ПИСЬМА К АДАМУ. (перевод от Инны)

Автор – Kadyn

Перевод – Инна ЛМ

1. ИСПОВЕДЬ

Мой дорогой Адам,

Я не знаю, сумею ли я сделать это, но я должен попытаться. Когда я нашел – нет, вспомнил – причину, чтобы жить после того, как потерял тебя, это не уменьшило той боли, которую я испытывал. Я так скучаю по тебе, Адам, мне так тебя не хватает. И ничто и никогда этого не изменит… Но временами, вот как сейчас, боль так остра, что мне необходимо найти способ справиться с нею. Нет, не освободиться от нее – это невозможно, родитель никогда полностью не исцелится от потери ребенка. И хотя мертв я, а не ты, благодарение богу – но боль почти такая же.
Вот почему я решил написать тебе это письмо. Письмо, которое я никогда не отправлю, так же как и подарок на твой последний день рождения. Письмо, которое я вскоре сожгу из-за людей, на которых я работаю.
Обычно писание не помогало мне справиться с гневом и раздражением, когда я был чуть постарше тебя. Я давно не делал этого… Я не знаю, сработает ли это. Я не надеюсь на то, что мне станет лучше. Но когда страдания накапливаются, громоздясь одно на другое, до тех пор, пока я не почувствую себя так, словно начну кричать как раненое животное, я понимаю, что должен что-то сделать с этим, или же я рискую снова впасть в полное отчаяние. Если это случится снова, я боюсь того, как далеко я могу зайти… боюсь за человека, которому причиню боль на этом пути…
Думаю, большинство людей захотели бы поговорить с кем-нибудь, поискать утешение и поддержку в чьих-то объятиях. Но я не могу. Не только из-за Отдела, из-за тех, кто отобрал тебя у меня, но и потому, что это противоречит моему характеру. Мне не нравится говорить о себе, объяснять мотивы своих поступков, свое поведение. Это слишком личное. Но с тобой я могу это сделать. Потому что ты мой сын. Потому что я люблю тебя. Не потому, что ты никогда не прочтешь этого письма. Я действительно хотел бы поговорить с тобой вот так, откровенно и чистосердечно. Ты даже представить себе не можешь, как сильно я этого хочу.
Всё то время, пока это письмо существует, прежде чем я его сожгу, я буду полностью откровенен. Никаких уловок, никакой лжи, никаких масок, за которыми можно спрятаться. Это мои мысли, искренние и неприкрытые. Это я. Мишель. Твой отец.
Я надеюсь, ты никогда не узнаешь, кем на самом деле был твой отец, мой дорогой Адам. Не ради моей безопасности, но ради твоей. Не только потому, что твоя жизнь подвергнется опасности, если ты когда-нибудь узнаешь правду, но потому, что я верю в ложь во спасение. Правда иной раз чересчур сурова и горька, чтобы справиться с ней, поверь мне. Странно, что родитель учит такому, знаю – но я ведь и не обычный отец. Я не думаю, что боль от потери твоего папы будет облегчена знанием того, что я жив, но всё это время выполнял задание, и что моя любовь к твоей матери была ложью. Это лишь превратит твою боль в ненависть. Я не боюсь твоей ненависти, я, несомненно, заслуживаю ее. Нет извинения тому, что я сделал тебе или твоей матери. Но ненависть – опасное чувство. Она усиливается, обретает власть над человеком, поглощает всё, что в нем есть. Она убивает любовь, Адам. Я знаю, я там уже побывал. И я хочу, чтобы твоя жизнь была полна любви.
Ты всегда будешь тосковать по отцу, который тебя любил, тебе будет недоставать его, и это к лучшему – лучше, чем ненависть. И в конце концов это не было ложью. Потому что я действительно любил тебя тогда, и всегда буду любить. Ты моя плоть и кровь, и самый замечательный маленький мальчик на земле. Ты завоевал мое сердце своей невероятно озорной улыбкой, своей потрясающей уверенностью в себе, своей нежностью и тем, как твои пальчики вцепились в мои, когда я впервые взял тебя на руки.
