Мужские слезы.

Мужские слезы.

Посвящается моей погибщей подруге...

Этот рассказ задумывался как пара к «Несколько минут ее одиночества».


«…По-настоящему изучить людей можно только тогда, когда наблюдаешь за ними без их ведома, подслушиваешь их мысли, видишь их неприкрашенными. Изучить людей можно, когда их души обнажены страданием…»
Эрл Стенли Гарднер.

- Да что он понимает в этом!! - Майкл с раздражением отбросил в сторону потрепанный томик детективных романов. - Душа, страдание… Страдание раскрывает душу! Слова... Все это слова!
За окном густая непрозрачная темнота обволакивала небольшой дом в маленьком, провинциальном городке, в самом сердце Европы. Рассеянный свет настольной лампы мягко освещал аскетичное пространство скромного кабинета. Прохладный вечерний сквозняк бодрил, прогоняя желанный сон прочь. А на страницах раскрывшейся в небрежном падении книги знаменитого писателя не менее знаменитый адвокат Перри Мейсон копался в бездонной глубине человеческих судеб…
Бесшумно поднявшись с низкого дивана, Майкл медленно направился на кухню, попутно заглянув в комнату сына. Он поступал так каждый вечер, с готовностью подчиняясь новой привычке. Мальчик спокойно спал, его дыхание было ровным и тихим. В детской царил идеальный, какой-то недетский, порядок, все игрушки аккуратно выстроились в ряд на низких полках, письменный стол украшал стаканчик с цветными карандашами, рисунки ровной стопочкой покоились тут же. И только коричневый плюшевый мишка с забинтованной лапой устроился рядом с подушкой. Даже во сне одной рукой Адам тянулся к нему, будто проверяя рядом ли друг. Этот трогательный жест делал общую картину умилительно домашней и мирной. Удовлетворенно вздохнув, Майкл тихонько поправил сползающее на пол одеяло и вышел, оставив дверь чуть приоткрытой.
С тех пор как он поселился в этом захолустье, среди ухоженных полей, в далеке от шумных мегаполисов, Майкл ни на минуту не переставал думать о Никите. Уже полгода, каждый его день, а вернее каждый его вечер, проходили до боли одинаково. Парализующая разум смесь из бессонницы, раскаяния, желания и чувства вины изматывала сознание, а каждодневное бездействие в окружающем равнодушном спокойствии раздражало, медленно сводя его с ума.
Никита. Ни-ки-та. Ее образ, то ясный, яркий, реальный, то расплывчатый, легкий, похожий на облако постоянно преследовал Майкла. Даже, когда он этого совсем не хотел. Когда залитые солнцем улицы были заполнены гуляющими парочками, и когда наглухо закрытые окна рыдали горькими дождевыми слезами. Раньше он и не замечал, что вокруг так много высоких, длинноволосых блондинок, теперь же сердце болезненно замирало, когда услужливое зрение ловило вдалеке почти знакомый силуэт.
Сделав несколько шагов в сторону кухни, Майкл вдруг резко повернулся и остановился, как вкопанный. Потому что... голубые глаза, светлые пряди, как вспышка, отразились в дверном витраже, мгновенно мелькнув на дне зеркальной поверхности, и также необъяснимо исчезли. В доме царила тишина…
- Черт! - выругался он про себя, успокаивая рванувшееся куда-то дыхание и участившийся пульс, - это уже никуда не годится…
Рассеянный свет уличных фонарей мягко освещал комнату. Ошеломленный, закрыв на несколько секунд глаза, он постоял, будто бы ожидая повторения, и потом решительно прошел на кухню, дохнувшую запахом свежего вечернего хлеба и безмятежности. Обостренный слух ловил знакомые звуки, доносящиеся из открытых окон - ветер играл с кронами деревьев. Медленно, все еще осмысливая произошедшее, Майкл взял из холодильника пакет с молоком, наполнил им большую белую чашку с улыбающимся Микки Маусом и возвратился назад в кабинет, снова невольно задержавшись на мгновение у отличившегося минутой раньше витража.
- Наверное, мне никогда ее не забыть… - внезапно мелькнула предательская мысль.
- Наверное, - вторила ей тишина.
- Тогда зачем я ушел? - спросил себя Майкл в очередной, может быть тысячный, раз.
Усевшись за письменный стол, он положил перед собой очередной белый лист, снова готовый превратиться в письмо. Вновь и вновь задавая себе одни и те же вопросы, бывший супероперативник, стратег, тактик, умудренный опытом наставник, всегда легко узнававший крупицы зыбкой правды в глыбах лжи, никак не мог найти ответы на них.
На бумагу легли первые слова, идущие, может быть, из самого сердца:
«Любимая… Не понимаю, зачем я тогда ушел…»
Чуть помедлив, перо прекратило старательно выводить букву за буквой.
