Первая ложь.

Первая ложь.

Автор – Лютик.

Он смотрел на происходящее вокруг широко распахнутыми зелеными, как море, глазами, и не мог поверить в то, что это случилось именно с ним. Его жизнь не просто изменилась, а пошла под откос. Стоя там, у свежей могилы родителей, он и не представлял, что его жизнь еще только свесилась с края обрыва по сравнению с тем полетом в неизведанную темноту, который ей предстояло испытать. Он чувствовал, как горячие детские пальцы сжимают его руку, и старался не смотреть на Аннет. Она ревела так, как будто к ее слезным каналам подключили городской водопровод. Он боялся смотреть на нее, как будто был виноват в ее горе непосредственно.
Не обращая внимания на то, что еще не все скорбящие знакомые и родственники разошлись с места погребения, он повернулся к ним спиной и молча зашагал прочь, уводя стонущую от плача сестру. Все эти люди пришли просто потому, что не приди они, о них, чего доброго, сказали бы, что они черствы, как позавчерашний хлеб. Такой славы они не пережили бы. Они подходили к ним, "бедным сироткам", что-то говорили, как один гладили Аннет по голове, а его хлопали ладонями по плечу. Но разве кто-то придет к ним завтра утром, чтобы они не проспали занятия в школе, и угостит горячими круассанами на завтрак? Завтра все забудут о них и в крайнем случае останутся только оханья и причитания о так рано ушедших Лили и Шарле.
– Мишель, как так может быть, что я больше никогда их не увижу? – спросила вдруг Аннет и подняла на него зареванную мордашку. Он посмотрел на нее долгим взглядом. Она была в черном платье с белым воротничком, которое заказала дальняя родственница, помогавшая с похоронами, а темные длинные волосы были сколоты по бокам автоматическими черными бантиками. Майклу не понравились эти черные бантики, он снял их и выбросил в урну. Теперь он усадил сестру на скамейку около кладбища, сел рядом с ней и взял ее личико в ладони.
– Так может быть. Но это не значит, что их нет с нами. Просто мы их не видим. Не говори никому. Это наш секрет.
Аннет взволнованно закивала. Майкл заметил, что в горькие минуты она еще больше походила на отца, чем обычно. Теперь сходство было просто фантастическим.


Никто из близких и знакомых не поощрял увлечение Шарля Самюэля альпинизмом. Когда же он влюбился в такую же вершинную душу, как и сам, все махнули рукой, понимая, что их ничем не остановить. Они взбирались на самые высокие скалы, держались за руки и смотрели на мир с высоты птичьего полета. Они писали свои имена на снегу замерзшими пальцами и счастливо улыбались друг другу. Никто не мог понять их радости, никто из близких не был в таких местах, никто не понимал, сколько на самом деле оттенков хранит в себе слово "горы". Когда они поженились, отправились в свадебное путешествие в Альпы. Год спустя там же, в Альпах, Лили поведала Шарлю о том, что через несколько месяцев их будет уже трое.
Майкл родился здоровым и крепеньким. Родители не могли ему нарадоваться. У них не было близких родственников, с которыми можно было бы разделить это счастье, но были друзья-альпинисты. Они праздновали рождение наследника Самюэлей, пока Шарль не сорвался со скалы. За одну ночь в темных блестящих волосах Лили появилась белоснежная прядь, как будто полоска снега на горной вершине. Тогда она поклялась, что никогда не позволит Мишелю пойти по их стопам. Об этом она поведала Шарлю, когда через неделю он смог открыть глаза. Он спорил совсем не долго. Он понимал, что должна была пережить Лили, чтобы так категорично провести черту.
Сами они не бросили своего увлечения. Шарль работал клерком в банке, а Лили зарабатывала живописью. Самые прекрасные воспоминания детства были связаны для Майкла с маминой студией, где он мог играть целыми днями, вдыхая запахи художественной мастерской. А потом они уходили. Он знал, что уходили они в горы, туда, куда ему путь заказан. А он и не стремился. Он учился играть на виолончели и рисовать. Брал мамины кисти и краски, ложился на пол мастерской и изобретал новые сочетания цветов. Нянька охала, сердилась, но ей не удавалось оттащить Майкла от мастерской. Там царил запах матери.