Тогда я не хотел тебя любить, но любил. И сейчас люблю.
Я считаю, что мне необходимо рассказать тебе правду о твоей матери и обо мне. Как я уже говорил, это было задание. Предполагалось, что я должен заставить ее влюбиться в меня. Мне хорошо удаются такие вещи. И она влюбилась в человека, которого я создал, изобразил. Мне бы хотелось сказать тебе, что я кончил тем, что тоже влюбился в нее, но это было бы ложью. Видишь ли, я был уже женат на кое-ком другом, на моей первой жене, Симоне, и был предан ей одной. Какой бы чудесной ни была – и остается по-прежнему – твоя мать, для нее в моей жизни не было места, и мой брак с ней был обманом.
Когда я потерял Симону, я всё равно не обратился к твоей матери за утешением и поддержкой, а продолжал играть свою роль. Но к тому времени я начал ценить ее прекрасные душевные качества, ее тихую спокойную силу, ее мягкость и заботливость, ее сердце, ее ум. Она всё еще была целью, объектом задания, но я стал привязываться к ней всё больше. Я хороший оперативник и очень способный обманщик, Адам. Может быть, лучший в Отделе, но даже я не мог вот так играть свою роль столько лет, не позволяя выйти наружу каким-то частям моего истинного «я» из-за маски того человека, которого я создал.
Я заботился о твоей матери, привязался к ней. Очень сильно. И это до сих пор так. Невозможно разделять жизнь с прекрасной и невинной душой так долго и ничего не чувствовать – даже я на такое не способен. Знаешь ли ты, что в Индии есть сто разных слов для понятия «любовь»? Там не используют одно и то же слово, чтобы сказать, что любят шоколад, или друга, или сына. Так что должно существовать и слово, описывающее то, что я чувствую к твоей матери.
Когда родился ты, она стала мне еще дороже. Потому что она была твоей матерью. Я не думаю, что за всю свою жизнь был благодарен кому бы то ни было так, как ей – за тот подарок, которым она одарила меня, произведя тебя на свет. Не верь, что твое появление было работой для Отдела, что ты – результат задания. НИКОГДА не смей так думать! Ты был результатом любви твоей матери. Не имеет значения, что ее любовь была неверно направлена, что она выбрала неподходящего человека. За это нужно винить меня, а не ее, и, безусловно, не тебя. Ты – дитя любви, Адам, не позволяй никому говорить тебе другое.
Правда то, что я не хотел, чтобы ты родился, я считал, что Отдел заходит слишком далеко с этим «родственным прикрытием». Но в ту же минуту, когда ты посмотрел на меня своими огромными задумчивыми глазами, я был побежден. Я никогда в жизни не испытывал большей гордости, дорогой. То, что именно я, из всех людей, смог участвовать в создании тебя, никогда не переставало изумлять меня. Что из всего этого обмана, из всей этой грязи может возникнуть что-то хорошее… Я никогда не пойму этого, но буду вечно благодарен. И, хотя моя любовь к тебе разбивает мне сердце, я бы никогда не изменил ничего, ни единой мелочи, если бы эта перемена означала, что ты никогда не родишься.
Бедный мой Адам, теперь ты обнаружил, что у тебя весьма недостойный папа. Но, пожалуйста, не бойся меня. Ты знаешь такое слово – «наследственность»? Оно означает, что родители передают свои особенности, характерные черты поведения, вкусы, предпочтения или антипатии своим детям. Не бойся получить это от меня – ты пошел в свою маму. Ты похож на нее гораздо больше, чем на меня, и не только внешне. Я не передал тебе ничего из того зла, которое таится во мне. У тебя, возможно, есть мое упорство и смелость, но твое нежное, любящее сердце всегда уравновесит эти качества. Прислушивайся к своему сердцу, Адам. Иногда это – единственный голос, которому ты можешь доверять.
