли дорогу? Не испортился ли товар совсем?» Он видел, как она шатается, как побелели её губы, но не вмешивался. Пока она идет – проблемы нет. Следующая его реплика донеслась с повозки, негромко, но отчетливо:
– Не притворяйся, девчонка. – бросил он без прежней злобы, скорее с досадой. – Иди.
И она шла. Еле волоча ноги, сосредоточившись только на том, чтобы не упасть, не отстать. Сознание плавало между острой болью и тупым оцепенением. Жара усугубляла состояние, голова гудела. Холмы, которые манили ночью, теперь казались враждебными и далекими. Единственной мыслью было дотянуть до вечера, упасть и не двигаться. Страх перед борделем притупился, замещенный физическим страданием здесь и сейчас. Жара, пыль, грязь дороги, пот. Раны на спине начали воспаляться.
К вечеру первого дня после порки у нее поднялась температура. Боль усилилась, по спине расползалось горячее, пульсирующее пламя. Странная слабость накатывала волнами, всё тело ломило, а зубы стучали от внезапного озноба, пробивавшегося даже сквозь душащий зной. Сяо Юй шаталась как пьяная, едва переводя дыхание. Лицо пылало, в глазах плыли круги. Она не плакала. Слезы высохли. Осталась только тупая, всепоглощающая боль и желание упасть и больше не вставать.
Когда караван остановился на ночлег, она рухнула на землю как подкошенная, не в силах пошевелиться. Подошедший помощник грубо задрал рубаху, чтобы проверить спину. Кожа под одеждой была горячей, опухшей, багровой. Сяо Юй лишь беззвучно пошевелила губами. Он что-то пробурчал и отпустил ткань.
Фань Сы, хмуро поглядев на него, уговорила дать немного воды и протёрла ей спину мокрой тряпкой.
– Заражение, – мрачно констатировала Фань Сы. – Терпи, девка. Если завтра не встанешь… – Она не договорила, но Сяо Юй поняла. Яжэнь не потерпит обузы.
Фань Сы молча подала ей деревянную миску с мутной похлёбкой и кусок чёрствой лепёшки. Но Сяо Юй смогла сделать лишь пару глотков воды, прежде чем тело содрогнулось от нового приступа озноба и тошноты.
Второй день
На второй день стало еще хуже. Голова раскалывалась. Боль в спине не утихла, а разлилась глубоким жаром по всему телу. Раны сочились сукровицей, рубаха за ночь прилипла к коже.
Сяо Юй с трудом поднялась на рассвете, ноги подкашивались. Она пыталась идти, как обычно – Ма Дэцюань не позволил бы ей ехать просто так после наказания. Но её сознание плавало. Она шла, спотыкаясь на ровном месте, держась только за страх перед новым ударом. Она отставала.
Лу Эр подгонял ее пинками, тыкал прутом в плечо, но без прежнего садистского усердия: "Шевелись, стерва!" Ма бросал на него хмурые взгляды: "Не убей дуру до места". Она пыталась, падала. Лу Эр поднимал ее с бранью и тычками: "Притворяешься! Вставай, дрянь!" Она шла снова. Пыль въелась в свежие ссадины на ладонях и коленях. Сяо Юй шаталась как пьяная, сознание стало отключаться. Она шла, как во сне, не видя дороги, не чувствуя ничего, кроме жгучей боли в спине и страшной слабости.
К полудню боль стала невыносимой. После обеда она упала, споткнувшись о камень. Рухнула на пыльную дорогу. Попытки встать были тщетны – ноги не слушались, мир плыл перед глазами.
– Что, принцесса, ножки отказывают? – усмехнулся помощник, подходя с прутом и остановившись над ней. На его лице играла сложная гримаса — злорадство смешивалось с неподдельным страхом. Он грубо дёрнул ее за руку. – Вставай! Не вздумай помереть тут. Я за твой труп Ма-лао да еще должен буду, как за живую. Так что шевелись, пока я добрый.
