Венский вальс. - Ее звали Никита: архив фанфиков

Венский вальс.

Автор - Лютик.

Посвящается Мау и дню ее рождения

***

Санта Клауса я выделяю в тексте потому, что в Европе его нет, и это
имя условно. Можно вставить вместо него какого угодно "Деда Мороза".
А если сдвинуться по сюжету в то время, когда Отдел еще находился в
Париже, то вполне реально писать Пэр Ноэль. Я взяла самое
распространенное имя, так как, по-моему, публика в Отделе собралась
многонациональная. :–)))))

***

Если бы в Отделе не было ни одних часов, жизнь там, скорее всего,
кипела бы круглосуточно. Так оно, в принципе, чаще всего и
получалось, но в обычные дни количество людей в залах и коридорах по
ночам уменьшалось примерно вдвое. В кризисных ситуациях смена
времени суток не ощущалась совершенно. Работали, пока не начинали
падать с ног.
Рождество никогда не было спокойной порой. Всегда приходилось
держать ухо востро. Даже во время мнимого затишья нельзя не ожидать
бури с самой неожиданной стороны.
День с утра был монотонным и не запоминающимся. Никита не была
задействована ни в одной из миссий, и Майкл усадил ее за компьютер
изучать план местности, на которой могла располагаться техника
противника. Потом пришлось довести до ума несколько забракованных
Майклом же отчетов недельной давности. К вечеру фантазия Майкла
истощилась, и Никита отправилась к Вальтеру помогать приводить в
порядок бронежилеты.
Вальтер был слегка мрачноват, но это вполне можно было списать на
задумчивость. Он прислонился спиной к стене и сосредоточенно
исследовал жилеты. Никита пыталась быть столь же щепетильной, но ей
не очень это удавалось. Вальтер недовольно косился на нее, потом
стал пропускать через свои руки и те жилеты, которые она проверила.
– Что случилось, Вальтер? – не выдержала наконец она. – Я пытаюсь
помочь.
– Посмотри-ка сюда, лапочка, – он показал ей небольшой зазор на
одном из жилетов. – Иногда мне стоит проверять и самого себя. Как
считаешь, пуля какого калибра могла сделать это?
– Это экзамен на пригодность? – Никита поднесла изъян к глазам. –
Похоже, это вообще была не пуля.
– Вот именно, – Вальтер мрачно отбросил жилет в сторону. – Шон был в
этом, когда его проткнули стальным прутом. Это я не доглядел.
Арсенал стал напоминать мне свалку. Хорошо было бы разгрести все это
и переполовинить, избавившись от старого хлама.
– Так ты поэтому грустишь? – Никита присела перед ним на корточки и
заглянула в глаза. Старик рассеянно моргнул.
– Да нет. Рождество скоро. Детский праздник. Только в детстве
ощущаешь себя частью чего-то большого, хорошего. Чем ближе старость,
тем крепче сознание того, что все-таки ты часть чего-то большого, но
это большое совсем не хорошее и стремительно катится в тартарары.
– Рождество – время пофилософствовать?
– Похоже на это. Чем еще можно заниматься в мрачной конуре в вечер,
когда все собрались семьями у каминов под елками и не спускают глаз
с пестрых чулочков, болтающихся у огня?
– У тебя было счастливое Рождество? Ну хоть раз в жизни, Вальтер? –
она сжала пальцами его колени.
– Было, конечно. И я был ребенком. Мама пекла чудный праздничный
пирог, мы, детвора, наряжали елку и развешивали те самые чулки над
камином. Потом отец наклеивал бороду, выворачивал наизнанку старый
тулуп и начиналось веселье. Мы делали вид, что верим в то, что это
не отец и понятия не имеем, где он находится. Вот это на самом деле
было веселье, – он улыбался, а взгляд его был далеко-далеко, в том
времени, о котором он рассказывал.
– Вот видишь, – Никита вздохнула. – Тебе нечего расстраиваться. Ты
все это пережил. А мой чулок всегда оставался пустым. И под ним
утром я находила спящую маму. Она праздновала Рождество где-то и с
кем-то. Не со мной. Утром она страдала похмельем и мне было уже не
до праздника.
– Хорошая моя девочка, – Вальтер ласково провел ладонью по ее
волосам. – Я хотел бы подарить тебе праздник, но в Отделе это
нереально. У мертвых не бывает праздников.
– Не нужно траурных тонов, – Никита слегка улыбнулась. – И я совсем
не переживаю. Это ты похож на тучу.
– Разве я похож на тучу? Так, небольшое выжатое облачко, – Вальтер
рассмеялся. – Взгрустнулось. Ничего, это пройдет.
Откуда-то незаметно материализовался Майкл и остановился над их
головами. Никита молча окинула его взглядом снизу вверх, не вставая
с корточек. На его лице не было выражения, но в глазах читалась
сильная усталость.
– Хочешь, чтобы я переделала отчеты? – попыталась угадать Никита. Он
молчал. – Брифинг? Зайти к тебе в кабинет?
– Поезжай домой. Поздно уже, – наконец едва слышно сказал он и ушел
прочь. Его спина под обтягивающим черным гольфом была грустной и
ссутулившейся. Никита провожала его взглядом до самого поворота
коридора, потом посмотрела на Вальтера.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – поинтересовался он.
– Наверное, – она кивнула. – Для него это первое Рождество без
Адама. И его невозможно будет отвлечь или развлечь.
– И не пытайся. Ты сама себя не можешь развлечь. Он захочет побыть
один.
– Но это ужасно – быть одному, когда на душе так тяжело.
– Еще тяжелее, когда кто-то мешает твоему горю.
– Вопрос спорный, но зная Майкла, можно предположить, что мне не
стоит и пытаться нарушить его одиночество. Могу услышать что-нибудь
грубое.
– Иди домой, Никита. Отдохни, пока есть возможность. Я сам закончу с
этими жилетами. Совсем немного осталось.
– Завтра я забегу к тебе, – она наконец поднялась на ноги. – Не
забудь повесить чулок над каким-нибудь из своих нагревателей. Вполне
вероятно, С а н т а заглянет к тебе.
– Имеешь в виду его или маленькую златовласую фею, лапочка?
– В любом случае чулок должен висеть, – Никита махнула ему рукой и
пошла одеваться.
На улице было холодно и даже порошил слабенький снежок. Никита
пыталась сосредоточиться на управлении машиной, но мысли все время
возвращались к Майклу. Она вспоминала, как он шел по коридору, и
сердце сжималось от любви и бессилия. Что он будет делать завтра
вечером, в канун Рождества? Он не сможет забыть о празднике и будет
сидеть в холодной темной гостиной, не в силах справиться со своим
горем. И она ничем не сможет ему помочь. Если попытаться вмешаться,
он бросит только сухое "все в порядке". Больше ничего от него в
такой ситуации не добиться.
Она остановила машину у огромного супермаркета, ступила на покрытый
снежным кремом асфальт, кутаясь в пальто, пересекла улицу и вошла в
бурлящий жизнью торговый центр. Ей совсем не хотелось ничего
покупать, но в эти дни принято делать много покупок. Например, нужно
купить подарки. Что-то милое для Вальтера, что-то нужное для
Биркоффа, что-то взрывающееся для Медлин. Она усмехнулась с легким
злорадством. Но что подарить Майклу? Она никогда не дарила ему
подарков, а сейчас до безумия хотелось одарить его чем-то. Что
предложить человеку, которому ничего не нужно? Имеет ли ответ эта
загадка?
Послонявшись по магазину около часа, она накупила массу ненужных
праздничных безделушек: елочные шары, вышитые салфетки, венок для
двери, тот самый чулок, штопор, кофейный сервиз и полный пакет
разных лакомств. Настроение немного приподнялось. С трудом вытащив
покупки из машины у своего подъезда, она окинула взглядом улицу. На
углу дома зяб мальчишка-подросток. Он переступал с ноги на ногу в
кругу фонарного света. Рядом с ним к стене прислонилось несколько
елочек.
"Хочу елку", – сказал внутренний голос.
"Это еще зачем?" – возразил разум.
"Как зачем? – удивился голос. – Рождество на носу".
"Ну и что? Тебе что до этого? Это семейный праздник, а не твой".
"Причем здесь это? Праздник – он для всех один и тот же. Для
одиноких праздников еще не придумали, поэтому приходится
довольствоваться тем, что есть".
"Ну и довольствуйся. А зачем для этого елка? Можно подумать, у
Майкла она будет".
"Тоже мне показатель. Если задуматься о том, что ему в жизни нужно,
можно только начать рвать на себе волосы. Могу я хоть на день
оставить его в покое и не думать о нем?"
"Не можешь".
"Ну почему?!"
"А я откуда знаю? Не можешь – и все".
"Подумаешь, – расстроился внутренний голос. – Ну и пусть. Буду
думать, но под елкой. Не зря же я шары купила".
Разум пожал плечами и замолчал. Никита кивнула, удовлетворенная
результатами спора, и направилась к мальчику за елкой.