Если ты не веришь мне, то просто взгляни на свою мать: она тоже ребенок безжалостного террориста – и посмотри, какая она замечательная. Два поколения детей, рожденных от хладнокровных убийц – и посмотри на результаты. Твой дед любил твою маму так же сильно, как я люблю тебя, и он любил бы и тебя, если бы у него было время. Это не делает его или меня менее жестокими, но доказывает, что мы передали нашим детям только нашу любовь, а не нашу злобу. Это многое говорит о силе любви, мой дорогой.
Я не могу закончить это письмо, не рассказав тебе о самом важном, помимо тебя, человеке в моей жизни. Ты ее знаешь, ее зовут Никита. Она не моя кузина. Мы не родственники, между нами нет кровной связи, по крайней мере в общепринятом смысле этого выражения. Без нее я не смог бы быть для тебя таким отцом, каким был. Она пробудила в моей душе такое, о чем я и не подозревал, даже не знал, что это есть во мне – и оно развилось и расцвело.
Я знаю, это выглядит жестоко – говорить тебе о другой женщине. Но, понимаешь, она никогда не была «другой женщиной». Она – единственная, кто когда-либо существовал для меня. И опять-таки должно быть слово на каком-то языке, чтобы выразить то, что я чувствую к ней. Это очень отличается от того, что я чувствовал к Симоне, моей первой жене. На самом деле я даже не могу объяснить этого. Всё, что я могу сказать, это то, что я пережил смерть Симоны – и знаю, что не переживу смерть Никиты.
После того, как я лишился тебя, она стала причиной, по которой я остался в живых – чтобы защищать ее так, как только смогу, делая всё, что от меня зависит. Она дает мне силы на то, чтобы просыпаться каждое утро и продолжать. Она – причина, которая вызвала у меня желание попытаться излить мою боль и тоску по тебе в этом письме из страха, что я снова сделаю ей больно, если немного не освобожусь от этого напряжения. Пожалуйста, не ревнуй к ней. Она сделала меня лучшим человеком, лучшим отцом для тебя. Она открыла мое сердце, и ты выиграл от этого.
То, что я чувствую к ней, не поддается рассудку и здравому смыслу. Это не разрешено моими начальниками и опасно для нас обоих. Но я не могу ничего с этим поделать. Совсем как тогда, когда я впервые увидел тебя, Адам, я не смог не полюбить тебя. Я не больше способен перестать любить ее, чем перестать любить тебя.
И, так же как я ранил тебя, я раню ее. Но постоянно, регулярно. Это оправдано необходимостью сохранять ей жизнь любой ценой, но не может изменить фактов… Я знаю, что ее это оскорбляет и возмущает. И у нее есть полное право на это. Ты должен понять, что, когда я нахожусь в Отделе, я не тот человек, которого ты знал. Тот человек, каким я был с тобой, был настоящим – мои чувства, моя любовь, наш смех были НАСТОЯЩИМИ. Но в Отделе я не мог быть таким человеком. Ему там просто нет места. С тех пор как ты родился, я был вынужден похоронить этого человека глубоко внутри меня, чтобы никто ничего не заподозрил. И если бы он не был нужен тебе и Никите, я, может быть, забыл бы о том, что он существует.