Голос Лу Эра доносился как сквозь вату. Сяо Юй попыталась сфокусировать взгляд, выполнить команду помощника. Но смогла лишь приподняться на локтях, а встать – нет. Силы оставили ее. Сяо Юй застонала, ее тело обмякло и она снова упала обратно. Голос был хриплым.
— Не… не могу…
— Вставай, тварь! Не притворяйся! — рявкнул Лу потеряв терпение и пиная ее ногой в живот.
Она вскрикнула. Ее вырвало желчью. Из глаз текли слезы бессилия и ужаса. Она снова попыталась. Изо всех сил. Оттолкнулась руками, встала на колени... Темные пятна заплясали перед глазами. Руки подкосились, она снова рухнула, ударившись подбородком о землю и потеряв сознание на секунду. Еще одна попытка встать – и снова падение. Тело отказывалось слушаться, объятое жаром и слабостью. Инфекция, пустившая корни в избитых мышцах и сломленном стрессом организме, заявила о себе в полный голос.
– Не могу… – выдохнула Сяо Юй, едва слышно.
Слабость была такой всепоглощающей, что даже страх перед прутом не мог заставить ее повиноваться.
Подошли другие погонщики. Посовещались. Посмотрели на Ма Дэцюаня.
– Господин... – позвал Лу, растерянно глядя на девчонку, которая не могла подняться. – Дрянь совсем раскисла! Не встаёт!
Яжэнь подошел, его лицо было непроницаемым.
– Что это? – спросил он ледяным тоном.
– Прикидывается, господин! После порки отлынивает! – буркнул Лу Эр.
Взгляд Ма с холодной оценкой скользнул по дрожащему телу Сяо Юй валяющейся в пыли. Он наклонился, грубо схватил её за подбородок, заставив посмотреть на себя. Его пальцы впились в кожу. Глаза девушки были мутными, бледное, покрытое испариной и грязью лицо, пылало неестественным румянцем.
Яжэнь приложил тыльную сторону ладони к её лбу. Кожа была обжигающе горячей. Он резко отдёрнул руку. Его глаза сузились. Он оттянул воротник ее рубахи, взглянул на спину. Раны, которые вчера просто сочились кровью, теперь были окружены пугающей багровой опухолью и источали неприятную влажность. Он сморщился, почуяв тяжелый, сладковатый запах, не суливший ничего хорошего. Воспаление было очевидным, раны мокнущими.
На лице Ма Дэцюаня промелькнуло не сочувствие, а острая, холодная досада. Расчетливый прагматик столкнулся с непредвиденной потерей.
– Идиот! – резко шикнул он на Лу Эра, отшвырнув его руку, пытавшуюся снова поднять Сяо Юй. – Видишь, состояние? Это не притворство! Ты и твой прут довели товар до горячки! – В его голосе звучала ярость, направленная не на Сяо Юй, а на собственное решение и на глупость подручного. Он знал риски инфекции после порки в таких условиях, но надеялся, что крепкая деревенская девчонка выдержит. Просчитался.
В его глазах не было ни удивления, ни сострадания, лишь холодное раздражение и расчет. «Инфекция. Скверно. Теперь точно только в самый дешевый бордель, да и то вряд ли возьмут сразу. Придется лечить – лишние расходы.»
Он не испытывал к ней ненависти. Она была испорченным товаром, создавшим ему проблемы. Его жестокость была сугубо деловой. «Тратить силы и средства на уход за ней – нерационально. Пусть лежит. Выживет – продадим куда-нибудь. Нет – спишем. Убыток все равно ляжет на этого идиота.»
Он взглянул на солнце, на готовый тронуться караван, на лица погонщиков, ожидающих команды. Задерживать всех из-за больной девки было глупо и накладно. Он не хотел новых замечаний от хозяина каравана.
