ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ - Фанфики по сериалу Ее звали Никита | La Femme Nikita - Fanfictions

Автор – Meilin

Перевод – Инна ЛМ

Примечание переводчика:
Этот чудесный рассказ настолько идеально дополняет ранее переведенный мною рассказ Kadyn «Хороший сын»… трудно поверить, что они написаны разными авторами. Только не совсем понятно, почему Адам, говоря о своем детстве, ни словом не упоминает о мнимой смерти и последующем возвращении Майкла, а также о событиях, предшествовавших прощанию на вокзале – всё это должно было запомниться и потрясти больше, чем что-либо другое… Вообще интересно было бы описать происходившее в 3 – 5 сезонах с точки зрения Адама, от его лица – в каком-нибудь большом и подробном произведении…

Итак, сейчас субботний вечер, и я на кухне, нарезаю помидоры. Мой папа стоит у плиты и готовит фондю. Я рад, что сегодня вечером ужином занимаемся мы, а не его подруга, Никита. Ее стряпня просто убийственна. Однажды я съел немного ее яичного кассероля ((запеканка из мяса, риса, овощей и др. – Примечание переводчика.)), или фритатты, как она называет это блюдо, и потом меня всю неделю выворачивало наизнанку как по часам. Не то чтобы я думал, что у моего папы плохой вкус по части женщин. Никита – сногсшибательная блондинка. Я не знаю, сколько ей, но папа сказал, что она примерно на восемь или девять лет моложе него, а он сейчас уже подбирается к пятидесяти. Она не выглядит старше тридцати ни на день. Но она не какая-нибудь там куколка Барби. Никита – самая умная женщина из всех, с кем я знаком. Она знает обо всем, кучу самых разных вещей, начиная от академических дисциплин и кончая настоящими странностями. Насколько я понимаю, мой папа тоже такой. Когда они вместе, то разговаривают на самые удивительные и причудливые темы. Как давно они вместе? Мне кажется, что всегда. Моя мать умерла, когда я был еще совсем маленьким. Я плохо ее помню. Хотя, когда я чувствую запах жасмина, то думаю о ней. Я видел ее фотографии, она тоже красивая. После того, как она погибла в автомобильной аварии, мой папа стал встречаться с Никитой. С самого начала это были странные отношения. Понимаете, они вообще-то дальние родственники, хотя и не кровные. В первые несколько лет после этого я редко видел Никиту. Дело в том, что когда мне исполнилось десять, мой папа отправил меня в пансион в Англии. Наступало Рожество или Пасха, и я возвращался домой в Париж, а Никиты отмечала праздники вместе с нами – как правило. Из-за работы ей приходилось носиться по всему миру, так что бывали случаи, когда она не могла вырваться к нам. Поэтому я редко видел ее, пока был младше. Однако год назад Никита стала меньше занята на работе, и смогла проводить больше времени с моим папой. И со мной тоже, я думаю. Забавно, но на самом деле я не могу считать ее кем-то вроде замены матери. Она не всегда была рядом, когда я рос. В ней больше от тети, кем она и является формально-юридически, если можно так выразиться.
– Адам, – говорит папа, подняв глаза от фондю, – накрой на стол.
Я киваю и беру стопку тарелок. Мой папа такой. Авторитарный в высшей степени. Ну да, он вежливый, у него хорошие манеры и тому подобное, но он также привык к тому, что отдает приказы, а люди им подчиняются. Это потому, что он раньше был главным исполнительным директором какой-то крупной фирмы в бизнесе. Сейчас он работает как частный консультант по компьютерам.
Я быстро расставляю посуду и раскладываю столовые приборы по местам. Пока я это делаю, мы слушаем диск с элегией Габриэля Форе, исполняемой на виолончели. Очень грустная пьеса. Она соответствует нынешнему угрюмому настроению папы. Он вообще редко впадает в экстаз от восторга. Не то чтобы он страдал от депрессии, но по нему сразу видно, что он не слишком жизнерадостный человек. Он очень спокойный, и не любит говорить о своем прошлом. Мне удалось воссоздать только небольшой кусочек его жизни. Это не особенно приятная картинка.