- А действительно, зачем? Ведь, есть в этом что-то от предательства… Никита осталась такая растерянная, убитая горем, один на один с Советом, полной разрухой в Отделе, без всякой поддержки, такая слабая и нуждающаяся во мне, - думал Майкл, рисуя ниже написанной им только что фразы маленькие треугольники, - Никита осталась одна!… А я ушел… Как там она сейчас, чем занимается, есть ли у нее минута, чтобы отдохнуть, остановиться, отдышаться? И разве можно назвать спокойной и счастливой мою теперешнюю жизнь? Да я уже давно не могу спать, плохо ем, не интересуюсь окружающим миром, превратившись в мрачного отшельника. Мне совершенно наплевать на соседей, без разницы, как проводить дни и вечера, что носить и чем заниматься… Неужели мне нужно было это?...
Треугольники, появляющиеся из под его пера, постепенно складывались в причудливый рисунок, готический узор, напоминающий о сказках Гофмана. Казалось, что это занятие полностью поглотило его внимание. Одна кривоватая фигурка, имела несчастье выбиться из общего ряда. Майкл зачеркнул ее так яростно, будто это она знала все ответы и не собиралась их рассказывать.
И тут же сердце горячей волной наполнила любовь - с фотографии, стоящей рядом, смотрел улыбающийся Адам.
- Только мой мальчик удерживает меня в этом мире, только он привязывает меня к этому скучному существованию. Только сын, и еще мысль о ней… О том, что где-то там…
- И ты знаешь где… - подсказал внутренний голос.
- Да, знаю, - мысленно согласился Майкл, - где-то там, в этот самый миг Никита на секунду вспомнит обо мне, и это поможет ей быть сильной, сделает ее неуязвимой, защитит от боли… А ведь, если бы я остался, то смог бы сделать это сам…
Прикрыв глаза, он с беззвучным стоном вспомнил прощание на грязном и шумном вокзале. Их горькое объятие, некрепкое пожатие рук, легкий поцелуй... Будто они расставались только на миг, и вся жизнь еще впереди.
- ... Я смог бы обнять ее, размять затекшие от долгого сидения перед компьютером плечи, разгладить горькую складку над переносицей, смахнуть нечаянную слезу, своей улыбкой вызвать ее неповторимый смех…
Чашка почти опустела, но сон по-прежнему не шел. А стрелки часов уже перебрались в первую четверть циферблата, и значит, еще одна бессонная ночь пошла на убыль.
Странное забытье сковало все его тело, и Майкл закрыл глаза, откинув голову на высокую спинку кресла. Мысленно перенесясь на восемь месяцев назад, он припомнил одну странную встречу, произошедшую с ним, когда гонимый отчаянием, горечью от прощальных слов Никиты, желая уехать на край света, сделал передышку в крошечном, заброшенном высоко в горах католическом монастыре. Вообще-то религия не интересовала Майкла, как и этическая сторона его жизни. Он знал, что их работа была необходима, какой бы жестокой она не выглядела на первый взгляд. Должен же кто-то ее делать... И разве во имя религиозных целей не совершались чудовищные преступления?... Как ты то ни было, в один поздний вечер собеседником Майкла оказался умудренный, шестидесятилетний мужчина, одетый в черную сутану.
- ... Я устал жить, святой отец, - слова неожиданной исповеди звучали глухо и бесстрастно, - мои чувства умерли, остались вдалеке. Я знаю, что она сказала неправду и не верю ей. Я не верю даже себе...
- Ну, ну, сын мой, - священник с любопытством оглядывал странного незнакомца, разделившего его позднюю трапезу. - Ты должен жить не смотря ни на что. Ведь может настать день, когда ей понадобится твоя помощь?... К тому же у тебя есть сын...
Предложив ему не только ночлег, но и пристанище на несколько дней, отец Пауло постепенно уверился в правильности своего решения - этому уставшему, молчаливому воину была необходима возможность остановиться и осмыслить свою жизнь.
- Даже такие сильные люди, как ты, нуждаются в отдохновении и успокоении... - он видел, как по небритой щеке Майкла катилась слеза, долго сдерживаемая в глубине сердца, - плачь, сын мой, плачь, очисти свою душу. Никто, кроме Господа нашего, не видит твоих слез... Все образуется и наладится, ты сможешь трезво взглянуть на себя и своих близких. Ты снова станешь сильным. Ты сможешь действовать быстро и решительно... Ты снова сможешь доверять себе...
Открыв глаза, Майкл осознал, что все еще сидит за письменным столом, сжимая в руке ручку. Перед ним лежало начатое послание, которое он тут же скомкал и выбросил в корзину, потом погасил свет, впустив в комнату предутренние сумерки.
- Джонс был прав, - внезапная догадка молнией ослепила сознание. - Он был безусловно прав, Никита должна была остаться. Компьютер предсказал, что она спасет Отдел от гибели. Все правильно.
Улыбка осветила ставшее снова живым лицо.
- Потому что другого средства ЗАСТАВИТЬ ВЕРНУТЬСЯ В ОТДЕЛ МЕНЯ, у него не было...
Приняв ставшее очевидным решение, Майкл, не задумываясь, шагнул в новый день.


осень 2002 г.

Это точно, Джонс это знал, не зря он положил руку ему на плечо перед расставанием!
Супер!!!