С Никитой я холоден, отстранен, замкнут, иногда суров. Я использую ее чувства против нее. Для нее я очень плохой человек, Адам, я заставляю ее плакать. Ты помнишь тот первый – и единственный – раз, когда я заставил тебя плакать? Наверное, нет, тебе было всего два года, но я вспоминаю этот случай очень отчетливо. Ты часами бегал по всему дому, ты был так взбудоражен, уж и не знаю, почему. У твоей мамы страшно болела голова, а ты отказался пойти поиграть во дворе. Вместо этого ты продолжал носиться вокруг мебели как маленький вредный чертенок. Я дважды велел тебе прекратить, и ты не послушался. Ты проверял меня, выяснял, как далеко ты можешь зайти. Ты напомнил мне Никиту – какой она была, когда я обучал ее. Когда ты не подчинился в третий раз, я накричал на тебя и увел в твою комнату. Я запер дверь и оставил тебя там. И тогда ты принялся плакать. Ты колотил в дверь кулаками и плакал так громко. Я стоял за дверью и слушал, я знал, что должен преподать тебе урок. Это тоже было моей обязанностью, как твоего папы – показать тебе, что есть границы, переступать которые нельзя. Но, пока я слушал тебя, даже несмотря на то, что я был убежден в правильности того, что делаю с тобой, твои слёзы надрывали мне сердце. Именно это я чувствовал, когда из-за меня плакала Никита. Я прождал пять долгих минут, перед тем как открыть дверь твоей комнаты и подхватить тебя на руки. Я баюкал тебя, вытирая твои слёзы, пока ты не заснул. Но с Никитой я жду намного дольше, чем пять минут. Иногда я даже не подхожу к ней, чтобы облегчить ее боль и хотя бы просто попросить прощения. И я никогда не убаюкивал ее в своих объятиях, пока она не уснет. Я так хотел бы этого…
У взрослых может быть очень сложная и запутанная жизнь, но не беспокойся – это не значит, что твоя окажется такой. Ты вырастешь в прекрасного молодого человека, сынок, и тебе никогда не придется прятать свои чувства от тех, кого ты полюбишь. И ты никогда, НИКОГДА не узнаешь, что означают слова «Первый Отдел». Я позабочусь об этом. Даже издалека.
Теперь мне пора, малыш, я должен идти. Я знаю, ты считаешь себя слишком большим, чтобы тебя так называли, но прости меня сейчас, ладно? Хорошо было вот так поговорить с тобой. Думаю, Никита гордилась бы мною – ты знаешь, она хочет, чтобы я открылся. Она понятия не имеет о том, как это может быть мучительно. Я надеюсь, ты никогда не узнаешь смысла слов «сладкая горечь»*, Адам. Именно это я ощущаю, когда думаю о тебе или о ней. Приятную боль и горькую радость. Но я бы не променял эти переживания на целую жизнь мира и покоя. Любовь к вам обоим – это благословение. Получать любовь от любого из вас – это намного больше, чем я когда-либо надеялся иметь.

Je t’aime, Adam**.

Твой папа – сейчас и навеки.



2. ЦЕЛЬ, К КОТОРОЙ СТРЕМИШЬСЯ

Дорогой Адам,

Сегодня человек, на которого я работаю, потерял своего сына, и это побудило меня написать тебе. Он – тот, кто приказал меня покинуть тебя, тот, кто сказал, что я должен смириться с этим и забыть о тебе. И всё-таки я не испытываю к нему ненависти.
Сегодня, когда я узнал о его утрате, мы смотрели друг на друга так, точно были родственными душами. И в этот миг мы ими действительно были.
Так же как и я, он расстался со своим маленьким мальчиком. Как и я, он не видел, как тот растет. В отличие от меня, упаси господь, он не сумел защитить его, и тот умер.
Он странный человек, тот, на кого я работаю, Адам. Мы называем его Шефом. Это его ранг, звание, как в армии, и, в первую очередь, это и есть то, кем он является: солдатом. Он требовательный, безжалостный, непрощающий. До недавних пор я ни разу не видел, чтобы он просил кого-то из работающих под его началом пойти на жертву, которую он сам не принес бы охотно и добровольно. Он готов умереть за то, во что верит, и я всегда уважал его за это.