Он и о своей семье много не рассказывает. Мои бабушки и дедушки с обеих сторон умерли. Иногда я думаю, что, возможно, у моего папы было довольно-таки паршивое детство и поэтому он не любит вспоминать о нем. Может быть, из-за этого он всегда старался быть рядом со мной, пока я был маленьким. Знаете, когда я был младше, мы много путешествовали. Думаю, мы ни в одном месте не проводили больше трех месяцев. Папа обучал меня на дому, и, оглядываясь назад, похоже, что мы всегда были вместе. Только после того, как мне исполнилось десять, папа решил, что мне надо попытаться обзавестись постоянными друзьями примерно моего возраста. Поэтому он осел в Париже и послал меня в пансион. Поначалу было очень трудно расстаться с ним и жить вдали от него, но я рад, что он наконец выбрал себе место, где поселиться. С тех пор как он решил обосноваться в Париже, он стал более… как бы это описать? Довольным. Да, именно это слово.
– Не забудь хлеб, – говорит папа.
– Как думаешь, нам хватит? – спрашиваю я.
Он кивает. Как я уже сказал, он человек немногословный. Хотя, если подумать, я тоже такой. Я тоже не слишком много говорю, но зато люблю писать. Я хочу когда-нибудь стать писателем. Папа поощряет меня в этом. Во время летних каникул он всегда берет меня в такие фантастические поездки. Монако, Рим, Нью-Йорк, Пекин – вот куда, к примеру. И он всегда велит мне снимать фильмы о наших путешествиях. Я пишу короткие рассказы обо всех местах, где мы побывали, он читает их и говорит, как я могу улучшить свой стиль. У меня трудности с составлением предложений. Мой папа вообще-то француз, но он удивительно хорошо разбирается в английской грамматике. Кроме французского, он говорит, кажется, еще на пяти других языках. Никита – австралийка, но она знает немецкий и пытается говорить по-французски, но я в таких случаях еле удерживаюсь от смеха. Я хожу в школу в Англии, но мой французский по-прежнему лучше, чем ее. Английский – единственный язык, на котором все мы трое разговариваем, когда бываем вместе.
Звонит дверной звонок, и я кидаюсь к двери нашей квартиры. Я бросаю быстрый взгляд на монитор нашей охранной системы, прежде чем распахнуть дверь и впустить запыхавшуюся, слегка взволнованную блондинку.
– Привет, Адам! – влетает Никита, ее улыбка освещает комнату, как люстра. – Извини, что опоздала, но было страшно тяжело пробиваться сквозь движение в час пик. Поздравляю со славным шестнадцатилетием! – она звучно и крепко целует меня в щеку, и я чувствую, что краснею.
– Спасибо, – слышу я собственное ворчание.
Она сует мне в руки пакет в яркой обертке, и я обнаруживаю, что глазею на ее неоново-голубые туфли на тонких высоких каблуках. Кажется, такие называют «стилет»? Они настолько яркие, что не удивлюсь, если они будут светиться в темноте. Никита такая – она светится даже среди полного затмения. Именно это так отличает ее от моего папы. В этом смысле они хорошо уравновешивают друг друга. Циник и оптимист. Я рассматриваю остальные детали ее наряда. Ее платье если и не «от кутюр», то очень близко к этому, и она, как обычно, выглядит просто фантастически. Папа говорит, что она предпочитает в свободное время яркие цвета, потому что на работе ей постоянно приходится носить темные костюмы.
– Майкл! – произносит она, но звучит это так, точно она изливается в самых сокровенных чувствах. Они обмениваются одним из этих своих взглядов.
– Э-э, я схожу проверю ужин, – говорю я, поспешно удаляясь со сцены.
Я знаю, что через секунду в комнате будет жарко.
И вот мы едим наш ужин, и Никита болтает и болтает, о том, о сем, и я знаю, что папа наслаждается каждой минутой ее общества. Я могу это утверждать с уверенностью, хотя он даже и не улыбается, потому что в его зеленых глазах виден этот знакомый блеск. На продолжении нашего ужина из трех блюд он говорит мало, как обычно, но у меня возникает ощущение, что он и Никита как-то общаются телепатически. Я рассказываю Никите о школе и моей хоккейной команде, и как я провел сегодняшний день, празднуя свой день рождения – как мы с друзьями ходили на рыбалку. Она кивает и задает только правильные вопросы. Я знаю, что ее тошнит от червяков, также как и от крыс, но она всё-таки ведет себя так, как будто ее интересуют мои описания техники рыбной ловли. Она замечательный слушатель.
