***

Моему возлюбленному. С надеждой на прощение. С любовью. С раскаянием.

Самая искренняя благодарность Питеру Биглу и
Последнему единорогу на свете,
чей свет и неземное таинство подтолкнули меня
воплотить этот замысел в реальность.

(Навеяно фотографиями Роя Mira2003)

…Что с тобой? – тревожное горестное эхо криком одинокой чайки вспороло тишину, рванувшись из груди. Затерялось в тени далекого потолка.
- Что с тобой? – тихо прошелестели тончайшие металлические чешуйки испещренных изломами рун колтов, когда она, почти незаметным для глаз, резким движением вспугнутой птички вскочила на ноги. Кожаная полоска сдавила лоб и затылок. Обжигающе ледяной комок страха вмерз в солнечное сплетение. Воздух свинцом осел в легких.
- Что с тобой? - она заметалась тенью ночных мотыльков по своему миру, что был ее домом так же, как стал ее клеткой.
Он был бесконечен и был прекрасен, но для той, что лишилась покоя теперь уже не было места ни в лесу, где никогда не умирали деревья, ни у моря, которое она так любила, проводя бесконечные часы в созерцании прозрачных волн, набегающих на песок, ни среди гор, где головокружительная высота и величие, когда – то окрыляли ее.
Видение отравленной стрелой прицельно и хлестко в кровь ранило ее сердце, опустошая и отнимая силы жить. Она не видела ЕГО слишком давно…

Она родилась, уже помня его, просто не знала, как его звать.
И это не было случайностью, но стало ловушкой, чьи беспощадные, ощерившиеся в злобной ухмылке, зубья не щадили ни разум, ни душу.


Ее глаза напоминали обомшелый камень, что едва виден со дна, сквозь толщу осенней серой воды. Его глаза – светились серебристой зеленью прибрежной игривой малютки - волны, пронизанной первыми утренними лучиками зевающего солнца.
Ее светлые волосы, подобно легкой вязи так и не написанных провансальским трубадуром строк, беспорядочным пушистым облачком ложились на плечи. Его темно-русые длинные пряди и завитки своей непокорностью вобрали в себя стихийность и отвагу дикого плюща. Ее голос он слышал лишь в редких смутно-обрывочных запутанных снах. Его же голосом она жила каждый миг своей несчастной жизни…



Она искала его везде, но он был нечаянным гостем совсем из других миров. Он даже не знал ее и никогда не был здесь. И она догадывалась, что так оно есть, но признаться в этом существу, которое знало лишь безмятежность столь долгое время, было подобно смерти.

Остановилась так стремительно, словно невидимая ладонь поймала и соткала из воздуха ее тело. Бессильным движением прислонившись к каменной опоре, она прижала к глазам руку, но не в ее власти было унять видение, что пылающей окалиной жгло ее:
Поседевшие виски того, кого она всегда ждала. Яркие серебристые щедрые мазки с палитры времени, которое вдруг слизким жирным червем скользнуло в ее ладонях, с громким омерзительным хлюпаньем шлепнулось на пол и исчезло, стремительно протиснувшись в крошечную щель между известняковых плит.
Оно напоминало о том, что не сбылось. Оно наносило свой удар не прикасаясь, но он был направлен именно туда, где под тоненькой, как веко новорожденной ящерки, оболочкой робко пульсировала и звучала сокровенная мечта.

Ее дыхание мелкими прерывистыми вздохами растворялось в холодеющем воздухе. Облачка тускло искрящегося пара у истончавших в гримасе губ с каждой минутой проявлялись все отчетливее.
Сникнув и сжавшись дрожащим зверьком, она всхлипывала так горько и так безутешно, как может плакать только потерявшееся дитя. Волосы жалко облепили голову, обвиснув мокрыми сосульками, пальцы судорожно вцепились в плечи чуть выше локтей. Разум в глазах потушило непосильно тяжелое затхлое бремя бессилия.
В прокисшем опрокинутом небе расползались ветхие потрепанные тучки. Листья сморщились. Ржавые бесформенно-ломкие комочки усеяли землю. Съежились и осыпались черным пеплом цветы, став добычей пронизывающего ветра и, с первыми каплями тоскливой серой мороси, превратились из глубоко черной пыли в едкую грязь мутных провалов луж.
Ее мир скорбел вместе с нею – так сильна была печаль ее и так безнадежна.

А ночами к ней подкрадывались сны. Касались ее лба и горла неосязаемыми пальцами. Этих снов Она никогда не помнила, хотя они оставляли после пробуждения странное зыбкое чувство, внезапно вплетаясь в ее память яркими живыми прожилками.