– Мамочка, когда-нибудь у меня будет свой дом, а в нем – своя мастерская, – мечтал он, уткнувшись в мамины колени, когда она возвращалась из похода. Уютно трещал огонь в камине, отец шуршал газетой, а мать перебирала его мягкие темные волосы красивыми длинными пальцами.
– Я могу устроить тебе мастерскую на чердаке, – предлагала Лили.
– Не нужно. Я хочу быть рядом с тобой. Мне не хочется рисовать, я буду играть на виолончели.
– Тебе же нравится рисовать, – удивлялась она.
– Мне нравится играть в то, что я рисую, – возражал он и она понимала, что он очень четко все для себя определил. – И потом, у меня будет мастерская, где будет рисовать моя жена. А я буду играть ей на виолончели. И у нас будут дети. Много детей...
Когда Майклу было шесть лет, родители на Рождество подарили ему сестру. Тогда он решил, что у него самого будут только сыновья. Аннет громко плакала по ночам, а днем спала в маминой студии, и там уже нельзя было играть на виолончели. Он смирился с ее существованием только когда ей исполнилось два года, а потом понял, что несказанно сильно любит это вредное создание.
В тот день, когда родители собирались в свой последний поход, никто не мог подумать, что они расстаются навсегда. Шарль собирал снаряжение, Аннет на террасе играла с котенком, Лили возилась на кухне, а Майкл сидел там же, на подоконнике с книгой. Под окном стояла Шила, дочка соседа-рыбака, одноклассница Майкла. Она ждала отца, чтобы проводить его в море, и держала в руках две большие корзины для рыбы. Она исподлобья поглядывала на Майкла и улыбалась. Ветер трепал ее выгоревшие на марсельском солнце волосы и коротенькую белую юбчонку. Загорелые стройные ноги по щиколотку утопали в песке.
– Ты слышишь меня, Мишель? – видимо, уже не в первый раз повторила Лили. – Если будут проблемы, обратись к мадам Роже. Она поможет и подскажет.
– Проблем не будет, – ответил он, слезая с подоконника, подошел к матери со спины и обнял ее.
– Я полностью могу на тебя положиться?
– Как всегда.
– И Аннет не будет пропускать школу?
– Ни в коем случае. Даже если мне придется подкупать ее поездкой на лимузине.
– Прекрати, – Лили улыбнулась, обернулась к сыну и ласково поцеловала его в висок. – Вечно ты фантазируешь. Сам-то ты не станешь прогуливать?
– Что ты, мама? Как я могу? В крайнем случае, иногда и себя можно побаловать лимузином.
– Знаешь, если привлечь на помощь немного твоей фантазии, можно и велосипед превратить в самолет. Попытайся, родной, – она подошла к окну и увидела Шилу, которая при виде ее смешалась и отошла подальше. Майкл слегка покраснел. Он чувствовал, что нравится девочкам. Это нравилось ему и вместе с тем пугало. Он не совсем четко представлял, что с этим делать. От того, что мать догадывалась об этих изменениях в его жизни, становилось стыдно.
– Лили, ты готова? – в кухню вошел отец. На его руке висела Аннет. – Сейчас за нами заедет Ник.
Лили отошла от окна и с улыбкой, не отрываясь, смотрела на сына. Он же изучал пол у себя под ногами.
– Ты становишься зеленоглазым чудовищем, Мишель, – она покачал головой.
– О чем ты? – поинтересовался Шарль.
– Мы знаем, о чем, – она подмигнула сыну.
На улице трижды просигналила машина. Приехал Ник, чтобы отвезти родителей на высокогорную базу. Лили схватила свой рюкзак и крепко обняла Аннет.
– Мишель присмотрит за тобой, дорогая. Не вздумай не слушаться. Не забывай помогать ему по дому. Он мужчина, а только мы знаем, как они беспомощны в хозяйстве. Да, дорогая?
– Да, мама. Только пусть он не заставляет меня есть спаржу. У меня от нее язык пухнет.