– Тащи ее на повозку! Быстро! – приказал он Лу. Его голос звучал раздраженно. – Скажи бабе, чтоб смотрела. – Он плюнул. – И дай ей воды. Может, оклемается до Дицзина. Надо сбыть побыстрее. В Шэньян тащить смысла нет. "Цветущий Лотос" такую не возьмёт даже за полцены!
Лу Эр недовольно буркнул, но послушно взвалил полубесчувственную Сяо Юй на повозку, рядом с хромым мужчиной и женщиной с ребенком. Боль от удара о жёсткие доски вырвала у нее слабый стон.
Лу, ворча, поднес к губам Сяо Юй походную флягу. Она жадно, с хрипом глотнула несколько глотков относительно прохладной воды. Это было небольшое облегчение, но не спасение.
Караван тронулся. Мир качнулся, поплыл. Солнце било в лицо, но она не могла даже отвернуться, силы окончательно оставили её. Пыль забивала нос и рот. Тряска на ухабах стала новой пыткой. Каждый толчок колеса, каждая кочка на дороге отзывались пронзительной болью в спине и голове.
Она слышала скрип колес, ржание лошадей, ворчание помощника, деловые реплики яжэня о времени и маршруте, смех погонщиков – все смешалось в фоновый гул. Ее существование свелось к боли, жару и тряске.
Шэньян. Бордель. Эти слова теперь не пугали. Они были где-то далеко, за стеной жара и боли. Она хотела только одного: чтобы это прекратилось. Чтобы больше не болело. Чтобы темнота наконец накрыла ее с головой. Единственное ясное ощущение – гнетущее чувство вины перед матерью. Она не выживет. Она знала. «Мама... прости...» – шептали ее пересохшие губы в такт скрипу колес.
Жар нарастал, сменяясь ознобами, пробивавшими до зубного стука. Мир вокруг терял четкость, расплывался в горячем мареве. В бреду она плакала, звала мать, ей чудились голос брата, холодные глаза Ма, обещающие "хорошее место", дом под кривой ивой. Лу Эр, сидевший рядом, лишь брезгливо морщился и пихал ее, если она стонала слишком громко.
Сознание возвращалось обрывками от острых приступов боли или от криков возниц: тряска повозки, глоток прогорклой воды, который она едва не выплёвывала, равнодушные лица вокруг. Она пролежала так весь день, в полубреду.
Сяо Юй почти ничего не ела последние два дня – не могла проглотить. Вода была единственным спасением, помощник грубо приподнимал ее голову и подносил к губам бурдюк. "Пей, сука, не помирай еще дорогой!", но и ее она пила с трудом, сдерживая тошноту.
Лицо Ма Дэцюаня, когда он изредка бросал взгляд на повозку, было отстраненным. Он не подходил, не спрашивал. Его мысли были заняты подсчетом убытков и поиском способа сбыть испорченный товар в Дицзине хоть за что-то.
Фань Сы, идущая рядом с повозкой, бросила ей тряпицу, смоченную в воде из ручья на привале. Сяо Юй прижала ее к лицу – короткое облегчение. Но тряпица быстро высохла и жар вернулся.
К вечеру второго дня после порки, она уже не могла подняться. Жар стал невыносимым, сжигая остатки сил. Дыхание Сяо Юй было частым и поверхностным, губы потрескались. Она не стонала, не двигалась. Просто лежала, уставившись мутными глазами в клочок вечернего неба. Где-то в глубине сознания теплилось понимание: она умирает. Но это уже не вызывало страха, только странное облегчение и апатию. Главное – чтобы не болело. Чтобы не трясло в ознобе.
На стоянке Фань Сы пыталась промокнуть ей раны мокрой тряпицей, но это лишь разносило грязь и вызывало новые приступы боли. Сяо Юй почти не говорила. Ее глаза были пустыми, в них гасла последняя искра.