Тихонько бормоча себе под нос какую-то песенку, Никита яростно
взбивала белки для безе. Ей очень захотелось чего-нибудь эдакого:
хрустящего, сладкого и воздушного. В липкой белой сладости были не
только ее пальцы и губы, но и весь кухонный стол. Это ее ничуть не
беспокоило. Кому какое дело до ее кухни? Посреди гостиной радовала
глаз маленькая пушистая елочка, украшенная красивыми красными с
золотом шарами. Вся квартира от этого празднично преобразилась. А
завтра можно будет устроить себе уютный праздник. И даже позвать
Вальтера. Нечего философствовать в мрачной конуре. Конечно, ей
хотелось, чтобы рядом был Майкл, но он откажется.
Она вздохнула и отложила в сторону миксер. Что же делать с этим
Майклом? Как помочь ему и самой себе?
Где-то под ворохом не до конца разобранных пакетов зазвонил телефон.
Рука замерла на полпути к миске с белками и привычно принялась
искать трубку.
– Жозефин... – позвал любимый голос.
– Нужно ехать? – с трудом подавляя вздох, спросила она и окинула
печальным взглядом опадающую белковую пену.
– Инструктаж через тридцать минут. – И в трубке раздались короткие
гудки.
А ей так хотелось выспаться... Никита слила белки в унитаз, сбросила
с себя длинный белый свитер, облачилась в черные брюки и водолазку,
наспех натянула пальто и выскочила из квартиры. Только бы успеть к
брифингу. Ведь на дорогах такие пробки...

Она торопливо, но бесшумно проскользнула в зал и опустилась на стул
рядом с Майклом как раз в тот момент, когда с другой стороны в зал
входил Шеф.
– Что случилось? – тихо спросила она у Майкла.
– Срочная операция, – ответил он, не глядя на нее.
– Если срочная, то почему не летучка?
– Тебе-то какая разница?
– Никакой, – она слегка передернула плечами и сосредоточилась на
маневрах Шефа, который пытался начать инструктаж, но что-то не
заладилось с экраном. Через несколько секунд экран включился и он
начал.
– Мы получили сведения о том, что в Европе действует группировка,
занимающаяся торговлей людьми в целях проведения медицинских
экспериментов. Профессор Вольфганг Берлих – один из крупнейших
специалистов в области генной инженерии, – щелчок – и они увидели на
экране изображение немолодого худощавого мужчины с большим носом и в
очках с толстыми линзами. – Он разрабатывает новый препарат, что-то
вроде панацеи. Пока процессу работы над препаратом далеко до
завершения, и зелье вызывает генные мутации, способные разрушить
организм человека за несколько часов. Берлих находится в состоянии
эйфории. Он закупает людей крупными партиями. Если ему не удастся
приготовить панацею, можно опасаться, что в сердцах он применит то,
что имеет на данный момент, на массах...
– И какова наша задача? – спросил Майкл. Вопрос прозвучал тихо, но
гулко. Никита переводила взгляд с него на Шефа.
– Через два часа вы должны быть в Вене на ежегодном рождественском
балу медиков. Бал уже начался. Там будет присутствовать не только
Берлих, но и его поставщик Марк Прадо, – на экране появляется
изображение полубычьей физиономии с коротко стрижеными волосами на
макушке. – Поставщик прибудет на час позже вас. Вы должны успеть
проследить за ними. Они уединятся для того, чтобы обсудить условия
следующей сделки. Ваша задача – обнаружить и уничтожить лабораторию
Берлиха, а его самого и поставщика доставить живыми.
– Зачем нам поставщик? – пристроившийся на углу стола Вальтер
удивленно приподнял брови.
– Тебе он не нужен, – Шеф послал ему уничтожающий взгляд. – Его
следует допросить, чтобы знать, где находятся базы, на которые он
привозит пленных, использующихся для панацеи.
– А если Берлих на самом деле сумеет изготовить панацею? –
предположила Никита. – Не избавим ли мы мир от гениального медика,
способного перевернуть всю науку с ног на голову?
– Это ты спрашиваешь? – Шеф слегка округлил глаза. – Он уничтожает
людей.
– А разве не вы учили меня смиряться с тем, что ради тысяч жизней
стоит пожертвовать десятками?
– Ты принимаешь сторону Берлиха или желаешь сразиться со мной в
упрямстве? Тебе не хватает полномочий для того, чтобы разговаривать
со мной в таком тоне, – теперь его взгляд заискрил.
– Я должен знать количество людей в группе, – спокойный голос Майкла
если и не разрядил обстановку, то, по крайней мере, перевел разговор
на другую тему.
– В группе – ты и Никита.
– Это рискованно, – Майкл попытался возразить.
– Еще более рискованно провести на вечеринку с ограниченным
количеством присутствующих группу боевиков, состоящую из двадцати
человек. У вас на двоих достаточно знаний и опыта для успешного
завершения операции. Биркофф обеспечит информационную поддержку,
Роджер – тактическую. Вальтер выдаст все необходимое. Подробности
найдете у себя на панелях. У вас час и пятьдесят четыре минуты до
появления на балу. Это все, – Шеф выключил экран и раздраженно
удалился.
Никита отправилась в оружейку вслед за Майклом и Вальтером. Посреди
коридора Майкл остановился и обернулся к ней.
– Не играй с огнем, Никита, – едва слышно сказал он. – Шеф – не С а
н т а К л а у с. Роджер должен был лететь с нами. Теперь он
остается.
– Но как же... Нет, Шеф не может рисковать по крайней мере ТВОЕЙ
жизнью из-за моей несдержанности.
– Он будет рисковать чем угодно, лишь бы поставить тебя на место, –
с этими словами Майкл развернулся и продолжил свой путь к оружейке.