– Не выдумывай. Он старше и знает, что правильно, а что – нет. Мишель, ты помнишь наш разговор, – она погрозила сыну пальцем.
– Да, мама.
Лили выскочила на крыльцо, и оттуда донесся ее звонкий голос:
– Ник, я уже бегу! Шарль слишком долго проверял тросы.
То был последний раз, когда Майкл слышал ее голос. Шарль перед выходом поцеловал Аннет и потрепал сына по плечу.
– Ну, мать тебе все сказала. Правда? Все будет чудесно?
– Просто замечательно, папа.
Отец кивнул и вышел за дверь. Аннет выскочила следом. Майкл не пошел их провожать. Он осторожно выглянул в окно. Шилы уже не было. То ли мать ее спугнула, то ли пришел ее отец. Он вздохнул и опять взялся за книгу.


Они возвращались с кладбища пешком, и Аннет продолжала всхлипывать. Потеря родителей – непередаваемо сильное горе для десятилетней девочки. Но разве это горе может быть меньшим для шестнадцатилетнего парня только от того, что он – старший брат? Их дом встречал их неприветливой холодной тишиной. Он как будто превратился в ледяную статую после того ночного звонка, когда им сообщили о гибели родителей.
Аннет медленно взошла на крыльцо по ступенькам и остановилась, сжимая в кулаке ключ.
– Открывай. Что ж ты стоишь? – Майкл легонько подтолкнул ее к двери. Она молча протянула ему ключ. Ее ладошка была влажной, холодной и подрагивала.
– Я не могу, – ее голос был жалобным и подрагивал, как ладошка.
– Хорошо, – он взял ключ и решительно вставил его в замочную скважину. – Если хочешь, мы уедем. Уедем далеко отсюда. Но не сегодня.
– Я хочу к маме.
– Я тоже чего-то хочу. Сейчас мы остались только вдвоем. Если станешь капризничать, тебя заберет какая-нибудь сердобольная тетушка в третьем колене и будет охать над тобой еще не один год. А потом забудет, потому что ты вырастешь. Может быть, немного потерпим, но будем вместе? Как ты на это посмотришь?
– Я не хочу к тетушке, – заныла Аннет.
– Ты опять стонешь? Научись принимать все как есть. Я никогда тебя не оставлю. Что это может означать? Ты не останешься одна.
Она потянулась к нему, и он почувствовал, как ее руки крепко обвились вокруг его шеи, а влажные от слез, текущих в рот, губки прижались к его щеке.
– Я люблю тебя, Мишель, – прошептала она в его ухо. – Только скажи мне: когда мы уедем?
– Соберемся и уедем, – он оторвал ее от себя, может, немного грубо, но иначе в тот момент не сумел. Он чувствовал, что если задержится еще хоть на мгновение, разревется на глазах у сестры, а этого делать нельзя ни в коем случае. Он едва успокоил ее.
– Мишель! – закричала она вслед, но не побежала вдогонку. Так и осталась стоять на крыльце.
Майкл сбрасывал на ходу траурную одежду и расшвыривал ее по кустам. Ноги несли его к пляжу. Пока он добрался до песчаного берега, оставался только в плавках. Это была уединенная бухта. ЕГО бухта. Крохотная, но ЕГО. Он приходил сюда, когда ему хотелось побыть одному. Сейчас это было как нельзя кстати. Он с разбегу окунулся в прохладную соленую воду. Она обняла его и придержала. Майкл любил эту воду столько, сколько помнил себя. Теперь придется уехать отсюда. Он пообещал это Аннет. Куда ехать? Да все равно, хоть бы и в Париж. Там можно учиться и работать. Но не хотелось обдумывать детали. Голова опухла и отталкивала любую мысль.
Он услышал тихий плеск рядом с собой, слегка повернул голову и увидел Шилу. Она подплыла к нему и смотрела прямо и не отрываясь своими черными и блестящими, как лунная ночь, глазами просто в его душу.
– Чего тебе? – в сердцах вспылил он. – Чего уставилась?