Чуть позже Лу Эр подошёл, присел на корточки, с любопытством палача разглядывая ее. Грубо оттянул воротник рубахи, его лицо исказилось от брезгливости. «Фу, зараза. Гноится всё. — Он отпустил ткань, вытер пальцы о штанину. — Ну что, красавица, довольна? Добегалась?» Он встал и отошёл, бормоча себе под нос, но уже не зло, а с каким-то горьким недоумением: «И за что? За что на меня такие долги?..»
Ночь не принесла облегчения.
Третий день
Утро третьего дня Сяо Юй встретила в бреду. Её била безостановочная дрожь. Спина горела невыносимо, боль расползлась по всему телу. Ткань рубахи намертво прилипла к ранам, и когда Фань Сы попыталась дать ей воды, Сяо Юй застонала от прикосновения. Женщина осторожно приподняла край рубахи – и тут же отвела руку. Кожа вокруг ссадин и кровоподтёков была красной, горячей и отёчной, местами проступал желтоватый гной. Запах стал отчетливо гнилостным.
– Лихорадка, – коротко сказала Фань Сы Ма Дэцюаню, который подошёл, услышав стоны. – Раны гноятся. Сильно.
Яжэнь нахмурился. Он наклонился, грубо задрал рубаху Сяо Юй, осмотрев её спину. Его лицо исказилось не столько от отвращения, сколько от яростного, ледяного разочарования и досады.
– Черт побери! – вырвалось у него сквозь зубы. Он резко выпрямился.
Больная, с гноящейся спиной девчонка была теперь не товаром, а обузой. Его взгляд скользнул по её горячечному лицу, по грязной рубахе, пропитанной сукровицей и гноем. Он видел в ней уже не хоть какую-то прибыль, а чистый убыток – потерянные деньги, потраченное время, потраченные на неё ресурсы – еду, воду, и теперь ещё риск для остальных, если болезнь заразна. Он не знал наверняка, но рисковать не хотел.
И этот убыток был прямым следствием дурости девки и того, что они с Лу перестарались. Эта мысль злила его больше всего. Он считал порку излишней теперь, когда увидел последствия. Но тогда, ночью, перед лицом каравана, он не мог поступить иначе. Этот внутренний конфликт – между необходимостью поддерживать дисциплину и лицо, и пониманием, что перегнул палку – читался в каждой его жёсткой черте.
– Воды дать. Больше ничего, – бросил он Фань Сы. – Пусть лежит. Посмотрим. Если к вечеру не встанет… – Он не договорил, но его жест был красноречив. Он отвернулся, его плечи были напряжены.
Он подошёл к Лу Эру, и Сяо Юй сквозь жар услышала отрывки их разговора:
– ...довезти до Датуна? – спрашивал Лу.
– ...до Датуна? С такой спиной? И лихорадкой? Да она до Дицзина не доедет. – Ма Дэцюань фыркнул. Голос его был полон горечи. – А если доедет, кто её купит? На кирпичные печи? Да они заплюются! На рудники? Сдохнет в дороге. В бордель? Ха! Там лицо и тело товар, а не гнойные язвы! – Он плюнул. – Оборот потерян. Чистый убыток...
– Ну тогда ...может, бросить у дороги? – предложил Лу Эр, и в его голосе сквозь привычную злобу, пробилось трусливое, почти паническое желание поскорее избавиться от этого горящего, воняющего тела, которое было живым укором его глупости и могло в любой момент испустить дух прямо на его глазах. – А то, господин, помрёт ещё в телеге... стражники на очередном посту вопросы задавать начнут, смотрящие... Нам бы только этого не хватало.
Ма Дэцюань резко обернулся к нему, и в его глазах вспыхнула тихая, ядовитая злоба. Эта трусливая поспешность, это желание Лу поскорее избавиться от проблемы, которую тот же и создал, вызывала у него острое раздражение, куда большее, чем сама проблема.