В самолете они изучали детали миссии. Кроме них и пилота в этой
части неба не было больше никого. Никита взобралась с ногами на
сиденье и не отрывалась от своей панели. Она чувствовала себя
виноватой перед Майклом и не знала, как исправиться. Он сидел рядом
за лаптопом и напряженно молчал. Наконец он отвлекся и посмотрел на
нее.
– Ты видела свой наряд?
– Да. Красивое платье. Слишком шикарное, но вполне вероятно, что
венские медики одеваются именно так. У нас большие шансы погибнуть?
– спросила она о наболевшем, не переводя дыхания.
– Не самые большие в твоей жизни.
– Это не очень меня успокаивает.
– А я и не пытаюсь тебя успокоить.
– Почему ты сердишься на меня уже второй день?
– Тебе показалось. Я не сердился на тебя. И сейчас не сержусь. Я
привык к невозможности контролировать твои эмоции.
– Хоть я и не очень люблю Рождество, все-таки было бы обидно
погибнуть именно в его канун.
– Тогда постарайся, чтобы этого не случилось. Можешь поспать час.
Опасаюсь, что этой ночью нам не придется смежить веки.
Никита еще несколько секунд изучала его лицо, пытаясь выяснить, о
чем он на самом деле думает, а потом все же откинула голову на
спинку кресла и закрыла глаза. Ей было не спокойно, каждая клеточка
тела была неприятно возбуждена, но она притворилась, что задремала,
чтобы не привлекать внимания Майкла. Вдруг она почувствовала легкое
прикосновение его руки. Он осторожно накрыл ее курткой и легонько
приобнял за плечи. Теплая ладонь согрела все ее тело. Она
непроизвольно вздохнула и почувствовала, как сон овладевает ее
уставшим мозгом.