– Извини, – она смешалась. – Я сидела на пирсе, увидела тебя и решила, что тебе нельзя сегодня плавать одному.
– Знаешь, я умею плавать. Дельфин в твоем обличье мне не нужен.
– Я понимаю. Но ты... – она силилась подобрать нужное слово, но не нашла и сказала первое попавшееся. – Ты перенервничал. Давай выйдем на берег.
– Не командуй, – потребовал он, но поплыл за ней к берегу. Они сели на песок рядышком и стали смотреть на море. Солнце играло в мелких волнах. Солнцу не было никакого дела до чьей-то беды. Тихонько дышал прибой, накатывавшие волны ласково поглаживали их ноги, опущенные в воду.
– Я уеду, – сказал наконец Майкл.
– Куда?
– Не знаю. Думаю, что в Париж.
– Когда? – ее глаза перелились всеми цветами несколько раз.
– Скоро. Аннет не хочет здесь оставаться.
– Почему?
– Не знаю. Не хочет – и все. Прекращай свои почему, – он лег на песок, вытянувшись во весь рост. – Я должен работать.
– Работать можно и здесь. Я попрошу отца, и он будет брать тебя с собой на рыбную ловлю. Так многие делают.
– Кто так делает? Мне нужно еще и учиться, значит, необходима вечерняя работа. Школу я не брошу. Мне нужно образование. Я не собираюсь до конца дней моих смахивать крошки со столов в какой-нибудь забегаловке. Я должен обеспечить сестру.
– Работать можно и в Марселе, – настаивала Шила.
– Я уже сказал тебе, что Аннет хочет уехать. Марсель отпадает.
– Но здесь у тебя есть друзья, а в Париже ты будешь совсем один. Пусть с сестрой, но все же один...
– Мне все равно. Я пообещал ей.
– Глупый. Ты должен сам решать, что делать. Аннет еще маленькая, и мало понимает. Я помогу тебе, если вы останетесь.
– Зачем? – он повернул голову и внимательно посмотрел на нее зелеными, как изумруды, глазами. – Зачем тебе это?
– Просто... – она смутилась, но потом подняла взгляд и решительно отчеканила: – Я тебя люблю.
– И выйдешь за меня замуж? – он не отрывался от ее лица.
– Выйду... – она смешалась. – Когда будет можно. Нам же шестнадцать... Рано.
– Дура ты, Шила.
– Почему? – она рассерженно вскочила на ноги, но Майкл дернул ее снизу за щиколотки, и она опять повалилась на песок.
– Потому что ничего еще не соображаешь. И я не лучше. Любовь не такая на самом деле. Совсем не такая.
– А какая?
– Другая. Она то ли есть, то ли нет.
– Откуда ты знаешь, что она другая?
– Так думаю. Никто еще не любил всю жизнь с шестнадцати лет. Ты слышала о таком? Я нет.
– Я тоже, – она стала проводить пальцем бороздочки в песке. – А может, мы первые?
– Не думаю. Тебе нравится смотреть на меня и валяться рядом на песке, а этого мало. Нужно, чтобы было что-то еще. Не знаю, что.
– И ты на самом деле уедешь?
– Уеду, – его взгляд стал жестким, и Шила поняла, что он не изменит решения.


– О! О-о-о! Мишель, ну посмотри же на это! Ну подними же глаза! – Аннет выплясывала рядом с ним какие-то немыслимые пируэты, придерживая двумя пальцами подол белоснежного легчайшего платья, облаком окутавшего ее худенькое тело.
– Да, да-да, – Майкл рассеянно посмотрел на нее, отрываясь от учебника. – Я уже говорил: очень мило.
– Сюда нужны белые босоножки, – напомнила сестра. – И... И жемчужные бусы.
– А почему не бриллиантовое ожерелье?
– Оно дорогое.
– А как насчет жемчуга? Или ты прикажешь мне поехать в тропики и понырять в океане, чтобы нанизать тебе бусы?
– Ну хорошо, – сдалась девочка. – Можно дешевые, из пластмассы, только чтобы очень было похоже на жемчуг.