– Заткнись, – тихо, но с такой ледяной угрозой прошипел яжэнь, что Лу Эр инстинктивно отпрянул. – Не твоё дело решать, что и когда бросать. Я-то в любом случае ничего не потеряю. А вот ты куда спешишь? Пока она дышит, есть шанс вернуть хоть что-то с твоего долга. Сдохнет – будешь отрабатывать всё до последнего вэня. Всё. Понял? – Его взгляд, тяжёлый и уничтожающий, впился в помощника, напоминая о том самом долге. – Так что не отсвечивай. И давай ей воду. Пока я не передумал.
К обеду, на подъезде к окраинам Дицзина, примерно в 30-35 ли от городских стен, караван остановился на последний привал перед столицей, чтобы переждать полуденную жару. Стояли чуть в стороне от главной дороги, у края глубокой, заросшей бурьяном оросительной канавы, ведущей к полям.
Место было тихое и уединенное. Бескрайние рисовые чеки, пустые в знойный час, расстилались до самого горизонта, сливаясь с дрожащим маревом. Воздух стоял неподвижный, густой от запаха нагретой земли и пыльной полыни. Сама канава, видимо, давно не ремонтировалась; её глиняные стенки осыпались, а на дне, вместо воды, лежала серая, потрескавшаяся грязь, пахнущая тиной. Метрах в трёхстах, на пригорке у края поля, темнел заброшенный сарай – низкое, почерневшее от непогоды строение с провалившейся крышей, из-под которой торчали острые, как рёбра, балки. Он стоял, словно забытый всеми часовой, наблюдая за пустынной дорогой.
К этому моменту состояние Сяо Юй резко ухудшилось. Она лежала на повозке, как мешок. Дышала часто и поверхностно, ее рвало желчью. Лихорадка усилилась, жар не спадал, он стал влажным, пот заливал лицо, но не приносил облегчения. Стало окончательно ясно: девчонка не поднимется.
Она то металась в бреду, бормоча бессвязные слова, плача беззвучно и зовя мать, то ненадолго приходила в себя. Раны на спине стали горячими и пульсирующими, гной из них тек обильнее, превращаясь в зловонную корку. Запах усилился, стал заметным на расстоянии, невыносимым даже для привыкших ко всему путников, смешиваясь с запахом пота и больного тела. Женщина с ребенком отодвинулась подальше, прижимая к себе мальчика. Хромой мужчина мрачно смотрел в сторону.
На привале подошедший дать ей воду Лу Эр, с брезгливой гримасой сунул к её губам потрескавшуюся плошку с водой. Сяо Юй не смогла даже проглотить – вода потекла по подбородку, смешиваясь с потом. Он с отвращением отдёрнул руку, с опаской оглянувшись на яжэня, сидевшего в тени повозки, и осторожно доложил:
— Совсем плоха, господин. Воду не пьет.
Ма Дэцюань подошёл к повозке где лежала Сяо Юй. Он грубо отдёрнул рваную рогожку, наброшенную на нее, но не стал трогать саму девушку, лишь бросил беглый, профессиональный взгляд. Она не открыла глаз, только слабо застонала. Лицо яжэня, обычно бесстрастное, скривилось от отвращения при виде и запахе, перейдя в гримасу глубокого, ледяного раздражения.
Он видел лихорадку, слышал хрипы, чувствовал исходящий от нее жар. Он понимал: состояние критическое. Она превратилась из наказанного, но потенциально пригодного к продаже товара в обузу. Мертвый груз. Товар был безнадежно испорчен. Он знал, что шансов доставить ее живой – нет. Вести ее дальше значило тратить силы, время, воду и рисковать, что она умрет прямо в телеге.
— Гниль... – прошипел он сквозь зубы. Его лицо было мрачным, но взгляд стал холодно-оценивающим, как у мясника перед разделкой туши. Прагматизм, на время затмённый гневом, вернулся в полной мере. – Настоящая гниль. И ведь знал, что бить – себе дороже...
Он пнул колесо повозки, заставив ее жалобно скрипнуть. На миг в его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление – не о боли девчонки, а о потерянной прибыли, о глупом провале расчета.
Лу Эр, стоявший рядом, неуверенно пробормотал:
— Может, в городе знахарю показать?..