Потом мы сидим в гостиной. Я только что развернул подарок Никиты. Это голубой свитер, который она связала сама. Левый рукав на два дюйма длиннее, чем правый, но свитер мне очень нравится, и я говорю ей это. Она сияет и хлопает в ладоши, когда я натягиваю его на себя. Затем я открываю папин подарок. Это толстый том французской поэзии в твердой обложке.
– Спасибо, папа, – говорю я. Мне хочется крепко обнять его, но я колеблюсь, потому что мне уже шестнадцать. Неважно, он всё равно встает и обнимает меня. Я закрываю глаза и вспоминаю, как он держал меня за руку, когда я был помладше. И всегда всплывает одно особенное воспоминание. То, в котором папа и я на вокзале, и он прощается с Никитой. Я помню, что улыбнулся ей, но она выглядела такой печальной. Я вложил свою руку в папину, и он увел меня. Я помню, что оглянулся на Никиту и увидел, что по ее лицу текут слёзы. Я не помню, почему она плакала, но, наверное, потому, что не сможет видеться с моим папой какое-то время.
На самом деле я не знаю точно, чем Никита зарабатывает себе на жизнь, но я знаю, что это что-то по-настоящему важное. Он говорит мне, что работает на правительство, и я считаю, что она должна заниматься какой-то сверхсекретной работой или чем-то в этом роде. Но точно я не знаю, потому что она про это не рассказывает. Я только знаю очень хорошо, что когда бы ей ни позвонили на сотовый, она должна сразу же уехать на работу, независимо от ситуации.
Я отодвигаюсь от папы и коротко улыбаюсь ему, благодаря за книгу. Я вижу его всего четыре месяца в году с тех пор, как он стал жить в Париже, а я – учиться в школе. Но он умеет сделать так, чтобы время, которое мы проводим вместе, казалось вечностью. Я правда очень люблю моего папу, несмотря на его суровость и отстраненную, почти бесстрастную манеру держать себя.
– Кита, я нашел твои солнечные очки, которые ты забыла в прошлый раз, – говорит он. – Они в моей комнате, подожди минуту, я схожу принесу их.
– Я пойду с тобой, – говорит Никита.
Я качаю головой и устраиваюсь на кушетке. Я знаю, что они собираются делать, поэтому решаю пока взяться за домашнюю работу, которую задали на каникулы. Черт возьми, я не хочу даже думать о том, что они сейчас делают!
Часом позже, когда я всё еще продираюсь сквозь уитменовские «Листья травы», они наконец возвращаются из спальни. Я отвожу глаза от растрепанной прически Никиты и немного помятой одежды папы.
– Спасибо за ужин, Майкл, – говорит Никита. Потом она подходит ко мне и треплет меня по голове, ероша волосы.
– Удачи тебе завтра, – говорит она, имея в виду хоккейный матч, в котором я буду участвовать. – Не забудь перебинтовать щиколотку.
– Со мной всё будет в порядке, – отвечаю я.
– Я заметила, что ты сегодня хромал, – говорит она.
– Я прекрасно себя чувствую, – уверяю я ее.
Темная тень проходит по ее лицу. Я тяжело сглатываю, гадая, что я сделал не так. Внезапно она печально улыбается и быстро чмокает меня в щеку.
– Спокойной ночи, Адам.
– Спокойной, – бубню я. – Спасибо еще раз за свитер.
Папа помогает ей надеть пальто, и они, стоя у двери, обмениваются несколькими словами, слышными только им.
Она уходит, и я почти что вижу, как гаснет блеск в папиных глазах.
– Значит, она на некоторое время уедет? – спрашиваю я.
– В Стамбул, – говорит папа. Он потирает нижнюю губу – усталый жест.
– Давай я тут приберусь, – предлагаю я.
– Спасибо, – говорит он.
Он идет было к выходу из комнаты, но задерживается.
– С днем рождения, Адам.
– Спасибо, пап.
Я смотрю, как он уходит.
Я заканчиваю вытирать тарелки, когда начинают затихать последние звуки его виолончели. Иногда он делает это – играет на виолончели допоздна. Я отправляюсь спать, слушая, как он играет. Стоит ясная звездная ночь, поэтому я выхожу на балкон. Я вдыхаю ночной воздух. Здесь, в Париже, так красиво. Я слышу собственный всхлип и быстро вытираю лицо рукавом свитера, который подарила Никита. Смешно, что даже сейчас, в шестнадцать лет, когда я знаю, что у меня есть все причины быть счастливым, иногда мне хочется плакать.