Бал проводился в огромном доме, который с полной уверенностью можно
было назвать дворцом. К парадному входу их подвез серебристый
лимузин. Майкл помог Никите оказаться на воле, аккуратно придерживая
ее за руку.
"Может, когда хочет, – недовольно подумала Никита, взглянув на него
исподлобья. – Вернее, когда это нужно. В иные дни – только тычок в
спину и какой-нибудь сухой приказ вдогонку".
– Спасибо, – сказала она вслух и постаралась улыбнуться поярче – на
них во все глаза смотрел подоспевший швейцар. Плавным движением руки
Никита расправила нежно-голубое длинное платье и запахнула на груди
шубку из серебристого песца. Но швейцар успел заметить на ее шее
бриллиантовую ниточку со слезой, и на лице его застыла почтительная
гримаса. Никита взглянула на Майкла. Она все еще держал ее за руку,
и на какой-то миг в его глазах блеснул восторг, не сравнимый даже с
восторгом швейцара. Но смотрел он не на ожерелье, а прямо в душу.
"И еще вот это", – сказал он ей уже в лимузине, когда она судорожно
пыталась припомнить количество всех приспособлений в своей сумочке.
"Еще что-то?" – недовольно спросила она, не оборачиваясь.
"Одна лишь деталь. Она тебя не отяготит", – и Никита почувствовала,
как его руки прикоснулись к ее шее и оставили на ней что-то легкое и
прохладное. Она обернулась к нему, не проверяя, что же он надел на
нее. И он смотрел на нее точно так же, как и сейчас.
Никита подождала долю мгновения, пока он выпустит ее руку, и
направилась к крыльцу. Майкл пошел рядом. За их спиной шофер завел
двигатель лимузина. Никита так и не поняла до конца, от чего на
самом деле обалдел швейцар, но ей не хотелось вникать. Ей было
абсолютно все равно.
Угодливый швейцар распахнул перед ними дверь, и они оказались в
огромном ярко освещенном зале с огромным количеством богато
разодетых людей. Никите даже показалось, что они очутились в другом
времени, настолько атмосфера напоминала век эдак
прошлый-позапрошлый. Приглашенный оркестр исполнял легкий вальс,
люди кружились в танце по залу, слышался звон бокалов с шампанским.
Теперь перед ними вырос лакей.
– Доктор Мишель Террис и доктор Мари Террис? Добро пожаловать. Мы
ждали вас, – лакей протянул руку, чтобы взять у них верхнюю одежду.
Майкл помог Никите снять шубу и отпустил лакея. К ним тут же подошел
сияющий человек средних лет. У него был огромный живот. "Человеку с
таким телосложением костюмы можно шить только по специальному
заказу", – это было первой мыслью Никиты. С ним была еще более
сияющая женщина. Тоже полная, она напоминала большую и мягкую
диванную подушку. О подушках Никита заставила себя не думать, можно
было захотеть спать.
– О, это наверняка наши новые гости, супруги Террис из Дижона! –
радостно раскинул руки хозяин торжества, а это был именно он. – Я –
Михей, а это Роза, моя жена. О, доктор Террис, мне рассказывали о
ваших феноменальных успехах в области сосудистой хирургии. Когда
выдастся минутка, мне обязательно хочется потерзать вас некоторыми
вопросами. Но не сейчас, разумеется, не сейчас. Вы не представляете
себе моего восторга, когда я узнал, что вы приняли мое приглашение
вместе с вашей очаровательной супругой. Мари... Могу я называть вас
Мари? Я с давних пор увлекался эндокринологией. Наверное, вы слышали
о моей библиотеке? Так вот, там есть масса любопытных и редких вещиц
по вашей теме. Я непременно ознакомлю вас с ними. Роза, дорогая, ты
познакомишь Мари с дамами? Исключительно уникальное общество. Вам
понравится.
Никита еще не успела опомниться, а ее уже оторвали от Майкла и
нарушили волшебный миг первой минуты бала, когда она оказалась в
ярком зале, полном старинной музыки, рука об руку с единственным
человеком в мире, которого она хотела видеть рядом. Майкл
невозмутимо принял натиск хозяина и ушел с ним в совершенно
противоположный конец зала. Никита последовала за Розой. А ведь ей
казалось, что она сама вольна выбирать: находиться ей рядом с
Майклом или прокладывать собственную тропу к светилам современной
медицины. Видимо, в этом доме правила были такими. Ничего не
поделаешь. Ухо и душу приятно грело переговорное устройство. Там, в
Отделе, Биркофф четко руководил их действиями, а рядом с ним сидели
эндокринолог и хирург, готовые в любой момент ответить на все
вопросы публики.
Кое-как пережив знакомство с несколькими десятками пышно разодетых
дам и избавившись от подушечной Розы, Никита наконец смогла отойти в
сторонку и оглядеться. Чтобы не казаться скучающей, она взяла стакан
с холодным лимонадом и пошла по залу, раздаривая улыбки всем
желающим.
– Биркофф, ну и где он? – тихо поинтересовалась она. – Я его не
вижу. Майкл, что у тебя?
– Я уж тем более не вижу его. Смотрите сами. Это я здесь жду ваших
комментариев, – проворчал Биркофф.
– Иди ко мне. Он здесь, – послышался в другом ухе голос Майкла. – Я
слева от лестницы.
Никита двинулась в этом направлении. Майкл стоял в компании Михея,
еще четверых мужчин и хрупкой брюнетки, явно жены одного из них. Они
курили сигары и что-то пили. Никита остановилась рядом с "мужем", и
все мужчины, как по команде, окинули ее оценивающим взглядом.
Брюнетка не спускала глаз с Майкла. Обычное явление. Никита как
будто невзначай провела рукой по бортику пиджака Майкла, тем самым
по-детски разграничивая свою территорию. Мысль об этом рассмешила
ее, и она прикрыла улыбку стаканом с лимонадом. Михей представил ее
публике.
В этой же компании находился Берлих. Вид у него был чудаковатый.
Никита списала это на толстые линзы очков. Он пытался острить, но
шутки получались такими нелепыми, что хотелось покраснеть и отойти в
сторону. Впрочем, все помешанные на науке люди, с которыми она до
сих пор сталкивалась, имели это отклонение. Чтобы не забивать себе
голову медициной, Никита попыталась слушать не разговор, а музыку.
Вена гордится своими вальсами, и ее рождественские праздники
проносятся в темпе "раз-два-три". Оркестр играл только вальсы.
Никита не знала, входят ли танцы в план миссии и не рисковала
спрашивать. Она предполагала, ЧТО ей ответит на это Биркофф, а о
взгляде Майкла лучше было и не задумываться или, по крайней мере,
радоваться, что не спросила и не получила этот взгляд.
Брюнетка намеков не понимала и продолжала есть Майкла глазами. Он не
обращал внимания. Или делал вид, что не обращает. Все это начинало
раздражать. Никита поерзала на месте и опять постаралась
сосредоточиться на вальсе. Она представила себя в центре этого зала
в своем восхитительном платье. Такая легкая, едва касается ногами
пола. Рука Майкла – на ее талии. Он держит ее крепко и нежно, она
совсем расслабилась и полностью отдается власти танца...
– Хочешь танцевать? – услышала она как будто из другого мира и
поспешила спуститься с небес на землю. Майкл, видимо, уже не в
первый раз повторял свой вопрос. Брюнетка отчаянно сверлила его
глазами, но он не смотрел на нее.
– Почему бы нет? – Никита постаралась не показать глазами, насколько
ей этого хочется в действительности.
Майкл взял ее за руку и увлек за собой, смешиваясь с танцующими.
Очутившись в его объятиях, Никита расслабилась и почти совсем
успокоилась. Майкл был сильным партнером. Танцуя с ним, о технике
можно было и не думать. Все получалось само собой, как в старых
мультфильмах. Они оторвались от земли и полетели, как будто этой
земли и не было. Вверх, туда, откуда летели конфетти и серпантин,
туда, откуда доносились звуки божественной музыки, туда, где не было
Шефа, Берлиха, брюнетки, где не было никого, кроме них вообще. Это
ощущение не было похожим на сон. Невесомость... Нежность...
Защищенность... Тишина... И в этой звонкой тишине – только музыка...
Больше ничего. А между ними – нечто такое, что не передать словами.
Это можно сказать только музыкой. Человек не придумал иных звуков,
способных отразить состояние души лучше, чем музыка. Нет таких слов,
нет таких движений, нет таких прикосновений... Ритм вальса – ритм
бьющегося сердца, ритм двух бьющихся сердец.
– Майкл... – неслышно прошептала Никита.
Только губы шелохнулись, вытолкнув теплое дыхание. Но Майкл услышал,
а может, и почувствовал. Он внимательно посмотрел в ее глаза и
провел пальцем по ее щеке. Она откинула голову назад, не прерывая
полета, и ее тело полностью подчинилось ему, если до сих пор
какая-то частичка все еще жила своей жизнью, не слившись в танце с
ним воедино.
– Я не хочу, – прошептала она уже вслух, вернув голову в нормальное
положение и прижимая губы к его уху.
– Чего не хочешь? – голос Майкла, и без того никогда не
повышавшийся, снизился совсем немного.
– Не хочу ничего, кроме как быть здесь и танцевать с тобой. Не хочу
думать ни о чем.
– Давай искать положительные моменты. Мы ни за что не попали бы
сюда, если бы не некоторые обстоятельства. Я прав?
– Мне не нужна вечеринка. Я хочу танцевать с тобой "Голубой Дунай"
где угодно.
– В таком случае еще не все потеряно. Мы видимся не в последний раз.
– Я часто думала об этом. Знаешь, чем я себя успокаиваю? Мы видимся
каждый день, имеем возможность общаться и работать вместе. Что было
бы, если бы нас лишили этой возможности? Что бы ни происходило в
Отделе, мы знаем, что перемены касаются нас обоих, что из переделок
мы будем выходить вместе. И пока даже Шефу не приходило в голову не
дать нам видеться.
– Ему приходило это в голову. Но ты очень много думаешь. И совсем не
о том, о чем должна.
– Я думаю о...
– Ты очень красивая сегодня. Просто непозволительно красивая. И
давай этим закончим наши откровения.
– Откровенной была только я.
– Ты можешь и не говорить того, о чем говоришь. Постарайся наконец
этому научиться. Есть вещи, о которых я и без слов знаю. Часто слова
вредят нам, мы жалеем о них. О мыслях мы не можем жалеть. Давай не
будем создавать лишних проблем. Их и без того много. Идем. Музыка
закончилась.
Он взял ее за руку и повел к одному из диванов. Они сели рядышком, и
Майкл протянул обиженной Никите стаканчик с ванильным мороженым.
– Ты всегда требуешь от меня большего, чем я могу тебе дать, Никита.
И если я начинаю уступать, ты поднимаешь планку. Я не хочу портить
тебе настроение, но мы пришли сюда не расслабляться.
– Ты говоришь это только потому, что у тебя самого плохое
настроение. Уже несколько дней. В чем я виновата?
– Давай не будем много рассуждать на эту тему. Меньше слов. Я не
люблю Рождество. Это достаточный повод?
– В принципе...
– Все. Я понял. Ты не цеплялась за шприц с сывороткой правды? Не
забывай, зачем мы здесь. Взгляни.
Он указал ей на Берлиха, который все еще стоял в той же компании, в
которой они его оставили. Теперь рядом с ним возвышался Марк Прадо.
Его маленькие глаза прищурено бегали по всему залу, как будто
выискивая опасность. Жизнь опять свернула в обычное русло: слежка,
преследование, погоня, перестрелка... Нужно было брать себя в руки и
заниматься своей работой, забыв о тяжелых мыслях, конфетти, запахе
хвои, теплой ладони Майкла, только что лежавшей на ее талии, и о
"Голубом Дунае".
– Биркофф, он появился, – голос Майкла потерял цвет, как всегда во
время операции.
– Не упускайте их из виду ни на миг, – привычно послышалось из
наушника.
Тем временем Прадо отделился от кружка и пошел в направлении
подсобных помещений. Майкл встал с дивана и, приветственно кивая
присутствующим, двинулся за ним.
– Я контролирую Прадо, – зазвучал его голос в ухе Никиты. – Не своди
глаз с Берлиха.
К Никите подошла Роза и радостно застрекотала о рождественских
традициях в Вене. Никита постаралась сделать вдумчивое выражение
лица. Сейчас ее не могла занимать Роза. Только Берлих и голоса в
ушах. С одной стороны – Майкл, с другой – Биркофф. Оружие осталось у
Майкла. В ее крошечной сумочке – тоже крошечный пистолет, обойма с
транквилизатором и запасной передатчик в пудренице. Они не
планировали разделяться. Кто мог подумать, что объекты будут
выходить не вместе? А прятать оружие в несуществующих складках
платья нереально.
Берлих тоже отошел от собеседников и пошел к парадному выходу. Надо
было быстро отделываться от Розы.
– Куда-то запропастился Мишель. Пойду поищу его.
– Кажется, он пошел к запасному выходу.
– Думаю, он решил прогуляться по двору, – улыбнулась Никита,
вставая.
– На улице холодно. Сейчас я принесу вашу верхнюю одежду, – Роза
устремилась в комнату, где устроили гардеробную. Никита заспешила к
выходу, но хозяйка настигла ее уже перед дверью, в которую только
что вышел Берлих. Она держала в руках шубку из серебристого песца.
– Спасибо, – Никита опять улыбнулась и, торопясь предупредить
предложение хозяйки вместе поискать исчезнувшего Майкла,
выскользнула на улицу.
Шел снег. Она подняла лицо вверх. Белые снежинки падали с темного
ночного неба, и это явление казалось каким-то нереальным. Словно
темное может порождать только темное. Радуясь присутствию шубы,
Никита завернулась в нее и огляделась по сторонам. Берлих как раз
исчезал за углом, и она направилась следом.
– Вижу его, – сообщила она Биркоффу. – Майкл, что у тебя?
– Прадо вышел через заднюю дверь. Я иду за ним.