Ма Дэцюань резко обернулся к нему, и вся накопленная злость выплеснулась наружу:
— Знахарю?! Чтоб он еще и за лечение драл?! Деньги на ветер! Она кончается. Инфекция вглубь пошла. До завтра не дотянет, а то и до вечера.
Яжэнь постоял минуту, все же проведя мысленный расчет: «Лечить? Дорого. Долго. Исход сомнителен. Дать умереть в дороге – испортит отношения с караваном. Оставить на постоялом дворе? Потребует денег, вопросы. Могут донести.» Риски превышали возможную выгоду. Дальнейшие вложения – бессмысленны. Вывод был очевиден. Убыток неизбежен. Минимизировать потери – избавиться от проблемы здесь и сейчас, до въезда в город, где больше глаз. Чисто. Быстро. Без свидетелей.
Ма, словно окончательно решив, кивнул в сторону, где лежала Сяо Юй, и отдал тихий приказ Лу Эру:
– Тянуть дальше смысла нет. В Дицзин не повезём. Здесь и оставим.
Он помолчал, расчетливо оглядывая окрестности.
– Тащи ее вон туда, – кивнул он в сторону глубокой придорожной канавы, заросшей бурьяном и мусором. Идеальное место, чтобы избавиться от ненужного груза. – Под кусты. Чтобы с дороги не видно было. – Голос яжэня оставался абсолютно ровным, деловым. Ни злобы, ни сожаления. Чистая констатация факта: списание убытка. — Главное, что документы – у меня. – Он похлопал себя по груди, где лежал договор. – Без бумаги она никто. Просто еще одна дохлая нищенка на дороге, которую тут лихоманка доконала.
Риск, что девчонку найдут и свяжут с ним, был минимален – она никому не нужна. Пусть у её матери и остался второй экземпляр. Она бедна, безграмотна, больна, за тридевять земель отсюда, и никогда не найдёт ни сил, ни средств, чтобы потребовать отчёта о судьбе дочери.
– Выбрось. Твоя вина, твоя и головная боль. И пошевеливайся. – Прошипел Ма, оглядываясь, чтобы никто не видел. – Сейчас. Пока всех жара разморила. Чтобы не привлекать внимания. И смени рубаху потом, вымой руки. Не хватало еще заразу подцепить.
— А если... – нерешительно пробормотал Лу Эр. Но Ма резко оборвал его:
— А если кто из своих вдруг спросит, просто скажем, что она сбежала. Искать не стали. Но вряд ли спросят.
Яжэнь повернулся и ушел. Дело было сделано. Эмоции – гнев на Лу, досада на потерянные деньги – оставались, но решения были прагматичны. Никакой особой жестокости. Просто холодный, рациональный расчет.
Лу Эр с видимым облегчением выполнил приказ. Подошёл к телеге бормоча проклятия, и брезгливо поморщившись, грубо подхватил Сяо Юй под мышки. Стащил на землю как мешок с мусором, не глядя на ее лицо. Она весила пугающе мало. Слабо застонала, глаза на мгновение открылись, полные боли и животного страха, но она не сопротивлялась, не понимая, что происходит. Лу взвалил ее горячее, безвольное тело на плечо, и понес по пыльной обочине, подальше от стоянки в сторону от дороги, к густым зарослям кустарника и высокого бурьяна, окружавшим глубокую, заросшую травой старую оросительную канаву, тянувшуюся вдоль поля.