Давно, много лет назад, он – добровольно, я думаю – расстался со своей семьей, со своим сыном и имитировал свою смерть, чтобы стать главой крупнейшей в мире антитеррористической организации. Долг призывал его, и он пожертвовал ради него той жизнью, которая у него была. Он приказал мне сделать то же самое, и я, как хороший солдат, повиновался. Но без охоты и не по своей воле, а только потому, что не было другого выхода. У меня никогда не было выбора, Адам. Если бы я отказался, то погиб бы, и боюсь, что ты и твоя мать тоже.
Шефу тяжело выносить тех, кто думает не так, как он. Он не смог принять то, что я не «забуду» тебя. Всё, что он увидел – это то, что он поступил так, и, следовательно, я должен сделать то же самое. Но в конце концов он, подобно мне, так и не оправился от потери своего сына. В нем было бы слишком мало от человека, если бы он оказался способен на это. А он – человеческое существо. Как и я. Такое несовершенное, но человеческое…
Когда он узнал, что Стивен, его сын, убит, я увидел в его глазах, что он никогда не переставал быть отцом. Сам того не сознавая, он попросил у меня нечто, на что сам был не готов, нечто, что был не в силах совершить. Как и я. И мое уважение к нему возросло.
То, как он защищает своего заместителя, Мэдлин, также заставляет меня ощущать наше с ним родство. Однажды он рискнул приоритетными интересами Отдела, чтобы спасти ей жизнь. В ходе этой спасательной операции он готов был убить и меня, но я знаю, что я – расходный материал, мной можно пожертвовать. Что действительно удивило меня, так это то, что он позволил себе эту слабость – любовь. Я не пытаюсь сказать тебе, что испытывать любовь – всё равно что быть слабым, но при той работе, которой я занимаюсь, нельзя допускать, чтобы чувства примешивались к ней и влияли на нее. Шеф позволил говорить своему сердцу, когда старался спасти Мэдлин, и это было то, что он запрещал мне с тех пор, как я встретил Никиту.
Когда он приказывал мне оставить ее на смерть, ликвидировать ее, то я, подобно ему, не смог принести в жертву женщину, которую люблю. Это тот приказ, который я никогда не буду в состоянии исполнить. Хотя, если он когда-нибудь узнает об этом, то не простит мне такой «слабости». Но это его работа. В известной степени я понимаю это. Но я убил бы его, ни секунды ни задумываясь, если бы он причинил вред тебе, твоей матери или Никите.
Я знаю, что он смотрит на меня как на излюбленного кандидата на роль его преемника. Я, помимо всего прочего, лучший в том, что делаю. Не считай это самонадеянностью и высокомерием, Адам, это абсолютная и ужасная правда. Моя «работа» не вызывает у меня гордости. Но, как и во всем, чем я когда-либо занимался, я не могу остановиться, пока не добьюсь совершенства. Итак, я стал самой лучшей машиной для убийства, которая была когда-нибудь у Отдела. Шеф ждет от меня многого, потому что я обладаю качествами лидера, которые могут позволить мне занять его место. Дело не столько в том, что он видит общее межу нами, точки соприкосновения, – скорее он хочет верить, что у меня нет его изъянов. Его эмоций, его чувств, его слабостей.
Но они у меня есть, и я не думаю, что он это понимает. В отличие от Мэдлин. Она всегда знала меня лучше, чем кто бы то ни было. У нас с ней тоже немало общего. Мы достигли совершенства в умении манипулировать людьми, мы убеждены в опасности эмоциональных привязанностей, и мы очень заботимся о том, чтобы никогда не показывать, ЧТО на самом деле чувствуем, особенно тем людям, которые нам дороже всего.
Это – те качества, которых Шеф ожидает от своего преемника. Это – то, чего он требует от меня. Я не уверен, что хочу получить его работу, Адам. Возглавлять Отдел никогда не было той целью, к которой я стремился. Единственным соперником, который бросал мне вызов, всегда был я сам, а не другие. Всегда, насколько я могу припомнить, я старался выйти за свои границы, превзойти то, что я мог сделать. Я – свой собственный соперник. Я никогда не хотел быть лучше, чем кто-то другой – только лучше, чем я сам.