В дверь позвонили, и Аннет бросилась открывать. Из прихожей их крохотной парижской квартиры донеслись ее восторженные вопли:
– Рене! Ты только посмотри на это!
– Откуда такое платье, принцесса?
– Мишель купил мне. У меня будет первый школьный бал. Потом – каникулы. Тебе нравится белый цвет?
– Да. Кому же не нравится белый цвет? А кто будет твоим кавалером?
– Ты что! Не будет кавалера, – Майкл мог поклясться в том, что она покраснела. – Мне же только тринадцать!
– Напрасно. Если бы я был твоим ровесником, обязательно влюбился бы в тебя.
– Да ну тебя! – судя по звуку ее удалявшихся шагов, она сбежала к себе в комнату.
– Растишь юную соблазнительницу, – отметил Рене, входя в гостиную, где Майкл готовился к университетскому зачету.
– Прекрати. Она еще ребенок, – усмехнулся Майкл, пожимая другу руку.
– Уже подросток. Не забывай об этом. Скоро придется держать с ней ухо востро.
– Когда придется, тогда и буду. Что у тебя?
– Нам придется заняться этим завтра, – лицо Рене стало серьезным.
– Почему? Мы планировали на вторник.
– Во вторник некоторых людей, на которых мы хотим повлиять, не будет в Париже.
– Мы не совсем готовы.
– Бомб у нас достаточно.
– Причем здесь бомбы? Мне кажется, мы и так слишком далеко зашли. Зачем столько взрывов. Однажды нас арестуют и мы вообще не доведем начатого до конца.
– Хочешь выйти из игры? Сейчас, Мишель? Сейчас, когда наше движение начало приносить пользу?
– Пользу кому? Тем людям, которые погибли от взрывов?
– Но если мы не будем этого делать, наши требования не будут услышаны.
– Можно организовывать демонстрации без бомб. Большое количество людей тоже производит впечатление.
– Большая толпа студентов, ты хотел сказать?
– Нас тысячи.
– Что ни говори, Мишель, но с этим пора заканчивать. Уже месяц мы открыто боремся с их реформами, а толку пока нет.
– Боюсь, они хотят перехитрить нас. Рене, мы должны быть осторожными. Наверное, хватит взрывов. За демонстрации они не могут ничего с нами сделать, но взрывы... Долго терпеть правительство не любит. Они начнут аресты. И начнут их с нас с тобой и с нашей команды. Рене, что будет с Аннет, если меня не будет рядом?
– Ты струсил, Мишель? – его глаза сверкнули презрением.
– Я редко трушу, и сейчас не тот случай. Дело в том, что мне больше по душе отстаивать свои убеждения словами или действиями, но то, что мы делаем, уже называется терактами.
– Предпочитаешь сотрясать воздух?
– Да перестань ты, – Майкл отмахнулся от него, как от назойливой мухи. – С тобой совершенно невозможно говорить, когда ты зол.
– А это ты помнишь? – Рене тихо запел: –
Les bourgeois c'est comme les cochons
Plus ÿa devient vieux plus ÿa devient bÿte
Les bourgeois c'est comme les cochons
Plus ÿa devient vieux plus ÿa devient c...
– Я идиот, по-твоему? – Майкл тоже сердился. – Перестань настраивать меня на зло. Я ненавижу убийства. Я отторгаю саму мысль об этом. Представь, какой была бы твоя реакция, если бы на месте взрыва оказался близкий тебе человек. Ты продолжал бы делать бомбы снова и снова? А у тех, кто погиб, тоже есть близкие. Я всегда представляю на их месте Аннет, и вот тогда я начинаю трусить, Рене. Тогда мне по-настоящему становится страшно. У меня нет никого, кроме этой девочки. Понимаешь ты это или нет?
– Ну хорошо, – Рене смягчился и положил ему руку на плечо. – Пусть это будет последний раз. Но мы должны это сделать. Люди, которые нам верят, ждут от "Кровавого часа" решительности. Если завтра опять ничего не выйдет, мы будем точно знать, что бомбы дела не спасут, и придумаем другие методы. Но завтра... Мишель, пообещай, что завтра не подведешь нас.