Цель жизни – это миссия. И если сейчас погибнуть, эта смерть нигде
не зафиксируется, зато зафиксируется провал задания. Лишь несколько
человек ощутят ее отсутствие и наплюют на провал. Майкл, Вальтер и,
возможно, Биркофф. Надо же, только трое людей ценят ее жизнь. И чего
в таком случае эта жизнь стоит?
Она шла за Берлихом по пятам и не беспокоилась о том, что он ее
заметит. Она знала, что этого не случится. Ей давно не доводилось
проваливать слежку. С годами, проведенными в Отделе, она научилась
шутя быть невидимкой, когда это от нее требовалось. Вот только было
бы куда лучше надеть темную шубу. Но что об этом думать?
Людей на улицах почти не было. Все-таки глубокая ночь. Но их было
больше, чем обычно в это время. На улицах царило предпраздничное
настроение, и кое-кто, кому не спалось, отправился на ночную
прогулку. Улица освещалась встроенными в плиты тротуара фонарями. На
фонари падал снег, и свет был призрачным, как от летающей тарелки. А
Берлих все шел и шел, уверенно сворачивая в бессчетные проулки. В
ушах перекликались Биркофф и Майкл, который был где-то здесь, рядом,
но неизвестно где. Он шел за Прадо такими же проулками. Такими же,
но не теми.
Вдруг Берлих остановился и обернулся. Никита уже вышла из-за угла и
деваться ей было некуда. Она продолжила путь. Надеясь только на то,
что Берлих остановился совершенно случайно и не узнает ее.
– О, мадам Террис? Разве вы не на балу? – заговорил он хрипло,
просверливая ее насквозь маленькими глазами из-под толстых линз.
Теперь он уже не казался рассеянным гением. Он был опасен и безумен.
Никита остановилась, не показывая волнения. – Опасно женщине одной
бродить ночью по незнакомому городу.
– Я ищу мужа, – легенду можно было и не сочинять. Все равно она
окажется неправдоподобной.
– Так далеко от того места, где он может быть? – Берлих улыбнулся, и
Никита с трудом сдержала дрожь. Его улыбка была не менее безумной,
чем взгляд. – Что ж, раз уж вы здесь, давайте войдем, – он открыл
дверь, перед которой стоял и впустил Никиту в темное помещение,
пахнувшее плесенью и медикаментами. У нее не было выбора. Нужно было
дождаться Майкла, иначе нельзя будет уничтожить лабораторию.
Берлих включил свет, и Никита обнаружила, что они находятся в
большом холле с несколькими дверьми, не помнившими краски со времен
царя Гороха. На облезлых стенах со сползавшей штукатуркой проступала
капельками влага. Под одну из дверей была просунута тряпка.
– Вы, наверное, хотели увидеть мою лабораторию? – Берлих все еще
улыбался. – И вы считаете, что я привел бы вас туда? Наверняка ваше
желание преследовать меня было вызвано не любопытством. Правда,
мадам? Мари вас зовут, да?
– Где же мы? – Никита умела не показать свои эмоции, но внутри все
сжалось и затрепетало. Майкл и Биркофф слышат их разговор, оба
молчат, но она погибнет раньше, чем Майкл закончит дела с Прадо. До
этого он не имеет права прервать преследование. Она же не может
убить Берлиха, тем более, не разыскав лабораторию.
– Здесь хранятся результаты моих опытов. Жалко, что они не проживают
дольше суток. Но это не долго будет длиться. Скоро мои опыты
увенчаются успехом.
Никита услышала стон за одной из дверей и содрогнулась. Шеф говорил,
что препарат Берлиха вызывает генные мутации. Кто там, за дверью? На
что похоже существо, совсем недавно бывшее человеком? Во что
превратится она сама?
– Прадо вошел в здание, – сообщил голос Майкла. – Предполагаю, что
здесь находится лаборатория.
– Берлиха мы почти потеряли. Немедленно сообщи, если лаборатория
там, – откликнулся Биркофф. – Иначе Никита парализована.
– Кто сказал вам, что меня интересуют результаты ваших опытов?
Насколько я помню, вы не занимаетесь эндокринологией, – игра Никиты
была жалкой.
– Я совершу переворот не только в области эндокринологии, – Берлих
открыл одну из дверей и зажег свет. В маленькой мрачной комнате была
только стойка с пузырьками и колбами. Он приблизился к стойке и
начал набирать в шприц жидкость из одной колбы. Никита потянулась к
пистолету в сумочке. Берлих покосился на нее и криво ухмыльнулся. –
Это будет переворот в медицине в целом.
В правом наушнике, в наушнике Майкла, послышался какой-то хлопок.
Больше ни звука. Никита крепко сжала рукоятку пистолета, ожидая
только лишь сигнала, но сигнала все не было.
– Достань оружие, Никита, – не выдержал Биркофф.
Только это ей и нужно было. В тот же миг на Берлиха уставился зрачок
дула, черный и бездонный, как сама смерть. Берлих не мог подозревать
о транквилизаторе, но почему он не предположил, что она вооружена?
– Мари, зачем вам это? – Берлих опустил руку со шприцем и испуганно
заморгал. – Боже милосердный! Завтра канун Рождества, а я стою перед
вооруженной женщиной, которая готова выпустить в меня пулю, хоть я
ничего плохого ей не сделал. Разбудите меня...
– Я убью вас, Вольфганг, – Никита говорила тихо и ровно. Это была
интонация Майкла. В критических ситуациях она завораживала и
парализовала противника ужасом. – Убью, если не услышу, где
находится лаборатория.
– Вы считаете, что я скажу вам, где находится мое детище? Ни за что,
– прошипел он зло, и в его голосе проблескивало безумие. – Можете
убить меня, но вы никогда не узнаете формулу.
– Зачем мне ваша формула? Формула яда, способного уничтожить тысячи
людей?
– О, на это можно смотреть и под другим углом, – все так же шипя, он
рассмеялся. – Во-первых, формула такого яда тоже может кому-то
пригодиться. А во-вторых, яд этот можно со временем превратить в
живую воду. Он будет лечить любую болезнь.
– Я потерял связь с Майклом. Не могу восстановить, – заговорил
Биркофф. – Боюсь, Никита, тебе придется усыплять его прямо сейчас.
Доведем дело до конца уже в Отделе.
– Мне все равно, – ответила Никита Берлиху и сняла пистолет с
предохранителя. Берлих смотрел на него, как завороженный, но в
какой-то момент перевел взгляд куда-то за спину девушки. Именно в
этот момент она почувствовала чью-то руку на своем лице, пары
хлороформа мигом проникли в ее легкие и, не успевая обернуться перед
тем как погрузиться в глубокий сон, она спустила курок. "Это должно
было так закончиться..." – было ее последней мыслью. В ушах
зазвучала мелодия "Дунайских волн", хлороформ запах хвоей, а с неба
посыпались конфетти...