Но я помню, как недавно, когда я выполнял обязанности Шефа во время задания, я стоял в его застекленной вышке, в этом Поднебесье, и думал, что, быть может, мое место здесь. Это дало мне странное, незнакомое ощущение власти – встать здесь, глядя сверху вниз на то, как другие оперативники исполняют мои приказы. И, когда Никита присоединилась ко мне и я предложил ей пост моего заместителя, то какое-то мгновение я думал, что однажды это может осуществиться…
У Никиты нет, и, я надеюсь, никогда не будет того, что требуется для работы Мэдлин, но всё же, если бы я стал Шефом, то мне бы не пришлось испытывать постоянный страх за ее жизнь или за твою, мой дорогой сынок. У меня были бы самые большие ресурсы, доступные человеческому существу, чтобы защитить вас обоих так, как только я способен.
Но, несмотря на его положение, Шеф всё-таки не смог защитить Стивена. Стивен был убит человеком, работающим на ту самую организацию, которую возглавляет его отец. Я уверен, что от Шефа не укрылась жестокая ирония этого.
Иногда я чувствую такую усталость, Адам. Я знаю, что принял бы должность Шефа, если бы он предложил мне ее. Не потому, что я этого хочу, но потому, что верю: в каком-то смысле она – мое предназначение, уготованное судьбой. Хотя думаю, что Мэдлин была бы лучшим выбором, чем я. И я уверен, что она не страдает от отсутствия честолюбия или желания добиться этой цели! Но я лучше руковожу людьми, чем она, несмотря на ее исключительные способности и компетентность. Все боятся ее, но немногие уважают то, что она делает. А на эту должность требуется лидер, которого уважают И боятся. Мне очень жаль говорить тебе, сынок, что я в точности соответствую этому описанию.
Я не жажду такой ответственности, но и не стану избегать ее. В моем мире нет никакого другого пути, только наверх. Но я знаю, что тот день, когда я займу место Шефа, станет днем, когда я навечно потеряю Никиту, если она не порвет со мной еще до того. Она мирится с моей безжалостностью, потому что в конечном счете понимает, что я не принадлежу самому себе и не хозяин своим поступкам. День, когда я продемонстрирую такую же безжалостность в качестве главы Отдела, будет днем, начиная с которого она перестанет прощать меня. Я даже не осмеливаюсь написать, что она перестанет ЛЮБИТЬ меня. Господи, я надеюсь сохранить ее любовь так же сильно, как боюсь этого.
Я знаю, что не могу жить без нее. Я не знаю, смогу ли жить без того, чтобы она заботилась обо мне, тревожилась за меня, да, любила меня… Я не знаю, смогу ли я жить с ее ненавистью, Адам. А она будет ненавидеть меня так же сильно, как сейчас ненавидит Шефа. Я не хочу этого. Но, опять-таки, в отличие от Шефа, у меня не будет выбора.
Потому что понимаешь, сынок, в конце концов он выбрал свою жизнь, а я расплачиваюсь за свои преступления. И в этом огромная разница между нами. Мы оба принадлежим Отделу, но он выбрал это. Я никогда не выбирал. Это не означает, что я сбежал бы, если бы у меня был такой шанс. Что ждет меня во внешнем мире? Сестра, которая все эти годы считала меня мертвым и которая не узнает того человека, которым я стал. Жена, которая бы справедливо возненавидела меня за то, что я убил ее отца и обманывал ее все эти годы. Ты? Как бы я мог вернуться к тебе, если я знаю, что мое появление ранит тебя сильнее, чем моя фальшивая смерть?