– Я никогда вас не подводил. Я буду вместе с демонстрантами и сделаю все, что от меня зависит. Но ты тоже кое-что пообещал мне. Помни об этом.
– Я всегда сдерживаю свои обещания...


Когда Майкла ввели в камеру для свиданий, он сразу увидел Рене за окошком и опешил. Что он здесь делает? Майкл снял переговорную трубку и приложил к уху. На его лице не было эмоций. Он словно замкнулся в себе. Его лицо побледнело и осунулось за три недели, проведенные в камере в ожидании суда. Только зеленые глаза светились и переливались привычным блеском. Не одна девушка мечтала о том, чтобы эти глаза остановились на ней. Теперь этим девушкам придется мечтать о других глазах.
– Ты зачем пришел? – ровным тихим голосом спросил Майкл.
– Нас уже оставили в покое. Сейчас мы осядем на дно. Очень многих арестовали.
– Правильно. Осядь навсегда. Забудь о том, что мы творили. Я очень много думал о том, что произошло. Мы все делали не так...
– Оставь эту тему. Что с тобой будет?
– Об этом мало пишут газеты? Пожизненное заключение – наилучший вариант. Я – один из организаторов. Мне ничего не спустят. Максимум из того, что присудят остальным, получу я.
– Мне жаль, Мишель. Я виноват во всем. Тебя арестовали из-за меня.
– Не вини себя. Я виноват сам. Каждый человек сам творит свою судьбу.
– Что я могу сделать для тебя?
– Как Аннет?
– Она много плачет. Твой арест произвел на нее настолько сильное впечатление, что несколько первых дней она отказывалась разговаривать. Боится приходить к тебе.
– Позаботься о ней, Рене. Она еще маленькая, она не выживет без твоей помощи. Я в любом случае не скоро к ней вернусь, – он криво усмехнулся одними губами. Глаза оставались непроницаемыми в своей изумрудной глубине.
– Можешь не сомневаться в том, что я поддержу ее. Я приложу все усилия.
– А на бал... На свой первый бал она не попала?
– Она забыла о нем.
– Это я виноват. Этот бал так много значил для нее... Рене, возьми деньги с моего счета и купи ей жемчужные бусы. Подари и скажи, что это от меня. Возможно, мы больше не увидимся с ней.
– Вы увидитесь на суде. Я приведу ее.
– Не настаивай. Ей страшно. Не нужно ее травмировать. Просто сделай то, о чем я попросил тебя. Хорошо?
– Я обещаю.


Майкл увидел Аннет в суде. Она пришла туда с Рене. Ее лицо было красным от слез. Она теребила в руке мокрый и скомканный носовой платок, то и дело поднося его к глазам. На ней был темно-синий вельветовый брючный костюм и белая блузка. Она смотрела на него и плакала. Такой он и запомнил ее навсегда, хоть потом не раз видел ее из окна машины. Он запомнил заплаканные глаза, синий вельвет, скомканный носовой платок, дрожащие худенькие плечи. Тринадцатилетняя девочка – воплощение одиночества. Кто бы мог придумать что-либо более грустное?
Когда огласили приговор, она крепко сжала тонкими пальцами деревянный поручень. Она не смотрела на брата в тот момент. Она смотрела на свои руки, которые побелели от усилий. Все ее сознание ушло на поручень. Она сосредоточилась на нем. Наверное, пожизненное заключение все же лучше смертной казни, но... Никто не может знать этого наверняка.
Когда его уводили из зала суда, он услышал голос сестры:
– Мишель! – она вскрикнула точно так же, как тогда, с Марселе, в день похорон их родителей, и точно так же не бросилась следом. Конечно, ее не пустили бы, но она и не попыталась. Она просто позвала. Позвала, как в тот день, когда он пообещал никогда не оставлять ее. То была его первая ложь. Потом лжи в его жизни будет еще много, но все начинается с первой.
Майкл обернулся и постарался улыбнуться. Она ждала от него улыбки, но в тот момент он почувствовал, что не может этого сделать. Улыбка тоже была бы ложью, а это будет уже второй раз...