В этот момент воздух застыл. Женщина с ребенком резко отвернулась, прижав лицо к волосам сына, но ее плечи заметно напряглись. Хромой мужчина уставился в землю, его пальцы судорожно сжали край своей грубой рубахи. Чунь Хуа, бледная как полотно, сначала застыла с пустой миской в руках, ее глаза, полные неподдельного ужаса, были прикованы к бредящей девушке, но она тут же отвела их в сторону. Даже Фань Сы, обычно непроницаемая, опустила голову, но ее взгляд из-под опущенных век был тяжелым и каменным. Они всё видели. Они всё понимали. Никто не шелохнулся. Никто не поднял глаз. Они смотрели в землю, в свои руки, куда угодно, только не на то, что происходило. Их спины были сгорблены, плечи напряжены – не от сострадания, а от животного страха, что их ждёт точно такая участь при первой же неудаче. Урок, преподанный ночной поркой, был усвоен окончательно. Неповиновение ведет сначала к боли, а затем – к тому, что тебя выбросят как падаль у дороги. И в этой тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием Сяо Юй и шарканьем ног Лу, прозвучал самый громкий приговор: они были не свидетелями, а соучастниками, осуждёнными на молчание.
У глубокой, заросшей сорняком канавы, куда сбрасывался хлам, а во время дождей стекала грязная вода, Лу остановился. Подошёл к самому краю и прошипев: «Вот твое место, стерва.» – не церемонясь, сбросил Сяо Юй вниз.
Она скатилась по грязному откосу, с глухим стоном, не открывая глаз. Ее худенькое тельце бессильно сползло на дно промоины в тень и грязь, и утонуло в высокой сухой траве.
Помощник постоял недолго, бросив последний бесстрастный взгляд на то место, где скрылась из глаз маленькая изломанная фигурка. Что-то дрогнуло в его жестоком сердце — не жалость, нет, а смутное, почти стершееся воспоминание о том, что и он когда-то был таким же — голодным, затравленным, брошенным на произвол судьбы пареньком. Но мысль эта тут же сменилась горькой, ядовитой обидой. Он достал флягу, отпил длинный глоток, пытаясь смыть изо рта привкус пыли и чего-то ненужного.
– Лежи, стерва, – пробурчал он хрипло. – Раз так быстро сдалась. – Он еще раз глотнул, уже злее. – На что надеялась, дурёха? Хотела лучшей доли? Получила. И мою за собой в грязь утянула. – Он плюнул в сторону канавы, будто сплевывая всю свою горечь, развернулся, и не оглядываясь быстро зашагал обратно к каравану где его ждали другие "подопечные", к яжэню, к дороге на север, к своему долгу.
Его совесть была чиста – он не убивал. Он просто... избавился от обузы. Как выбросил бы сломанный инструмент, который уже нельзя починить и невыгодно везти дальше. Ни жалости, ни сожаления. Задача выполнена. Теперь караван мог двигаться дальше без проблем.
– Всё? – спросил яжэнь, когда Лу Эр вернулся.
– Всё, господин.
— Хорошо. Эту списали. – Его голос был таким же ровным и деловым, как когда-то в деревне, когда он забирал ее у матери. Никакой злобы, никакого сожаления. Просто рациональное списание испорченного актива. Досадно. Но не критично. Он всё равно ничего не терял. Лишь приобрел бесплатную рабочую силу. И главное – остальной товар в порядке.
Сяо Юй лежала на боку в своей канаве, трясясь от озноба и горячки. Солнце пробивалось сквозь листву кустов и высокой травы, рисуя на ее лице пятна света. Сдержанные звуки ещё не тронувшегося в путь, пережидавшего полуденную жару каравана, доносились приглушенно, словно из другой жизни. Запахи привала – дым, еда, человечество – доносились ветерком, но были так же недосягаемы, как огни Запретного города для нищей деревенской девчонки. В ушах звенело. Сознание то уходило в черную пустоту, то возвращалось на мгновение, принося смутное ощущение боли, жара и жгучего одиночества. Она больше не была товаром. Она была мусором, выброшенным за ненадобностью расчетливой рукой. Как ненужная вещь. Как падаль. Она не плакала. Не звала на помощь. Только редкий слабый, прерывистый стон выдавал, что искра жизни еще тлела в этом избитом, брошенном теле.