Нет, я проживу свою жизнь и умру в Отделе. Это мое предназначение. Если бы не Никита, я бы никогда не стал думать о бегстве. Однажды она попросила меня уйти вместе с ней, но я отказался. Опасность – не то главное, что останавливает меня. Я ежедневно живу с нависшей над моей головой смертельной угрозой. Но, даже если мы сумеем отыскать безопасный путь отсюда на свободу, даже если нас отпустят, какую жизнь я смог бы дать ей?
Несколько лет я играл роль добропорядочного семьянина, Адам, но это была всего лишь роль, хотя мои отцовские чувства и были настоящими. Я никогда не ощущал себя там на своем месте, в том огромном дорогом доме в пригороде – так, как я чувствовал себя в Отделе. Думаю, я похож на заключенного, который постепенно привык к своей камере. Как ведут себя заключенные, когда их освобождают после пятнадцати лет тюрьмы? Даже Никита не получила удовольствия от своей свободы, когда убежала из Отдела, а она пробыла здесь всего три года. Как бы я смог снова приспособиться к нормальной жизни? Даже вместе с ней, если я всё еще буду ей нужен…
В глубине души она обычно знает, что может положиться на мою защиту. Что произойдет, когда она больше не будет нуждаться в этой защите? Потеряю ли я ее? Я знаю, что буду чувствовать себя никчемным во внешнем мире. Здесь я лучший в том, что делаю. Чего я могу ждать в «реальном» мире – стать лучшим бухгалтером, механиком, детективом? У полицейских есть правила, а я не привык действовать в рамках закона.
Нет, Никита больше не будет нуждаться во мне, если мы станем свободны. И я не могу этого вынести, Адам.
Хотя я не должен об этом беспокоиться. Я отказался от своей свободы и свободной воли в тот самый день, когда установил ту бомбу в Париже пятнадцать лет назад. Знаешь ли ты, что в нынешнем году я был бы освобожден под честное слово, если бы Отдел не завербовал меня? Я был приговорен к пожизненному заключению, но на практике во Франции не существует такого наказания, там не приговаривают людей к ста пятидесяти годам тюрьмы, как в Соединенных Штатах. В конце концов тебя освобождают условно-досрочно под честное слово. В этом году я мог бы быть свободен. Иногда я гадаю, каким человеком я бы стал, если бы Отдел не выбрал меня. Впрочем, я не думаю, что был бы лучшим человеком, чем сейчас, несмотря на все преступления, которые совершил с тех пор для Отдела. Тюрьма подобна ему – это не самое подходящее место для искупления грехов.
Я бы не хотел по-прежнему оставаться в тюрьме. Здесь я в такой же клетке, в какой был бы и там, но, если бы не Отдел, ты бы никогда не существовал и я бы никогда не встретил Никиту. Поэтому я ни о чем не жалею. Я не тоскую по свободе. Потому что, как ты видишь, единственное честолюбивое стремление, которое у меня есть – это быть способным присматривать за вами обоими. Вот почему я приму пост Шефа, если он предложит. Но я действительно надеюсь, что он никогда об этом не узнает – об истинной причине. Он не понял бы этого, и иногда я и сам не понимаю. Предполагается, что Отдел уже давным-давно убил во мне всякое сочувствие. Кто бы мог подумать, что двое невинных смогут доказать, что и Отдел, и я ошибались? Если бы Шеф знал, что я поставлю твою безопасность выше самых главных интересов Отдела, я лишился бы всяких шансов занять его место. Меня могли бы даже ликвидировать за такое неортодоксальное поведение. Это вызывает у меня улыбку – мысль, что меня могут уничтожить за то, что я люблю вас обоих. От меня требуют совершать любые грехи, какие только известны людям, но приговорили бы лишь за это преступление. И часто мне хочется, чтобы это сделали. Я не могу представить себе лучшей причины для смерти. Pour l’amour de vous*.

Je t’aime, Adam.

Твой папа, сейчас и навеки