– Хей, сладкая! – услышала Никита еще до того как вновь открыла
глаза.
– Я ищу мужа, – пробормотала она, облизывая пересохшие губы.
– Да что ты? – Вальтер с ласковой улыбкой склонился над ней. – Ты
разве в Лас Вегас ездила? Откуда муж?
– Задание провалилось? – опомнилась Никита, вскакивая. Она была в
лазарете Отдела, и кроме Вальтера с ней больше никого не было. – Что
с Майклом? Что вообще произошло?
– Ничего особенного, – Вальтер пожал плечами. – Ты уложила Берлиха
до того как он успел угостить тебя своим препаратом.
– Но кто меня усыпил? Кто-то же сделал это!
– Да. Это был Прадо. Он вошел в помещение как раз в тот момент,
когда ты поймала Берлиха на мушку. Под руку ему попал хлороформ, и
он решил спасти жизнь своему постоянному клиенту. Ему же невдомек
было, что ты не собираешься убивать его. А еще он не знал, что его
самого по пятам преследует наш обворожительный дьявол с поступью
эльфа.
– А лаборатория?
– Майкл все уничтожил. То место, в которое ты попала, как раз и было
лабораторией. Берлих захотел позлить тебя, когда сказал, что это не
так. Помещение не очень напоминало что-то секретное и связанное со
стерильной медициной, но не мох же Берлих заниматься своими опытами
в клинике.
– Там были люди! – Никита вспомнила стоны из-за запертых дверей. –
Что с ними?
– Им оставалось жить несколько часов, солнышко, – Вальтер отвел
глаза, но она развернула к себе его лицо. По ее щекам уже текли
слезы ярости.
– Их можно было попытаться спасти!
– Ты еще не привыкла к тому, что Отдел не спасает обреченных на
смерть? Часто он не спасает даже вполне здоровых людей, когда это не
имеет смысла. Люди, которые нам дороги, для отдела всего лишь
существа. Частички человечества.
– Но это делал Майкл! Ведь это он принимал окончательное решение?
– У него не было выбора. Тебе пришлось бы поступить точно так же,
если бы ты не лежала у его ног под парами хлороформа, а сама решала,
что делать.
– Иногда он кажется мне самым душевным человеком на свете и в те
минуты я удивляюсь, как можно считать, что в его сердце есть хоть
капля жестокости. Но когда он уничтожает живых людей, не моргнув и
глазом, у меня внутри словно что-то обрывается. Тогда он напоминает
мне бездушного зомби.
– Да, сладкая. Он вынужден быть таким. Он умеет отключать свои
чувства, чтобы сердце не кровило. Это очень сложно, но и ты уже
почти в совершенстве владеешь этим искусством. Майклу удалось
незаметно для тебя самой приучить тебя к этому. Ты только не
научилась пока не анализировать свои поступки после их совершения.
Но все это дело времени.
Она помолчала с минуту, приходя в себя, а потом опять подняла глаза
на Вальтера.
– И с Майклом все в порядке?
– Можно и так сказать. Ведь я понимаю, что ты имеешь в виду. Он
доставил в отдел и образцы, и Берлиха, и Прадо, и тебя, сладкая.
Сгрузил все у двери в лифт и заперся в кабинете. Потом сдал отчет и
уехал. Думаю, что домой.
– Ему все еще плохо?
– Разве что-то изменилось? Я знаю, что ты понимаешь его и
сочувствуешь, но понимаешь не до конца. Он хорошо держится как для
отца, которого разлучили с ребенком. Говорят, что материнская любовь
сильнее отцовской. Я считаю это заблуждение одним из самых больших
заблуждений человечества. Возможно, иногда так бывает. Но не с
Майклом.
– Я знаю... И я ничем не могу помочь ему.
– Ничем, конфетка. Он сильный. Со временем научится отключать и эти
эмоции. Внутри ему будет очень больно, но тогда ты уже сумеешь хоть
немного отвлечь его. По крайней мере, на Рождество. Это очень
красивый и добрый праздник, но только для людей, которые живут в
тепле. Я имею в виду не физическое тепло, а тепло, которое приносят
близкие люди. Как бы нам ни хотелось устроить себе праздник, мы
будем ощущать себя одинокими. Еще более одинокими в этот день. Дух
Рождества не притянешь за уши. Понимаешь, о чем я? Майкл знает об
этом, и когда сидел в этот день у камина под пушистой елкой с Еленой
и Адамом, думал именно об этом. Он боялся потерять это. Теперь,
когда потерял, не может пережить именно этот день.
– Мне показалось, что в Вене на балу ему стало немного легче. Во
всяком случае, он думал и о чем-то хорошем тоже.
– Может быть, это говорит о том, что он пытается излечиться, и
кое-что у него уже получается. У всех нас бывают дни, когда нам
особенно плохо. Для Майкла это Рождество. Это нельзя изменить. Через
два дня это опять будет Майкл, которого ты привыкла видеть. Пока
остается только выждать это время.
– Мне больно от его боли.
– Ему этого не хочется. Держи себя в руках. Он предпочел бы видеть
тебя счастливой.
– Я знаю. Ты хочешь придти ко мне в гости?
– Знаешь, я буду сегодня в Отделе. У меня есть работа, которую до
завтра нужно закончить. Ничего страшного не произойдет, если снова
повторится ежегодная традиция. Я ведь никогда не праздную Рождество.
– А Биркофф?
– Он не знает, что это на самом деле такое. Для него Рождественские
праздники – всего лишь время, когда террористические организации
усиливают натиск. Бороться с этим его отношением бесполезно, да и не
нужно. Зачем пополнять клуб страдающих? Настроение Сеймура ровное.
Пусть таким и останется.
– Значит, я поеду домой одна?
– Утешься тем, что ты поедешь домой, а не останешься в лазарете.
Посмотри: здесь даже нет елки и некуда повесить чулок.
– Ты прав, – Никита вздохнула. – Одно плохо: я осталась без безе. А
так все в полном порядке, все на своих местах.