Через час караван двинулся дальше. Повозки тронулись, поднимая за собой клубы пыли. Колеса грохотали по неровной дороге. Голоса, смех погонщиков, ржание лошадей – все это удалялось, сливаясь в общий гул.
– Тронулись! До Дицзина рукой подать. Завтра с утра – дела.
Звуки жизни уходили. Оставляя в тишине, позади у дороги, на краю бескрайних полей грязную, горящую в лихорадке фигурку.
Ма Дэцюань, сидевший на повозке, даже не взглянул в ее сторону.
Он смотрел вперёд, на дорогу к городу, где его ждали новые сделки, новый «товар». Его лицо было сосредоточенным, все эмоции спрятаны за маской деловитости. Бизнес продолжался.
Помощник шел сзади, машинально потирая руки о штаны, словно пытаясь стереть ощущение липкого жара больного тела. Он не оглядывался. Никто не оглянулся на канаву. Договор с печатью Гао больше ничего не стоил.
Сяо Юй осталась одна. С высокой температурой, с инфицированной спиной,
в бреду, без воды, без помощи.
Она попыталась пошевелиться, но тело не слушалось. Лихорадочный жар боролся с проникающим снизу холодом земли, сжигая последние силы. Её трясло мелкой дрожью, зубы стучали. Она лежала на боку, лицом в грязь и колючие стебли, задыхаясь от беспомощности и запаха собственного больного тела, смешанного с запахом земли, пыли и мусора. Солнце припекало воспаленную кожу. Мухи начали виться над гноящимися ранами на спине.
Иногда вдали слышался скрип телег на дороге – мир жил своей жизнью, не ведая и не желая ведать о маленькой трагедии у обочины. Высокая трава скрывала ее.
Боль была всеобъемлющей, но уже далекой, как будто чужой, под накатывающими волнами бреда и невыносимой жажды. Сознание угасало, мерцая как тлеющий уголек. Мир вокруг нее расплывался, терял краски и смысл. Темнота медленно надвигалась унося с собой страх, боль, образы яжэня и борделя. Единственное, что еще связывало ее с миром – крохотная фигурка Гуаньинь, впившаяся в сжатый кулак.
В глазах, затянутых пеленой жара плыли странные образы: лицо матери, такое печальное в дверном проёме... брат А-Линь, смеющийся, тянущий к ней руки... солнечный двор их хижины... запах лечебных трав... А потом – усмешка яжэня, свист бамбука, пошлый взгляд второго торговца... "Цветущий Лотос"... Горячечный бред смешивал прошлое и ужас настоящего.
Ее дорога в бордель закончилась здесь. Она была свободна. Свобода пахла гнилью и медленной смертью в канаве в далёком от дома краю. Она не знала, где находится. Не знала, что будет дальше. Не слышала пролетавшей над канавой вороны. Она просто балансировала на грани, где существование уже почти не отличалось от смерти.
Мир сужался до точки. Жизнь, такая короткая и такая горькая, тихо угасала в канаве у дороги, ведущей в великий город Дицзин. Солнце постепенно клонилось к закату, окрашивая небо над чужими полями в багровые тона.
Темнота, наконец, начала сгущаться, обещая забвение. Или милосердие. Она закрыла глаза. Сознание поплыло, уносясь в пустоту, где не было ни боли, ни страха. Последней неясной мыслью, промелькнувшей перед погружением в беспамятство, был образ маленького брата: «А-Линь... прости... цзе-цзе не пришла...»
Потом – чёрное, беззвучное ничто.
Ее брошенное, изломанное тело, стало просто еще одним бесформенным пятном среди мусора и грязи на дне придорожной канавы. И лишь первые вечерние звезды на темнеющем небе, да противный писк крыс, уже учуявших новую добычу, были единственными свидетелями ее конца. Или начала.
Вход
Регистрация
Правила_Сообщества
0
Последние сообщения
Понедельник, 20 октября 2025, 00:22:13
Цитата
Знали бы заранее, может мать и не продала бы) 
Переделаю. Спасибо.
Наверх