Горе сожгло ее дотла. Изнемогающая душа плевалась ослепительными искрами, как взбесившаяся шутиха, сквозь многочисленные прорехи и язвы в картонном непрочном корпусе. Но вскоре последняя слабеющая россыпь угольков с печальным хрустящим шорохом канула в непроглядную сырую темень, забрав с собой последнее тепло и последний свет.
Не нужный, бесформенный лоскут Ее окоченевшего, обезображенного тела застыл посреди огромной черной лужи.

***

Отполовиненная лунная морда нахальным пятном демонстративно зависла над кромкой дальних сосен. На этой поляне их было двое и им не было нужды друг друга видеть. Каждый из них чувствовал другого, словно свою тень.
Она неподвижно и небрежно застыла в густой, пронизанной лунными бликами листве. Даже чуткие уши с кисточками ни разу не дрогнули. Глаза, казалось, видят все и в то же время слегка прищурены в обманчиво глубокой задумчивости. Впрочем, ее чуткое обоняние уловило его запах еще до того, как сузились зоркие хищные зрачки. Почувствовала же она его еще раньше…
Его было видно издалека. Он не прятался. Благородные королевские движения сильных красивых лап неспешно кружили его по поляне. Абсолютно белая шерсть в лунном свете вызывающе блестела. Крупная тяжелая голова, гордо приподнятые изящные длинные уши, темные… бездонно темные завораживающие глаза, в которых плескался тихий смех или… как знать, может быть это было что-то иное?
Трава расступалась перед ним и смыкалась неприметно даже для ее чуткого зрения. Сегодня здесь пахло магией. Вдвойне.
Он дразнил ее, поворачиваясь то одним, то другим мягким боком. Шерстинка к шерстинке звездной пылью переливался густой подшерсток. Иногда он спокойно садился прямо под ее укрытием и беззаботно пощипывал травку, подобно своим обычным собратьям, иногда легкими нарочито медленными прыжками пересекал поляну или же застывал неподвижной фарфоровой статуэткой.
Ее поза и взгляд оставались прежними. Она не спешила. Лишь слегка обнажились кончики клыков в несколько презрительной печальной усмешке. Он никогда не мог отказать себе в удовольствии поиграть со смертью. Еще не сегодня…
Этой ночью она смогла бы выследить и настигнуть само время, припечатав его к земле острыми, не знающими пощады когтями. Но не его.

Она знала, что поймает его рано или поздно… и он это тоже знал.

***

Как они смеялись. Их хохот уже перешел всякие рамки светского приличия, когда тела корчились в изломе. Когда лица искажались в трепещущем свете бесчисленных свечей и бликов филигранных бесчисленных украшений, искусных вышивок Золотые нити тяжелые благородные складки бархата с ароматом лаванды и жасмина, дребезжащий сорванный звук клавесина и тонкие пальцы, сжатые в кулачки, драгоценные колье и уложенные по последней моде локоны, закинутые в приступе истерического смеха подбородки и тридцать одна пара женских глаз, запах роскоши и обольщения, интриг и скуки… все плыло у него перед глазами.
Они олицетворяли для него всю красоту и нетленность божественного в природе. Так же, как он был жалкой насмешкой Небес над человеческим созданием. Невзрачный, низенький.
Кажущийся хрупким. С тонкой костью. Он весь был, как не от мира сего. Невнятное лицо его было скорее тенью настоящего уродства. Не вызывая неприязни оно тем не менее забывалось быстрее, чем пятнышко воска на подоле. Печальные потухшие глаза цвета сизой дымки отрешенно смотрели на жизнь, которая обделила его красотой, но вдвойне наградила душой чуткой к прекрасному. Душой поэта и менестреля.
Он не был особо богат. Его почти не замечали и потому терпели. Ему не было места в этом обществе, провонявшем склоками, жаждой легкой наживы и разврата, но он приходил сюда.
В эти огромные залы, заполненные напускной любезностью и двуличием, смешками по темным углам – двусмысленной, театральной фальшью французского языка.
Он приходил сюда, потому что любил их. Этих разодетых бездушных кукол, насквозь отравленных ядом дворцовых интрижек. Его кроткая душа видела все их пороки и прощала.
Он верил в их спящие безгрешные сердца так же, как в свою собственную смерть.



Когда он повстречал ее – это был рок. Она сожгла его жизнь так же как десятки других, даже не заметив. Она была неистова, расточительна и капризна, легкомысленно меняя мужчин, как перчатки и она плохо кончила.
Он был одним среди многих, кого позвало с собой за грань поветрие чумы. Умирая, он мечтал о музыке, которая смогла бы навсегда воплотить ее образ… и которую он не успел записать…
***

Вы знаете, как вы опасны для женщин?
Oui…
Вы слышите, сердцебиение их переходит грань ультразвука?
Oui…
Мне жаль тех, кто болен вами. Жаль.* 5.10.2003*

Я, конечно, не могу похвастаться тем, что Роя люблю больше всех, но написано классно!!!

Спасибо.