Вальтер попытался объяснить, почему для человека так важен этот
хвойно-снежный праздник, постарался внушить, что все это только
предрассудки. Но человеку, жизнь которого протекает в сплошных
буднях, праздника иногда хочется. Пусть хотя бы раз в году. Тем не
менее, в одиночестве праздник превращается в оплакивание своей
судьбы, и будни кажутся яркими и содержательными, хоть именно они и
оплакиваются.
Никита включила музыку, уселась в кресло под елкой и установила на
столике перед собой бутылку любимого красного вина. Вот и все, чего
пожелала ее душа в канун Рождества. Не хотелось ни индейки, ни безе,
ни звона колокольчиков. Слезы текли по щекам и разбавляли вино в
бокале. Она сама толком не знала, почему плачет. Наверное, от
усталости. И потом, ей вдруг стало страшно. Страшно от того, что она
сидит под праздничной елкой совершенно одна. Рядом нет никого. И она
знает по крайней мере еще одного человека, которому никак не легче
сейчас. Он не хочет, чтобы она была рядом с ним в этот вечер. А в
принципе, она так в этом уверена? Да, конечно, она не может вернуть
или заменить Майклу сына, не может заполнить образовавшуюся пустоту,
но вполне может уменьшить размеры этой пустоты, вполне сравнимой с
Черной дырой. Ведь можно сделать так, чтобы Черная дыра не всасывала
в себя Майкла. Она может быть, но бездействовать. Достаточно реально
осуществить это. Кто знает: может быть, Майкл сейчас не меньше
нуждается в ее присутствии, чем она в его? Никита вспомнила его
грустную спину под черным гольфом, и рыдания подступили к горлу.
Она вскоичла с дивана, роняя на пол бокал. Вино растеклось по полу,
но бокал почему-то не разбился, а со звоном отскочил к ножке
столика. Никита наспех набросила куртку и, неверной рукой схватив с
полки связку ключей, выскочила за дверь. Еще не поздно.
В машине рядом с ней лежал маленький сверток. Это был подарок,
который она приготовила для него, но считала, что не сможет решиться
отдать. Они никогда не дарили друг другу подарков. Никита не могла
даже представить себе, как бы это выглядело на фоне их отношений. И
нужно ли это было? А принципе, почему не нужно? Если когда-нибудь
возникнут обстоятельства, при которых они вынуждены будут
расстаться, ни одна дорогая сердцу мелочь не напомнит о том, что
Майкл существовал реально, а не был всего лишь ее фантазией.
Никита отановила машину у его дома, вышла на заснеженную дорожку и
какое-то время просто стояла без движения, глядя на темные окна.
Нигде не было ни огонька, ни признака жизни. Она подошла к окну и
прижалась лбом к холодному стеклу. Пальцы сжли комочек снега,
лежавшего на подоконнике. Суставы побелели и заныли от холода.
"С ним что-то случилось", – заныл внутренний голос.
"Его просто нет дома, – возразил разум. – Или же он спит".
Никита подошла к двери и позвонила. Дверь так и осталась запертой.
"Или он не хочет меня видеть, или сейчас он в чужой компании", –
вгутренний голос приготовился выпустить на волю слезы.
"Лишь бы выдумывать, – фыркнул разум. – В чьей компании он может
быть? Еще одна припрятанная семья? Это слишком даже для Майкла.
Больше никто сейчас ему не нужен".
"И что делать?"
"Не ломать же дверь. Ждать его здесь холодно и глупо. Нужно
возвращаться домой".
Никита вытерла мокрую руку о брюки и медленно пошла к машине. Где он
может быть? Стоит ли ломать голову над этим вопросом? Все равно
отгадать не удастся. Только теперь она заметила следы шин на снегу.
Он уехал. Может быть, в Отдел? Какая разница? Его не будет с ней
этим вечером. Он предпочел одиночество или чужое общество. И кому
теперь хуже? Сложный вопрос. Он, по крайней мере, знает, где
находится, и думает, что знает, где она. А может быть, о ней он
сейчас думает меньше всего.

Она вошла в свою квартиру, освещавшуюся только елочными огоньками.
Ей не хотелось ни света, ни звуков. Сердце рвалось на куски. И не от
сознания того, что Майкл уехал, а от того, что где и с кем бы он
сейчас ни был, он остается одиноким. Она представляла себе, что такое
на самом деле его одиночество, и ужас сковывал все ее существо. Зря
говорил Вальтер о том, что Майкл не склонен к самокопанию. Он
склонен к этому еще больше, чем она сама, а особенно в те минуты,
когда остается один.
Никита бросила куртку на кухонный стол и пошла к креслу, которое
недавно покинула. Взгляд упал на столик. Там стоял пустой бокал. Она
испуганно посмотрела на пол. Лужицы вина не было. Что же это такое?
Кто решил испугать ее? Внезапно краем глаза она поймала чью-то
темную фигуру в другом кресле, стоявшем спинкой к ней. Сердце
пропустило один удар. Рука потянулась к оружию, но в этот момент
елка мигнула, и пистолет чуть не упал на пол. В кресле сидел Майкл.
Он не видел, как она вошла, потому что крепко спал. Его голова
откинулась на спинку кресла, губы слегка приоткрыты, ресницы
подрагивали.
Никита присела перед ним на корточки и приложила прохладную с мороза
щеку к его руке. Он встрепенулся и открыл глаза. Выражение его лица
было серьезным, но мягким.
– Ты не проснулся, когда я вошла. А если бы это была не я?
– Непростительная ошибка. Я знаю, – он улыбнулся одними лишь
глазами, как умел делать только он. – Где ты была?
– Слонялась по улицам, знакомилась с мальчиками легкого поведения.
– Познакомилась?
– В самый ответственный момент передумала и вернулась. Видишь, не
зря.
– Не думаю, что мое общество развеселит тебя лучше.
– Ничего страшного. Я согласна поскучать, лишь бы не думать о том,
куда ты пропал.
– Пропал? О чем ты?
– Я была у тебя. А у меня же нет такого преимущества как ключи от
твоей двери.
– Не самое большое упущение, честно говоря. У меня нет елки.
– Почему-то именно так я и подумала, – она опустилась на пол и
положила голову ему на колени. – Давай выпьем вина? В холодильнике
найдется что-нибудь съестное.
– Хорошо. Но вначале проверь, не оставил ли тебе С а н т а кое-что в
чулке.
– Ты считаешь, что С а н т а приходит к оперативникам Первого
Отдела?
– Подозреваю, что иногда он вспоминает и о них.
Никита улыбнулась, встала на ноги и подошла к своему чулку, бесхозно
валявшемуся на диване. Она так и не удосужилась повесить его.
Слабенький дух Рождества, заставивший ее купить эту маленькую
радость, покинул ее по позвращении из Вены. Пальцы нащупали то-то
легенькое и твердое. Раскрыв их, она обнаружила на ладони ту самую
бриллиантовую ниточку со слезой, которая была на ней в Вене, и
обернулась к Майклу.
– Отделу это больше не пригодится?
– Вообще-то, это твое. Отдел ни при чем. Я не собирался искать тебе
подарок, но когда увидел это ожерелье, не смог оставить его на
витрине для кого-то другого.
– И ты не сказал мне об этом в Вене? – Никита удивленно улыбнулась.
– В Вене это было не так уж и важно. И без того слишком мнго эмоций.
– Эмоции? О чем ты говоришь? Ты все время сдерживал меня.
– Я боялся не сдержаться сам, – теперь улыбка уже тронула его губы.
Никита обняла его и закрыла глаза.
– Спасибо тебе. Я не жду, что ты скажешь мне еще что-то. Знаю, о чем
ты на самом деле думаешь. Я права?
– Скорее всего, – он тоже обнимал ее, и его лицо меняло цвет от
бликов елочной гирлянды.
– Ты останешься? Не скажешь, что заехал только для того, чтобы
отдать мне ожерелье?
– Я уже согласился на вино.
– У меня тоже есть для тебя кое-что, – вспомнила Никита и вскочила.
Небольшой сверток она захватила с собой, когда закрывала машину.
Непонятно, для чего. Он лежал на кухонном столе, прикрытый курткой.
Никита подала его Майклу и облокотилась о спинку его кресла,
наблюдая за ним сверху. Майкл развернул зеленую обертку, и в его
руках оказалась маленькая музыкальная шкатулка. Он осторожно
повернул ключик, крышка открылась. Внутри в красном бархате была
выемка для фотографии. По комнате легким звоном рассыпалась мелодия
"Дунайских волн". Майкл молчал некоторое время. Никита не видела его
глаз и не могла догадываться, о чем он думает. Потом он обернулся.
Зеленые глаза были печальными и ласковыми, голубые искрились
слезами, переливавшимися бликами елочных огней.
– Я помню, – сказал Майкл наконец. – Помню о своем обещании.
Он встал и протянул ей руку. Комната была достаточно большой для
того, чтобы они могла танцевать, и достаточно небольшой для того,
чтобы не затеряться в ее пространстве. Хотя... У них было свое
пространство, ограниченное далеко не стенами гостиной. И о пределах
этого пространства не знал никто. Даже они сами. Их пальцы сплелись
в чарующей ласке, щека касалась щеки, а темные волосы смешались со
светлыми. Шкатулка звенела знакомой мелодией, а их губы долго не
решались соприкоснуться.
"Веселого Рождества..." – прошепнул ее внутренний голос его
внутреннему голосу.
"Веселого Рождества..." – отклинулся его внутрений голос.
Оба разума временно промолчали. Зачем говорить, когда все ясно без
слов?..
Веселого Рождества... Счастливого Нового года...